Беседы с академиком Дж. Акималиевым о писателе: воспоминания, фото из личного архива

— Джамин Акималиевич, кем был для вас Чингиз Торекулович: хорошим знакомым, другом, старшим братом, учителем?

— Разумеется, старшим братом и учителем. Старшим потому, что был на восемь лет старше меня: он 1928 года рождения, я — 1936-го. Но вопрос не только в возрасте, а в почитании старших, как принято у нас. Уважать старших — великая заповедь наших предков, и она должна передаваться от поколения к поколению. Я горд, что моим старшим братом оказался сам Чингиз Айтматов. Однако понятие «старший» вовсе не означало преклонения перед ним. Общение между нами было откровенным, равноправным и свободным. Такую атмосферу создавал сам Айтматов, он терпеть не мог подхалимов и двурушников, которые говорили одно, а делали другое. Таких людей он старался избегать, хотя не всегда это получалось. Вокруг Чингиза Айтматова нередко вертелись аферисты и непорядочные люди, которые пытались пользоваться его добротой и высоким авторитетом. В конце своей жизни он со многими из них разобрался, но не до конца. Остались ещё люди, которые безо всякого стеснения используют его имя в своих корыстных целях.

Чингиз Айтматов был для меня великим Учителем. Как писал А. Чехов, «в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Вот таким человеком и был Айтматов, и именно в этом плане он остаётся для меня Учителем. Все мы, в том числе нынешнее поколение, должны учиться на его бессмертных творениях.

Что касается понятия «друг», то кто только не хотел стать таковым при жизни Айтматова. Но я лично считал, что не имею морального права называть себя другом Чингиза Айтматова, так как он был для меня своего рода фараоном. Точнее сказать, инопланетянином, человеком не ХХ века, а далёкого будущего. Он был не похож на других, «штучный». Я хорошо знаю кыргызскую литературу, однако до Айтматова никто не писал так ёмко и кратко, так стильно и содержательно. Чингиз действительно был инженером человеческих душ. Боюсь, что и после него никто не напишет так, как он. Чингиз был великим и простым, загадочным и общительным, скрытым и открытым, космическим и приземлённым, весёлым и печальным, жизнерадостным и драматичным, гармоничным и противоречивым.

По своей значимости для нации Айтматов — это вторая величина после Манаса. Это точно.

Трудно сейчас судить, считал ли сам Айтматов меня своим другом, но вспоминается один случай. Это было в конце 1990-х годов, вскоре после его 70-летия, на Иссык-Куле. Во время очередной вечерней прогулки Чингиз вдруг спросил меня: «Каково мнение, твоё и общественности, об этих двух деятелях культуры?» Он назвал их имена. Я ответил: мнение положительное, они же известные люди. «А я, — сказал Айтматов, — абсолютно не понимаю их. А вот тебя понимаю с первых слов и считаю своим другом по душе». Я опешил и переспросил, о чём он сказал. «Ты что, не знаешь, что такое душа? — резко ответил он и добавил: — У меня к тебе душа лежит. Мне нравятся твоя искренность и открытость, даже категоричность. Ты всегда режешь правду-матку. Для меня это очень важно. А вот с теми деятелями я не нахожу общего языка, беседа с ними превращается в настоящий ад».

Кстати, Иссык-Куль являлся Чингиза Айтматова любимым местом отдыха и творческой работы. Это священное кыргызское озеро по-настоящему вдохновляло его на глубокое осмысление жизни и её проблем. Это было видно невооружённым глазом. Здесь он умел сочетать активный отдых и титанический умственный труд. Во всяком случае, я хорошо помню, как он в начале 1980-х годов на берегу Иссык-Куля писал свой первый роман «И дольше века длится день». Я работал тогда ректором Кыргызского сельскохозяйственного института имени К. Скрябина и летом приехал на отдых в Чолпон-Ату, в Государственную резиденцию. Я с семьёй поселился в трёхэтажном корпусе управделами Совмина, а Чингиз Айтматов жил в отдельном одноэтажном коттедже, стоявшем среди могучих деревьев. Он был рад встрече со мной и сразу предложил такой строгий график отдыха: подъём в 6 часов утра, бег трусцой, физзарядка и утреннее купание в озере. Затем после обеда часовая прогулка и после ужина — обязательная вечерняя прогулка продолжительностью 1,5-2 часа. И так каждый день. Однажды Айтматов не пришёл обедать, и я направился к нему в коттедж. Дверь оказалась полуоткрытой, и я смело вошёл в дом. Он сидел в кабинете, погружённый в работу. Я увидел разбросанные листы с размашистым почерком самого Чингиза Айтматова. Заметив это, он вскочил со стула и вспыльчиво сказал: «Нельзя, Джамин, смотреть». Я отошёл от письменного стола и попросил извинения. Вечером во время прогулки вдоль озера он рассказал мне, в каких муках рождаются его произведения, и проронил, что пишет большой роман. «Вы же до сих пор писали прекрасные повести, это же ваша стихия. «Лицом к лицу», «Джамиля», «Тополёк мой в красной косынке», «Первый учитель», «Материнское поле», «Верблюжий глаз», «Прощай, Гульсары», «Белый пароход», «Ранние журавли» — все они повести…» — удивился я. «Да, это так, однако я хочу попробовать себя в жанре романа, — ответил он. — Продвигается очень туго. Но должно получиться». На этом разговор окончился. Оказалось, речь шла о романе «И дольше века длится день», который поднял Чингиза Айтматова на новую творческую высоту.

— Какие его фразы, слова, высказанные им в беседах с вами, вспоминаются чаще всего?

— Чингиз Айтматов был немногословен. Интересно, что, общаясь с людьми, он старался больше слушать, чем говорить. По-видимому, для него важны были мнения других, а возможно, он искал в них сюжеты для своих будущих произведений, а может быть, сопоставлял свои собственные размышления с точкой зрения других. Во всяком случае, Чингиз стремился всегда быть в гуще событий, получать информацию, как говорится, из первых уст. Да, ещё у него был такой дежурный вопрос: «Что там говорят в народе?»

Однако в беседах со мной он нередко будто сбрасывал с себя какие-то оковы и делился своими мыслями, переставал быть ПИСАТЕЛЕМ, великому слову которого внимали все, а становился просто человеком, у которого, как и у других, есть проблемы, переживания. Поэтому я знал многое даже из его личной жизни — то, о чём другие и не догадывались. Теперь, по прошествии времени, понимаю: чем-то из того, что он рассказывал, я могу и даже обязан поделиться, чтобы в истории сохранился как можно более полный образ этой неординарной личности, а самое главное — чтобы не оставить пустот для возможных домыслов. Но раскрыть всего, разумеется, не смогу — элементарная этика этого не позволяет. Наши беседы носили исключительно доверительный характер, и этим я дорожу.

…С начала 2000-х годов Чингиз чаще, чем раньше, начал размышлять о том, что человек состоит из жизни и смерти, что это две стороны одной и той же медали. Однако о смерти говорил не в пессимистическом тоне, а как о естественном явлении. Дело в том, что Чингиз был большим жизнелюбом. Об этом свидетельствует тот факт, что он очень интересовался геронтологией — наукой о долголетии, о процессах старения человека. Лично у меня спрашивал: каков твой режим работы, отдыха, питания и сна, во сколько ложишься спать и встаёшь. После того как ему исполнилось 75 лет, как-то спросил: «Как ты себя чувствуешь: не ощущаешь снижения энергии и усталости от жизни?» «Никак нет», — ответил я.

Чингиз Торекулович очень строго, а порой даже чересчур придерживался всяких ограничений во всём, и особенно в питании. Когда он бывал у меня в гостях, заранее предупреждал, что у него максимум два часа, и просил не подавать ему на ночь калорийную пищу — жирное мясо, мучные изделия, всякую сладость и острое. Если мы по кыргызскому обычаю всё же приносили бешбармак, казы, чучук и кульчётай, да ещё и с бульоном, то он немного хмурился и почти ничего не ел. Сразу же переключался на свежие овощи, фрукты и сухофрукты. Устуканы приходилось класть в пакеты и передавать супруге. Правда, любил саамал (молодой) кумыс и ягнятину. Не курил и не употреблял алкоголь. Выглядел всегда свежо, моложаво и вёл активный образ жизни. Ежедневно, даже зимой, плавал в бассейне, рано вставал и много ходил. В этой связи его внезапная болезнь с полной потерей сознания в 2008 году в Казани и последующая кончина в Германии остаются для меня большой загадкой и вызывают много вопросов.

— А как вы познакомились с Айтматовым? Вообще, когда увидели его в первый раз?

— Это было почти 67 лет назад, 1 сентября 1951 года. Меня зачислили студентом первого курса агрономического факультета Кыргызского сельскохозяйственного института имени К. Скрябина. Поступление в этот вуз было совершенно случайным. Я тогда и не предполагал, что Его Величество Случай готовит для меня два сюрприза. Первый, что в будущем стану не только агрономом, но и академиком Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ), а затем и академиком Национальной академии наук Кыргызской Республики. Второй, что в первый же год своей учёбы в сельхозинституте увижу Чингиза Айтматова.

…В далеком 1943 году, когда я отправился в первый класс, шла Великая Отечественная война и школа в моём родном селе в Ак-Талинском районе Нарынской области не отапливалась. Мало того что мы были голодны, так ещё и руки мёрзли, чернил и тетрадей не имелось, поэтому приходилось писать в книгах между строками. Однако ещё до этого я научился читать и писать, поэтому вскоре меня перевели во второй класс, а потом, минуя третий, — в четвёртый. Таким образом, среднюю школу я окончил в 15 лет, будучи ростом полтора метра. Получив аттестат, спросил совета у своего отца Акималы: куда мне поступать во Фрунзе. Отец был очень строг, но весьма заботлив. «Я дам тебе денег на поездку в город, — сказал он. — Правда, не знаю, каким там профессиям учат. Пожалуйста, поступай на любую, кроме двух: артиста и торгаша». Отец как в воду глядел. Я как раз хотел стать певцом, как наш великий земляк кыргызский соловей Муса Баетов. Кроме этого, на весь Ак-Талинский район выделили одно место для целевого обучения во Всесоюзном институте торговли в Москве, и оно доставалось мне как отличнику учёбы. Однако я даже не стал говорить об этом отцу, так как его слово было для меня указом и не подлежало обсуждению. По приезде во Фрунзе первым делом явился в только что открытый Кыргызский государственный университет, чтобы поступить на филологический факультет. Во-первых, там учили на кыргызском языке, а я не знал русского. Во-вторых, в школе я перечитал почти всех кыргызских писателей: Аалы Токомбаева, Тугельбая Сыдыкбекова, Касымалы Жантошова, Касымалы Баялинова, Мукая Элебаева, Алыкула Осмонова, Кубанычбека Маликова… Хорошо знал «Манас» и другие, малые, эпосы. И когда секретарь приёмной комиссии КГУ, похожий на Малинова из «Мёртвых душ» Н. Гоголя, не принял мои документы, ссылаясь на то, что мне всего лишь 15 лет, а, согласно положению, в вузы принимаются лица от 17 до 35 лет, я буквально заплакал: «У меня же есть аттестат зрелости». Секретарь ответил, что это не имеет никакого значения. Чувство чести было превыше всего — я твёрдо решил, что поступлю в любой институт, лишь бы не возвращаться назад, опозорив себя и родителей. Абсолютно случайно пришёл в сельскохозяйственный институт, там сразу же приняли мои документы как у представителя отдалённого и высокогорного района, но сказали, что есть места только на инженерном и агрономическом факультетах. «Где легче?» — поинтересовался я. «На агрономическом», — ответил секретарь приёмной комиссии товарищ Горин (к сожалению, его имя и отчество не помню), которого я запомнил на всю жизнь за то, что он, в отличие от «кыргызского» Манилова из КГУ, по-человечески отнёсся к моей судьбе и, беспрепятственно приняв мои документы, по существу, открыл мне дорогу в будущее. Такое не забывается никогда.

И вот в первый день сентября перед старым добротным корпусом института состоялся традиционный торжественный митинг профессорско-преподавательского состава и студентов, посвящённый началу учебного года. С трибуны выступали директор института, представители парткома, профкома, комсомола и студенчества. Вышел высокорослый, худощавый, интеллигентный, очень грамотный человек и произнёс яркую речь. Впечатлённый, я спросил у старшекурсников: кто он? «Это же наш единственный ленинский стипендиат, студент зоотехнического факультета Чингиз Айтматов», — ответили они.

Ещё два года мы с Айтматовым учились в одном институте, он был для нас образцом, мы следили за каждым его движением, словом. Однажды, это произошло в 1952 году, весь институт заговорил о том, что вышел в печать рассказ Чингиза «Газетчик Дзюйо», «где восхваляется наш великий Сталин». Мы кинулись в единственную библиотеку на первом этаже, где преподаватель громко на русском языке читал первый рассказ Айтматова. «Выходит, Чингиз не только и не столько зоотехник, сколько талантливый литератор», — восклицали знатоки.

Через два года Айтматов окончил институт, а я, получив в 1956-м диплом, уехал работать в село рядовым агрономом совхоза. Наши пути разошлись. Но разве мог я тогда предположить, что ровно через десять лет лично познакомлюсь с Чингизом Айтматовым уже в Москве, причём в Кремле, и в течение 42 лет буду близким для него человеком. Дело в том, что фортуна снова улыбнулась мне. В мае 1966 года в Кремлёвском дворце съездов состоялся XV съезд 23-миллионного комсомола СССР. В числе 4 тысяч делегатов оказался и я. Съезд продолжался пять дней. Нас приветствовал сам генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев. С докладом выступил первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов. И тут произошло ещё одно крупное событие в моей жизни: от Кыргызстана в состав ЦК Всесоюзного комсомола избрали всего двух человек — первого секретаря ЦК комсомола республики Сагына Наматбаева и вашего покорного слугу. После завершения съезда в банкетном зале Кремля организовали торжественный приём в честь нового состава ЦК ВЛКСМ, где выступил секретарь ЦК КПСС М. Суслов. Каково же было моё удивление, когда, согласно алфавиту, я оказался за одним столом с Юрием Гагариным. Его и Валентину Терешкову тоже избрали членами ЦК комсомола. Стол Кремля ломился от обилия ассортимента, начиная с чёрной икры, красной рыбы и заканчивая экзотическими фруктами и правительственной водкой «Столичная». Когда завершились официальные тосты, делегаты принялись свободно ходить по банкетному залу и знакомиться друг с другом. Я чокнулся рюмкой с самим Гагариным, который был старше меня всего на два года. Он оказался самым что ни на есть простым русским парнем, небольшого роста, с обаятельной улыбкой. Потом я увидел в зале Чингиза Айтматова, который был почётным гостем комсомольского съезда. Вместе с С. Наматбаевым мы подошли к нему, чтобы лично познакомиться. «Я наслышан о тебе», — сказал Чингиз и поздравил нас с избранием в члены ЦК ВЛКСМ. Ему тогда было 38 лет, а мне ровно 30. После завершения приёма мы втроём вышли из Кремля и через Красную площадь пешком прошли до гостиницы «Россия», где размещались делегаты съезда. Знакомство в таком историческом месте оказалось весьма длительным и исключительно плодотворным.

— Как вы сблизились с Чингизом Торекуловичем? Почему он стал доверять вам и когда это произошло?

— По-моему, этому способствовал в первую очередь мой карьерный рост по служебной лестнице, что позволило чаще встречаться с Чингизом Айтматовым на различных республиканских и даже общесоюзных мероприятиях. Дело в том, что после избрания членом ЦК ВЛКСМ в мае 1966 года в Москве меня стали больше замечать и во Фрунзе. Уже в 1967 году, будучи директором опытно-селекционной станции по сахарной свёкле, я был избран депутатом Верховного Совета Киргизской ССР. До этого не избирался депутатом даже сельсовета. Затем в 1968 году меня, руководителя хозяйства, сразу же назначили первым заместителем министра сельского хозяйства республики, а в 1971 году избрали первым секретарём Сокулукского райкома партии и в том же году — членом ЦК Компартии Киргизии.

Чингиз Торекулович был весьма дисциплинированным коммунистом и всегда принимал активное участие в работе пленумов ЦК и республиканских активов. Он хорошо понимал, что его отсутствие на таких форумах сразу же будет известно высшему руководству республики. А этого он не хотел. Ч. Айтматов как-то мне сказал: «Шутки с властями плохи». Он строго придерживался этого правила и умел налаживать нормальные, даже тёплые отношения с первым секретарём ЦК Компартии Киргизии Турдакуном Усубалиевым, затем и с его преемником Абсаматом Масалиевым, а что касается первого президента Кыргызской Республики Аскара Акаева, то с ним он имел более чем дружественные отношения. При Горбачёве Чингиз Айтматов стал членом Президентского совета СССР. Этим самым я хочу подчеркнуть, что, имея высочайший мировой авторитет и широкую свободу действий, Чингиз Торекулович тем не менее был весьма толерантен к властным структурам. Он не любил конфликтовать с власти предержащими.

Таким образом, мы встречались с Ч. Айтматовым несколько раз в год — обменивались мнениями о животрепещущих проблемах, иногда даже обсуждали вопросы, связанные с личной жизнью. В начале 1970-х годов он как-то заехал ко мне прямо в райком партии по пути из Таласа. Времени было мало, но мы успели выпить по пиале зелёного чая и дружески побеседовать.

Помню, шёл спор о моей повести «Ранние журавли». Есть критики, которые полагают, что литература должна изображать только красивые стороны действительности. На мой взгляд, они неправильно понимают задачу создания образа человека труда. Если уж он человек труда, то, мол, и показывать его надо день и ночь в труде. А остальные аспекты жизни — общественный, личный и другие — должны оставаться в стороне. Так вот, Акималиев, прочитав повесть, сразу же позвонил мне, и мы долго говорили о современной литературе. И мне было приятно и полезно слушать его интересные размышления.
Чингиз Айтматов. Из очерка «Образ эпохи». 1977 год

Однажды летом мы отдыхали на Иссык-Куле, в той же Государственной резиденции в Чолпон-Ате. Вдруг звонок, что состоится очередной Пленум ЦК Компартии Киргизии и мы, члены ЦК, должны приехать в столицу. Чингиз Торекулович всегда остерегался дорожно-транспортных происшествий, а летать самолётом вообще боялся. Многие годы он ездил в Москву и обратно только поездом в спецвагоне производства ГДР. Только позже, когда он начал объезжать чуть ли не весь мир, вынужден был сесть в самолёт.

И вдруг Чингиз спросил: «Как ты думаешь добраться до Фрунзе?» «Самолетом», — ответил я. Тогда между Чолпон-Атой и Фрунзе курсировал Як-40. Полёт до столицы продолжался всего 30 минут. Причём самолёт садился на старый аэропорт, находившийся почти в городе, там, где сейчас гостиница «Ак-Кеме». «Я предпочёл бы ехать на машине», — сказал Айтматов. Тогда я предложил ему ехать со мной, добавив, что сегодня же вызову райкомовскую белую «Волгу». Тогда он спросил: «А твой водитель надёжный?» «Да, очень опытный и непьющий» — сказал я.

На второй день после обеда мы выехали из Чолпон-Аты во Фрунзе. Чингиз не любил высокой скорости, поэтому путь занял более пяти часов. Мы разместились на заднем сиденье и всю дорогу, почти непрерывно, разговаривали на различные темы. Когда подъезжали к Рыбачьему, Чингиз Торекулович вдруг сказал: «Знаешь, Джамин, такие моменты бывают не всегда. Может быть, ты заедешь к нам домой?» Тогда он жил на территории правительственной резиденции «Ала-Арча», в собственном добротном доме. «Удобно ли будет?» — ответил я. «Почему неудобно? Поехали». Когда приехали к его дому, нас вышла встретить его первая супруга Керез Шамшибаевна. Она была полноватая, с открытым добрым лицом женщина. Настоящая хозяйка большого дома. Мать двоих сыновей Чингиза — Санжара и Аскара. Я её знал и раньше, так как она работала в спецполиклинике ЛОР-врачом. Будучи первым секретарём райкома партии, я частенько простужался, и ангина у меня стала хронической. В этой связи приходилось лечиться у Керез Шамшибаевны, которая была настоящим профессионалом. Все её уважали за скромность и простоту. Она никогда не выпячивала себя, как жена великого писателя.

…Увидев меня, Керез Шамшибаевна недовольно покачала головой: «Чингиз, почему ты не предупредил меня, что к нам приедет Джамин. Он же первый раз у нас в доме. Я бы хоть приготовила бешбармак». «Ну ладно, Керез, он же наш, свой», — ответил Чингиз. Мы посидели часа два, мне показали дом и библиотеку Айтматова. Вот так пошло и поехало. Постепенно мы с Чингизом становились очень близкими людьми. Вершиной наших доверительных отношений стала публикация в ноябре 1977 года очерка Чингиза Айтматова «Образ эпохи» в главном политическом журнале СССР «Коммунист». Вы недавно перепечатали этот очерк в «Слове Кыргызстана». А ведь Чингиз при наших встречах никогда не говорил, что собирается написать такую громкую статью про меня. О её выходе в свет я узнал из телефонного разговора с заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС Е. Тяжельниковым. Евгений Михайлович с комсомольским огоньком спросил: «Ты, Джамин, прочитал в «Коммунисте» очерк Чингиза «Образ эпохи»? Там же даётся высочайшая оценка твоей работы самим Айтматовым, причём в юбилейном номере, посвящённом 60-летию Великого Октября. Я от души поздравляю тебя. Так держать!» — и положил трубку. С Тяжельниковым я был знаком с 1968 года, когда мы, члены ЦК, избрали его первым секретарём ЦК ВЛКСМ вместо Сергея Павлова. В том же 1968-м, в августе, состоялся Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в столице Болгарии — Софии. В числе 800 человек советской делегации оказался и я. Делегацию СССР возглавлял Евгений Михайлович. В нашу делегацию входила и знаменитая космонавтка Валентина Терешкова. Космонавт №1 Юрий Гагарин погиб в марте 1968 года. Это было великое горе для всего советского народа. Был бы жив, он, конечно, поехал бы на Всемирный фестиваль. Там его просто не хватало. Мы пробыли в Болгарии почти 20 дней. Состоялись многочисленные встречи с представителями молодёжи всего мира. На одной из них выступил и я, как молодой учёный, первый заместитель министра сельского хозяйства и депутат парламента Киргизской ССР. Моя речь очень понравилась Тяжельникову, он пожал мне руку и сказал: «Будем знакомы!» Однажды, узнав, что Чингиз Торекулович и я находимся в Москве, он пригласил нас в Колонный зал Дома союзов на концерт Симфонического оркестра под управлением Владимира Федосеева. После концерта мы поехали к нему домой. Тяжельников был ровесником Айтматова и просто обожал его. Сам он кандидат исторических наук, до комсомола работал секретарём Челябинского обкома партии. Все считали, что он является выдвиженцем секретаря ЦК КПСС М. Суслова. Нас тепло встретила супруга Евгения Михайловича в огромной по тем временам квартире в центре Москвы. Они жили вдвоём. К сожалению, у них не было детей. Мы посидели, поужинали по-европейски и поговорили в непринуждённой обстановке. Затем на большущем ЗИЛе нас отвезли обратно в гостиницу «Москва», что находится на Манежной площади. В 1971 году Е. Тяжельников приезжал в нашу республику и посетил вместе с первым секретарём ЦК Компартии Киргизии Турдакуном Усубалиевым пшеничные поля нашего Института земледелия. Первым секретарём ЦК ВЛКСМ Евгений Михайлович проработал девять лет, а в 1977 году его повысили и утвердили заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС. В 1982 году Е. Тяжельникова назначили Чрезвычайным и Полномочным послом СССР в Румынии.

После публикации в «Коммунисте» очерка «Образ эпохи» я встретился во Фрунзе с Чингизом Торекуловичем и от волнения не мог даже найти соответствующие слова благодарности. По-моему, именно с этого дня Ч. Айтматов начал доверять мне.

Кифаят АСКЕРОВА.
Продолжение следует.

(На фото сверху: посещение пшеничных полей Кыргызского НИИ земледелия, 1971 год. В первом ряду первый секретарь ЦК ВЛКСМ Е. М. Тяжельников и первый секретарь Сокулукского райкома партии Джамин Акималиев. В третьем ряду справа — первый секретарь ЦК Компартии Киргизии Т. У. Усубалиев. Снимок публикуется впервые.)