На нестыковки в общепринятых описаниях исторических событий с общепринятыми трактовками натыкаешься довольно часто, если не на каждом шагу. И в самых неожиданных местах. Вот еще одна из них, концы в которой связались замысловатым образом. Но с ожидаемым результатом. 

 ЧАША В ПОДАРОК

Убежден, что Василия Верещагина можно смело отнести к зачинателям кыргызской национальной школы живописи, которая сложилась в высоких степенях самобытности. Известно, что ему прочили карьеру морского офицера. Он же выбрал путь художника. Однако, когда по причине безденежья бывший морской кадет попал в Туркестанскую военную экспедицию, признание мастерства было еще впереди. Острый глаз, стремительная рука, изощренный ум философа, азарт исследователя, любопытство мальчишки и много чего еще, наложившись на характер трудоголика, побуждали смотреть и фиксировать. Как летчика в бою, когда нужно все мгновенно оценить и стремительно принять решение. Все-таки он был военным человеком. Это чувствуется и в безымянном портрете, представленном Третьяковкой под ветвистым названием «Богатый киргизский охотник с соколом».
Любой, кто в него всматривался, вполне справедливо может сказать, что характера в нем ноль, многое от нарочитого бахвальства персонажа, но еще больше — от «голой» этнографии с дотошным исследованием деталей ее научного интереса. Все правильно. Но вот проблема — без этой сугубо иллюстративной верещагинской работы      отечественная живопись будто что-то теряет,  лишается полноты красок и образов, будто  из нее выпадает целый мир, уже навсегда ушедший. Даже тогда, когда полотно еще стояло на станке, мастер хорошо понимал близость утраты, потому и стремился ухватить миг уходящего, его призрак, дыхание. Потому и название обезличенное.
И все-таки  есть основания утверждать, что речь идет о конкретном человеке — о том, что на портрете. Покопавшись немного в серьезных научных книжках, кое-что удалось прояснить. Жаль только, что речь пойдет не о художнике и его творчестве, а об обстоятельствах пространственно-временного свойства. Впрочем, все по порядку.
Жил в позапрошлом веке манап Уметалы из кыргызского рода сарыбагышей. И к нему тоже вполне приложимы слова великого мастера: «…его луга необозримы; там табуны его коней пасутся вольны, нехранимы… (А. Пушкин, «Полтава»)  Но не в южнорусской степи, а у  склонов Терскей Ала-тоо. Там, где в Иссык-Куль впадает речка с нынешним ее названием Сары-Булак, что непринципиально. Важнее другое. В 1871 году 3 ноября хозяин кочевья встречал нагрянувшего в его владения Г. Колпаковского.

Скорый на подъем Семиреченский генерал-губернатор охотно наезжал на иссык-кульские берега. В этот раз он был в компании с художником.  Как отнесся Уметалы, а речь, похоже, идет именно о нем, к этюдам и наброскам художника, сказать трудно. Зато известно другое — он уважал генерал-губернатора, и в знак этого уважения мудрый, но, скорее, предусмотрительный Уметалы преподнес начальству  медную чашу. Ту, что его люди нашли на берегу озера.
Такие находки — здесь обычное дело. Местные штормы часто выносят на песок всякого рода диковины. Вплоть до сегодняшнего дня. Самому однажды повезло. Эту замысловатую чашу много позднее отнесут по шкале времени к X-XI  вв., а по месту изготовления — к городу Баласагуну. К тому самому, который некогда располагался, как говорят исследователи, неподалеку от кыргызского Токмака. Есть еще и Токмак запорожский, причем на той же самой параллели и в очень схожих степных условиях, что воспринимается не столько странностью, сколько закономерностью. Степь одна, потому и названия на ней схожие. И не только. Тамга кыргызско-казахского рода так называемых гребенных не случайно стала гербом нынешней Украины (см. Олжаса Сулейменова «АЗиЯ»). Что касается украинских лиц того времени, то одно из них, Луганской части степи, представлено на моем логотипе в начале этих заметок.
Цена же таких находок и подарков хорошо осознавалась. Известно, что за вынесенный в то же время на прибережный песок медный котел его обладатель затребовал тридцать рублей, большие деньги по тем временам. А это означает, что были и спрос, и предложение. Даже в местах, далеких тогда от музеев, антикварных магазинов, тем более от международных аукционов. Обстоятельства находки чаши — неизвестны.
Осознавалось и другое. Представьте глухие по понятиям того времени места. Сведения о них частью утрачены в перипетиях больших событий, частью перекручены историческими описаниями по заказу властвующей династии, в ее интересах и под жестким контролем. Тем не менее уже вызрело убеждение, что край явно неординарен, с неким законсервированным потенциалом. Не случайно сюда направляется одна военно-географическая экспедиция за другой — П. Козлова, П. Семенова, А. Федченко, Н. Рериха, моего ельнинского (Смоленская область) земляка Н. Пржевальского. Как не случайно отметился здесь и художник В. Верещагин.      Плюс интуиция и личная внутренняя ответственность таких людей, как госчиновник Герасим Алексеевич Колпаковский (1819-1896гг.). Ведь никто не заставлял генерала по нескольку раз на год наведываться к  иссык-кульским берегам. Когда вместо нынешнего шоссе — караванная тропа над катающей в пропасти камни рекой под лавинами круглый год, нещадным солнцем летом и вовсе не южными морозами зимой. Ездил, встречался с людьми, досаждал начальству просьбами о финансировании исследований, в том числе с помощью едва только появившегося снаряжения для подводных погружений. Вместе со своим прямым начальником туркестанским генерал-губернатором К. фон Кауфманом теребил строителя Кронштадта «его величество» — генерал-майора Зверева просьбами об информационной и иной поддержке.

Чаша была в хорошей, как говорят археологи и коллекционеры,  сохранности. Настолько, что на ней читалась затейливая арабская вязь, которая после перевода толмача — «знатока местных обычаев и наречий» Ш. Ибрагимова — донесла весточку древности до наших дней. Она была по-юношески наивной, восторженной, но с отчетливо выраженным смысловым оформлением, что, увы, не так уж и часто встречается даже в наши дни. Археологи В. Массон и В. Сарианиди рассказывают в книгах, что они отыскали в своих Среднеазиатских экспедициях немалое число такого рода прямых свидетельств массовой грамотности населения и его склонности к цветистым поучениям с философским подтекстом.
Предваряя вопрос, замечу, что Семиреченский губернатор серьезно интересовался историческим прошлым вверенного ему края и был настолько ответственным человеком, что передал подарок в уже существовавший тогда Ташкентский исторический музей. Возможно, там она и хранится в фондах до сего дня. И речь не только о чаше. «В последнюю поездку в южную часть Семиреченской области приобретены мною две археологические вещи и две серебряные монеты, найденные на берегу Иссык-Куля». «Вообще загадочность Иссык-Куля с каждым годом увеличивается и побуждает меня вновь заявить мысль о необходимости исследований», — Г. Колпаковский. Это из записок и служебных сообщений. Личность генерала явно недооценена.
Так что же посчитали важным сообщить  древние мастера или их заказчики? В общем-то банальность в восточном стиле. Некий стихотворный подстрочник. Но не будем строги, Х век все-таки. К тому же в переводе и без языкового ритма: «Весенние дни доставляют нам счастье. О водонос! Дай мне оживляющей влаги… Похожий на розу напиток сосуду красу придает, подобно тому, как роса оживляет тюльпан. Жизнью считай то время, которое смертным дает наслажденье». «Оживляющая влага», как и «восстающий тюльпан» — тропы из сильных сами по себе. Многоопытный в восточных стихотворных подстрочниках Наум Гребнев, прививший нам любовь к О. Хайяму, оформил  бы эту сентенцию в более изящные завитки. К примеру, в такие: «Мудрец глупеет от любви к вину, глупец еще быстрей идет ко дну…», — Юсуф Баласагунский. То есть из Баласагуна, откуда родом чаша и то, чем  ее наполнял «водонос».

Но важна не столько выведенная на древней посудине констатация, сколько ее научный комментарий. Вот этот: «Еретическое восхваление земного наслаждения вместо послушания и ханжеского стремления к вечному блаженству в раю в век ортодоксального ислама было дерзким. Оно слишком явно перекликалось с рубаи Омара Хайяма, чтобы не вызвать чувства, что и эти строки принадлежат поэту из его окружения», — В. Мокрынин.
Киргизского профессора Владимира Петровича Мокрынина знаю не только по собственному азиатскому периоду и многочисленным обстоятельным публикациям, но и по личной встрече, во время которой он, помнится, доказательно убеждал меня к категориям времени относиться с предельной осторожностью, то есть не переносить на древность отношения и понятия современности, «поскольку именно в этом самый большой грех исследователей». Но кто спорит, что экстраполяции такого  рода серьезно осложняют  осмысление событий и времен? И главное — ведут к утрате причинно-следственных связей. Но почему бы самому Владимиру Петровичу в данном случае не констатировать, что надпись на чаше — прямое свидетельство отсутствия ислама в Семиреченских краях того (!) времени. Еще одно.
Доказательная база у такого заявления обширна, и она под рукой. Точнее, на глазах. Чаша — одна из них. Но такой поворот темы — для особого разговора. Здесь же ограничимся замечанием, что ислам на этой части пространства и в этот период  находился бы в противоречии даже с каноническими условиями его распространения.      Да, сегодня эта ветвь веры популярна. До степени, что даже к забегаловке на иссык-кульском берегу с призывным восторгом привешена вывеска «Пивбар Ислам». Но насколько это соотносится с самим исламом?
А вот к Мокрынину отношусь с большим почтением, больше того —  считаю его незаурядным исследователем. Отчего ж сбой в данном случае и почему акцентирую на нем внимание? По причине наглядности диктата информационных матриц, искусственно вложенных всем нам в сознание? В том числе трактовками канонических вероположений. Некие ученые мужи сказали, что в это время на этой территории ислам должен был быть. Значит был! И все, что противоречит такой констатации, воспринимается как некий казус, как святотатство, как нарушение канона. Хотя предку, живущему не столько знаниями, сколько верой, чувствами в их связи с моралью времени и представлениями о ней, выбраться из-под диктата обычая практически невозможно. Ни Омару Хайяму, ни кому там еще — из его круга или не из его.  Вольность и религиозный канон — понятия совместимые только в одном единственном случае. Когда канон совсем другой, и он эту вольность допускает. Но винокурни и собачьи кормушки вблизи храмов, в которых ныне эти животные осуждаются, и именно из принципиальных соображений, это уж слишком. Тем не менее на такую вольность в азиатских местах XV века обращает внимание посланник испанской короны Руи Гонсалес де Клавихо («Дневник путешествия в Самарканд…»). Больше того, в захоронениях Тимуридов найден кусочек шелковой ткани с изображением священного трилистника (бесчисленного на киргизских войлочных коврах), человека и  собаки, которая также считалась священным животным на огромных пространствах — от Скандинавии, украинского Триполья (археологическая культура) и далеко за Тянь-Шань во все его стороны. По исламскому канону подобное невозможно. Тем не менее.

Если не было тогда  ислама, то что же было? Христианство несторианского толка, изрядно переплетенное языческими родовыми верованиями. Уточнение культа, соотнесение его с требованиями жизни и явили на его базе нынешние православие, католицизм, ислам, много лучше иных вер, адаптированный к условиям общественного бытия. Каждый в свое время. Если следовать фактам, которые отыскивают археологи. В том числе кыргызские.

ЗНАКИ ОЛЕНЬИХ РОГОВ

     Нечаянно уцелевшая баласагунская «гостевая посудина», и не только она, никак не хочет вписываться в рамки привычно предлагаемого и прочно закрепившегося исторического описания.  И при забвении аксиомы, что в пространстве и времени меняется все. Не только места и условия распространения вер, но даже сам облик людей. В подтверждение этого тезиса вновь обращусь к Василию Верещагину — к его не менее известной картине «Киргизские кибитки на реке Чу».  Нас в ней интересует всего одна деталь — над входом в юрту в качестве родового оберега помещены оленьи рога. И вот в какой связи.
В повести Ч. Айтматова «Белый пароход» для сплетения сюжетных линий широко использованы кыргызские фольклорные наработки. Помним образ Матери-Оленихи, которая является маленькому герою повести. Под ее влиянием вызрела уверенность, и не только у меня, что этот образ — особенность кыргызских племен. В одну из последних своих поездок в Азию выяснил, что тотем Матери-Оленихи был вроде бы привилегией только одного из них — бугу. Просветили в этом печатные труды местных краеведов и мои кыргызские консультанты, пояснив, что сегодня потомки рода бугу живут в селах восточной оконечности Иссык-Кульской котловины.
Так вот, у других племен были вроде бы собственные тотемы. Здесь же несомненно только то, что истоки айтматовского образа — в глубинах времени. Собственно это обстоятельство, и без того очевидное, подкрепляется давней находкой (1884 года) в Ямпольском уезде Винницкой области небольшой пещеры, на стене которой обнаружили человека, молящегося под присмотром тотемной оленихи. Пещера, точнее, пещерный храм некогда был оборудован в береге местной реки Буж. Молитвы человека обращены к дереву, которое оказалось за пределами возможностей фототехники того времени и потому попросту не втиснулось в кадр. Факт находки и языческого моления описан в книге историка Б. Грекова «Киевская Русь» 1949 года издания. Другой историк В. Даниленко в исследованиях утверждает, что изображение сопровождается надписью: «Аз, есмь Миробог, жрец Ольгов». Во всяком случае, так она прочитана. Понятно, что с опорой на познания времени В. Даниленко. Но вот историк Б. Рыбаков, не раз обращавшийся к этой бужской древности, надпись увидеть не решился, поскольку это противоречило прочно утвердившейся в общественном сознании и в науке «кирилло-мефодиевской» парадигме, что вся славянская грамотность начинается только от святых солунских братьев —  Кирилла и Мефодия и никак, упаси Аллах, не раньше. Или Ооло, как в записках на старорусском купца Афанасия Никитина. До братьев никакой грамотности — темнота. Но и здесь не совсем так.

Во временных и пространственных обозначениях Всевышнего еще покопаемся. Как и в грамотности, в том числе кыргызской. Очень любопытно. А здесь только заметим, что в силу законов фонетики «ж» и «г» без особого труда перетекают из одного в другой, что подтверждается хорошо известным древним гидронимом Буг, который практически в той же самой местности, что и Буж. С вполне допустимым изначальным смыслом “река оленей”. Так что сообщество племени бугу вполне могло быть связано корнями с Днестровско-Бу(г)жской речной системой. К такому выводу подталкивает не только традиция обожествления всего и вся, присущая человеку, не только священная Олениха, но и «неохваченное объективом» дерево, перед которым преклонил колена молящийся предок.  Традиция почитания священных деревьев  до сих пор сохраняется в Центральной Азии, как и в тех местах, где обитают нынешние потомки племени бугу. Согласен, во всем этом можно отыскать натяжки. Но информационно-пространственное единство отнести на счет цепи совпадений вряд ли окажется возможным. Налицо факт, наглядно его подтверждающий.
Есть ли другие доказательства масштабных пространственных перемещений? Да их сколько угодно, причем даже в рамках нам привычной, скажем так, «академической истины». Ведь она тоже, напомню, говорит о так называемом Великом переселении народов, правда, не вдаваясь особо в его масштабы и первопричины. Переселились, ну и Бог с ними. А каковы побудительные мотивы перемещений: изменения климата, кочевой образ жизни, поиск «хлеба насущного», постоянные военные столкновения в борьбе за эти самые хлебные места, или все в общей связке? Но важно то, что человеческое сообщество в своей совокупности активно перемещалось в Пространстве и Времени, запутывая, доводя до абсурда такую «актуальную ныне» для каждого народа проблему, как «поиск некой прародины», без которой в формировании «обязательной национальной идеи» ну прямо-таки никуда. Следы этого перемещения достаточно легко отыскиваются в разного рода артефактах.
Возможно, кто-то обратит внимание на расовое различие, выставив его как бесспорный аргумент глубоких авторских заблуждений и профанации — в обсуждениях, которые сам же и навязал. Еще недавно я поступил бы так же. Но не сегодня.
Постный день? Нет, опыт наблюдений с опорой на наблюдения тех, кто присматривается к ситуациям и обстоятельствам. В том числе и авторитетных специалистов в своих отраслях знаний.
Обратим внимание на портрет кыргызки, сделанный в  экспедициях на Тянь-Шань  то ли Козлова, то ли Пржевальского. Не суть важно. Не так уж важны нам и индоиранские знаки Солнца и Луны, что вышиты на элечеке этой женщины. В конце концов они светят всем. К слову, элечек — это головной убор замужних кыргызок. А известные нам слова «челка» и «чело» — из того же общего индоиранского ряда, как и сложносоставное слово «человек» (О. Сулейменов).
Но нам важнее тип лица. Назвать его «чисто тюркским» — погрешить против истины, поскольку в нем явно просматриваются и откровенно европейские расовые начала. Такое смешение исследователи называют переходным. В частности, профессор Эрнст Мулдашев. Соотнося наблюдения с практикой, почерпнутой в собственных экспедициях, выдающийся офтальмолог с мировым авторитетом относит такие лица, точнее, разрез глаз — к тибетской классике. Он убежден, что изначально именно такие черты внешности были первичными, а все остальное, присущее каждому из нас в деталях и формах, — от нее производное. В сторону азиатских и европейских расовых начал. Не верится? Но есть и другие.
Да, пока не забыл. Этот  же  знак, что и на головном уборе кыргызской женщины, известен как логотип этнографического музея швейцарского Лугано (рис.). Один к одному. Не путать с донецким Луганском. С какого такого бодуна такие совпадения? Но мы сошли с тропы.

СВИДЕТЕЛЬСТВА РАСОВЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ

     Для того чтобы их увидеть, заглянем в Минусинскую котловину на Енисее. Читатель старшего возраста что-то слышал о ней в период масштабного гидростроительства советских времен. Археологам она известна как место самобытной археологической культуры, связанной с кыргызскими племенами древности.  И любой кыргыз скажет сегодня, что могучий Енисей — от Эне-Сай, Матушки-реки. Вроде бы здесь очередная кыргызская прародина, упоминания о которой хорошо сохранились в кыргызском эпическом наследии. Но речь все же о другом.
Те кыргызы, енисейские, были индоевропейцами, как и большая часть нынешнего европейского населения. Это доказывает антрополог Г. Дебец, дотошно изучавший физический тип жителей Минусинской котловины. Об этом есть упоминание в работах археологического светила — А. Бернштама, весьма авторитетного в Центральной Азии. Этому специально посвящена монография Л. Евтюховой, по-женски основательная и с массой любопытных подробностей. Найденная в тех местах золотая бляха, мастерски сделанная даже по нынешним требованиям, украшала некогда седельную луку. Она являет нам кыргыза-охотника с явно европейским типом лица. И таких свидетельств множество. Отнести это украшение к «греческому заказу», как по «научной привычке» делается в отношении причерноморских скифов, было бы полным абсурдом. Мастер изображал то, что видел воочию.
Знаменитые курганы Пазырыка на Алтае, которые донесли да нас бесценную информацию о давно ушедшем времени, априори считаются кыргызскими. В них также найдены изображения кыргызов того времени. Но нынешний кыргыз, топнув в негодовании ногой, заявит, что «кыргызы не такие».
Они разные, в том числе и сегодня. Сам видел на улице Московской  Бишкека молодых кыргызских родителей, которые крепко держали за руки свое четырехлетнее огненно-рыжее кудрявое чудо с узкими зелеными глазами. Оно что-то канючило и порывалось дать тягу в сторону уличной лоточницы.
О том, что с кыргызами, точнее, с их внешним обликом «что-то не так»,  достаточно наглядно показывают так называемые «хакасские писаницы» — наскальные рисунки, по манере чуть отличные от тех, что мы видели и еще увидим на камнях, скажем, Саймалы-Таша.
«По раскопкам могил известно, что в  VII-IV веках до нашей эры местное население на Енисее было европеоидным. Енисейские хакасы (кыргызы), по сообщениям китайских летописцев и археологическим данным, наряду с брюнетами и карими глазами имели «рыжие волосы, румяное лицо и голубые глаза». Их отличала внешность, не схожая ни с монголоидной, ни с тибетской» (Л. Евтюхова). И почему бы сразу четко и внятно не сказать, что черты нашего внешнего облика связаны с климатом, местами обитания, характером питания, привычками… и немного с генами? Что все в нас — строго по Ч. Дарвину, который никогда не говорил, что человек произошел от обезьяны, но зато обосновал  природные причины видовых изменений?
Собственно этот вывод подтверждают и так называемые  тыштыкские (по названию местности в Южной Сибири) погребальные маски енисейских кыргызов, которые попались на глаза в одной из публикаций. «Европеоидность лица»  наглядна, любой кыргыз подтвердит. Вторая примечательная деталь — ритуальная спираль, которой отмечено лицо. Это знак прежде всего индоиранских народов, то есть европеоидов. Третья характерная деталь — красный ритуальный цвет. Современные исследователи очень часто называют его «цветом русов» (Ю. Петухов). Впрочем, точнее было бы сказать так, что красный цвет — метка, отличительная черта, знак контакта с высшими силами всех тех, кого по исходным корням принято называть индоевропейцами. На снимке, если кому-то важно, погребальная маска из Уйбатского чаатаса в Хакасии. Датируется условно II веком до нашей эры.
Смущают «русы»? Меня тоже это смущало до тех пор, пока не уяснил, что «татары — те же русские, только принявшие ислам» (Л. Гумилев). Сам смысл этнонима татары — производная от ведических богов славянства, точнее, индоиранства — Тахта и Тары, в честь которых называлось дославянское государство Тартария Магну, если по западноевропейским картам. Нынешние татары, турки, болгары, венгры и множество иных этносов — его осколки. Как и русы. К слову и то, что обложенные формованной глиной и раскрашенные черепа предков назывались лбами. Отсюда «красный угол», где череп предка хранили, отсюда «лобное место» — то, что на Красной площади Москвы. И плюс к этому море подтверждений в кыргызском национальном бытовом узоре — от крестов и спиралей до свастик. И было чему удивиться, когда вместе с историком Иваном Забелиным (1820-1909) заглянул в сундуки  с сакральными одежками первых русских царей, украшенными… характерной кыргызской орнаментикой. Той, что в верещагинском «охотнике». Было от чего почесать затылок, когда то же самое увидел на стенах собора Софии Киевской, возле которой сегодня живу. И которую, к счастью, еще не сожгли украинские, прости Господи, патриоты. Но могут. Особенно ярятся, когда видят портрет украинки из луганских степей Х века, который, повторюсь, использую в качестве собственного логотипа. Это же отмечал в Китае, в Болгарии. Почему так? Да потому что именно кыргызы в силу сложившегося образа жизни лучше других сохранили знаки былого единства. Как к этому относиться? Как к данности, следствию пространственно-временных изменений и перемещений? Мы так мало о себе еще знаем.
И где бы ни жили племена кыргызов, чем бы они ни занимались, как бы себя ни называли, все они были тем  или иным образом связаны с обшепространственными торговыми путями. А торговый путь очень быстро и очень заметно меняет облик людей, их речь. В ту или иную сторону. В какую — не столь важно. Важнее, что это процесс. А то, что такая практика — торговая — древним киргизам была знакома, свидетельствуют все те же писаницы предков. И не только они.
Многое в процессе кыргызского этногенеза станет более понятным с расшифровкой этнонима «кыргыз». Общепринятое сегодня «научное» объяснение от  «кырк кыз» (сорок девушек) по факту не объясняет ничего и сходно с пояснением, что слово «пиджак» произошло от «спинжак». Это называется ложной этимологией. Напомню, что казахи в недавнем прошлом тоже были кыргызами под официальным названием, что изо всех сил тужатся забыть. Плюс хакасы, плюс… В итоге девушек получается больше. Мне это напоминает трансформации с названием тянь-шаньского перевала Кыз-Арт, что на ветрах бурных политических перемен получил новое «уточненное» имя  — Кызыл-Арт. Условия политеса соблюли, вот только «арт» остался.
…Да, еще о В. Верещагине. У судьбы свои планы, но нет возможностей от них  отказаться. Художник вместе с адмиралом  С. Макаровым погиб в морском бою на борту затонувшего в бою с японцами броненосца «Петропавловск». Но для нас главное в том, что эта русско-японская война начала ХХ века, связанная крепчайшими причинно-следственными связями с чередой  крупнейших мировых потрясений, была затеяна третьей стороной  ради собственных больших пространственных амбиций.      А вовсе не из-за «обиды русского царя», которого полицейский Санзо Цудо, отрабатывая британский гонорар, ударил шашкой по голове. Связи происходившего часто обнаруживаются  вовсе не там, куда предписано смотреть.

Александр МАСЛОВ.
Киев.