…Старенький автобус, пыхтя и вздыхая, остановился, раскрыл объятия, приглашая войти.
— Мама, автобус! Поехали к бабушке!
— Нет, заяц, не сегодня. Сейчас зайдём в сберкассу, а потом на базар.
Не дождавшись, автобус закрыл двери и не спеша покатил дальше…
В городе моего детства не спешили. 

Каждое утро под заунывный и тревожный стон фабричного гудка папа обстоятельно собирался на работу. В это время мама осторожно шепчет мне в ухо: «Заяц, вставай, в садик!». Постепенно осознавая весь ужас, я открываю глазёнки и начинаю страдать и ныть: «В са-а-а-дик, не хочу!». Весь недолгий путь до него продолжаются нытьё и мольбы оставить меня сегодня дома. Бесполезно — родители вручают меня воспитательнице, и, перешагнув порог группы, я забываю, что собиралась страдать долго. В садике пахнет (обязательно!) кипячёным молоком, гречкой и всегда ещё чем-то неуловимым. Наверное, это и был запах детства.

Вечером — обязательные походы с мамой по разным житейским делам. Сегодня, оказывается, — в сберкассу, зачем, ещё не соображаю, но очень люблю там бывать. Одноэтажное здание на углу Советской и Фрунзе (жив ещё, курилка!), вывеску на котором я читала всякий раз — «Государственная трудовая сберегательная касса». Читала я бегло и осознанно с четырёх лет, постигая азы чтения по магазинным вывескам. «Трудовая, что это — трудовая?» — повторяла я, словно пробуя слово на вкус, пока меня не озарило: трудовая — значит работает много. И сразу всё стало ясно: мы с мамой пойдём домой, а «трудовая» всё ещё будет трудиться, несчастная. Мама усаживала меня на скамейку, наказав не двигаться, и отходила к высоким деревянным стойкам. Таращась по сторонам, изнывая от висящего надо мной, как дамоклов меч, запрета и безделья, я изучала сберкассу изнутри: стены, надписи на стёклах, столы, люди. Пахло внутри иначе, чем в садике, но как — мне тоже очень нравилось.

— Пойдём, давай руку, — и мы прогулочным шагом отправились на базар. На тот самый, Центральный, на месте которого сейчас площадь Победы. Входим через высоченные арочные ворота со стороны Шопокова — и словно в другом мире. Множество прилавков с зеленью, фруктами, овощами, специями, цветами, вокруг снуют люди, люди, люди, останавливаются, перебирают товар, покупают, идут дальше… И над этим ульем волшебным образом смешавшиеся запахи воплощаются в неповторимый вкус азиатского базара…

Не нужно было торопить события. Я знала, что, выбравшись из садика, я обязательно  попаду в первый класс обычной средней школы, которую так же обязательно окончу через десять лет. Основы, которые заложила в нас выдержанная, как старый добрый коньяк, советская образовательная система, — это тот самый фундамент, на котором я прочно стою всю свою сознательную жизнь. Да чего уж там — многие мои бывшие одноклассники-троечники с устойчивой репутацией разгильдяев и записных невежд, имея всего лишь аттестат той самой школы, могут до сих пор дать солидную фору в образованности «племени младому, незнакомому» с университетским дипломом.

Среди одноклассников, которых я рада видеть в любое время дня и ночи, в любую погоду, и нам всегда найдётся, о чём поговорить, — корейцы, русские, узбеки, казахи. Если среди нас  какой-то человечишка оказывался ничтожеством и подлецом, его национальность не имела никакого значения. Школьная программа не обучала киргизскому языку, но каждый из нас знал, как звучат по-киргизски мир, мать, отец, хлеб, родина, друг — квинтэссенция любого языка и основа существования любой нации.

Жёсткое и прагматичное время разметало нас через годы, а тогда…

Я жила в городе моего детства, как в родном доме. Я помню его уютным и тёплым, как вязаный свитер; интеллигентным и образованным, как старый профессор; зелёным и чистым, как лист, омытый весенним дождём.
Город, полный простора, воздуха и солнца, город-труженик, город-студент — таким он остался в моей памяти.

Первыми ранними рейсами автобусы и троллейбусы без опоздания доставляли до проходных тысячи рабочих на заводы и фабрики, которыми гордился мой город.

Когда солнце поднималось выше, основными пассажирами городского транспорта становились студенты, шумными гомонящими стаями заполнявшие аудитории университета и институтов, и школьники.

…Актовый зал гудел радостно и тревожно. «Скоро-скоро-скоро!» — пело у каждого в душе. — «Мы выросли, мы взрослые!». Хорошо поставленным, но подрагивающим от грусти расставания, к которому нельзя привыкнуть, голосом директриса приглашала выпускников на сцену для вручения аттестата и для каждого находила необычные слова. «Аттестат о среднем образовании …будущему юристу…» — услышала я не сразу, встала не помня себя и негнущимися ногами промаршировала на сцену. Наутро, возвращаясь по городу пешком под первыми рассветными лучами, вверх по умытой поливальными машинами Советской, всегда стремящейся в горы, я осознала, что ухожу из Детства.

Оно осталось там, в моём городе, а я торопливо-небрежно навсегда захлопнула за собой старую калитку. Детство сдано в архив. В архив моей памяти.

В залитые ярким солнцем широко распахнутые ворота уже тянула за собой бесшабашная, порой безмозглая, но такая манящая Юность.

Ирина ПРОКОФЬЕВА.