Продолжение. Начало в № 83, 86)

Ввиду полной неожиданности и запоздалых действий властей многие русские сёла в первые же дни восстания оказались беспомощными и незащищёнными перед огромными мятежными массами. Убийство, избиение жителей, грабежи, разорение и поджоги коснулись многих сел, среди них таких цветущих, зажиточных, как Раздольное, Покровское, Кольцовка, Каменка, Долинка, Григорьевкое. Сильно пострадали Рыбачье, Орловское, Юрьевское, Токмак. Дни безжалостного, бессмысленного разгрома пришлось пережить и монахам Свято-Троицкого миссионерского мужского монастыря, стоявшего на берегу Тюпского залива у Курментинской бухты. Слово «стоявшего» выбрано в прошедшем времени, потому что монастырь был ограблен, дерзко поруган и вслед за тем разрушен землетрясением, после чего не восстанавливался из-за противодействия советской власти. Ныне остались лишь отдельные монастырские постройки, в том числе большой деревянный амбар. Он всё ещё прочен, а бревна в стенах поражают молодой свежестью — ни глубоких трещин, ни тёмной трухлявости, сплошь плотная, с лёгкой рыжиной, хвойная древесина. Разгадка в том, что монастырские постройки возводились из ценного горного леса. На каждый ствол поштучно давалось высочайшее царское соизволение. Срубленные деревья конным волоком доставлялись к месту, но сразу в дело не пускались — вымачивались в иссык-кульской воде и сушились особым способом.

Свято-Троицкий монастырь освятили в 1881 году. Отвели 530 десятин земли и выделили 20000 рублей из запасных средств Православного миссионерского общества. Землетрясение в 1889 году сильно разрушило его, но все монахи чудом спаслись. При содействии епископа Неофита в монастыре был восстановлен деревянный храм Одигитрии, построен еще один кирпичный — Святой Троицы, кельи для монахов, мастерские, библиотека и школа для детей. В отстроенный монастырь приехали монахи из Валаама.

Кроме церковной службы, новоприбывшие занимались преподаванием в школе, хлебопашеством и пекарным делом, садоводством, овощеводством, пчеловодством и рыбной ловлей. Перед восстанием 1916 года в собственности монастыря были мельница, лесопилка, кузница, портняжная мастерская, скотный двор с тремястами голов скота, две пасеки, дававшие в год до 300 пудов мёда.

Что же стало со всем этим благополучием после нашествия восставших? Вернемся к монастырским стенам, к истоку событий, о которых поведал в своем дневнике настоятель Свято-Троицкого монастыря архимандрит Иринарх (Шемановский).

Ограниченные равнинные площади Иссык-Кульской котловины стопорили развитие земледелия. Пахотных земель не хватало ни кыргызам, ни русским переселенцам. Но те обладали более высокой культурой хлебопашества и быстрее осваивали возделывание полей, которые при содействии властей всё больше отходили в их пользование. Рабочих рук во многих хозяйствах недоставало, и кыргызскую молодёжь охотно брали на сезонные полевые работы, обеспечивая более высокий приработок. Так было и в Ново-Троицком монастыре.

Всё бы неплохо, но между хозяином и работниками не было человеческой близости, взаимопонимания. На работников смотрели как на безликое тягло, часто не зная ни их имён, ни способностей, и это вело к отчуждению одних от других и, как выяснилось впоследствии, к открытой вражде к русским вообще.

Во второй половине июля 1916 года монастырская братия каждый день и в полном составе отправлялась на уборку поспевших хлебов. И тут было замечено отсутствие кыргызских наёмных рабочих. Пошли слухи, что они, сев на коней, ускакали в горы. Причины этого поступка не были известны, объяснений не последовало. Потом начались разговоры об избиениях и даже убийствах русских людей, нападениях на почтовые экипажи, поджогах сёл… Действительно, на тракте не стало почтовых экипажей, осела дорожная пыль, а в одну из августовских ночей над близкими от монастыря русскими сёлами вознеслись и заколыхались багровые зарева. То горели села Фольбаумовка, Каменка, Семёновское, Григорьевское. Восставшие явились и к стенам монастыря, в котором осталось несколько иноков и послушников для защиты от разграбления монастырской собственности. В первые дни их не трогали и не проявляли грабительских намерений. Однако рогатый скот и лошадей -лучших в Прииссыккулье — угнали с собой. К тому времени большинство монастырской братии, спасаясь, успели переплыть в лодках и укрыться на недалёком, небольшом острове. Население его постоянно увеличивалось за счёт беженцев из порушенных сёл. Каждую ночь на берег отправлялись добровольцы для переправы на остров бежавших людей, поиска продовольствия и тёплых вещей. Люди голодали, давал себя знать иссык-кульский ночной холод, который к концу лета заметно усиливается. А днём все занимались обороной — рыли окопы, плели изгороди из веток кустарника и камыша, набивали патроны самодельным порохом и дробью — для имеющихся трёх дробовиков; делали пики из заострённых палок. Каждый день кыргызы толпились у монастыря, никаких действий не предпринимая, а ночью скрывались. Один из монахов подслушал их разговор и узнал причину мирного отношения некоторых к монахам — противились насилию. Из-за этого едва не случилась драка между собой. Не тронули и недавно построенную монастырём школу для кыргызских детей. Наверное, понимают, заметил послушник, что значит для них эта школа: хотят быть грамотными и просвещёнными. А когда нашёлся сбежавший учитель, потребовали показать, как он будет учить детей русскому языку.

Этот случай не придумка автора, не пустое украшение, а истинное наблюдение оставшегося в живых настоятеля Свято-Троицкого монастыря. Но, видно, не все были едины в своих настроениях и мыслях. Самые жестокие и хищные замучили и убили оставшихся в монастыре монахов; монастырь разграбили и осквернили. Встают ужасные картины разрушения и смерти. Ревут голодные, недоенные коровы, по двору меж убитых хозяев бродят свиньи и куры… И всюду тошнотворный запах тления — как тут удержаться, не сойти с ума! Такую картину увидели крестьяне, приехавшие хоронить погибших в сожжённых селах Алексеевском и Фольбаумовском.

11 августа пополнившийся отряд казаков атаковал большую дружину дунган, обстрелял их, навел панику и принудил бежать в горы. За 2 дня, 15 и 16 августа, казаки сняли осаду с сел Преображенское, Сазановка, Теплоключенское и Покровское.

Восстание пошло на убыль, но остается вопрос: почему дунгане, пришлый из Китая народ с другим языком, с другими обычаями и культурой, мирные, искусные земледельцы встряли вместе с кыргызами в заведомо проигрышную затею, кровопролитное, дикое восстание, не имевшее определенных целей и программы. Вероятно, всё дело в том, что дунгане, как и кыргызы, подспудно надеялись получить побольше земли, не хотели служить в чуждой армии и слишком доверчиво поддались злостной агитации исламских проповедников и своих богатых угнетателей.

Но было и другое течение. К монастырю, где только что похоронили монахов, доверившихся восставшим, замученных и убитых ими, подъехали крестьяне и стали спокойно складывать на свои телеги чужой хлеб и оставшуюся после грабежа утварь. Когда им заметили, что грабить чужое нельзя, возразили в том смысле, что берут не чужое, а божье. И эти воры — все были зажиточными хозяевами с сохранившимися домами, тягловым и дойным скотом. Они не рисковали жизнью в окопах села Преображенского, ставшего вместе с уездным городом центром подавления мятежа. Вслед за массовым исходом кыргызов в Китай повсеместно началось самое настоящее мародёрство. Пока казаки, солдаты и мужики очищали свой уезд от мятежников, офицеры танцевали на балах и флиртовали с дамами, отставной генерал требовал прислать солдат для поиска пропавшего щенка, начальник уезда отдавал из своего кабинета ненужные команды…

Русская интеллигенция и революционные круги с сочувствием встретили восстание кыргызов, но затем перешли на позиции критики и неприятия. «Правительство было плохим колонизатором, — отмечалось в одной из прокламаций, — и за 50 лет владения краем ничего не дало кыргызам, кроме гнусного института «джигитов» — туземных опричников. Местная власть была бессовестна и разнузданна и много способствовала тому, что кыргызы восстали. Если бы они восстали против правительства, били чиновников, администраторов и т. п., то это было бы понятно, но они поднялись против такого же бесправного, такого же забитого крестьянина».

В справедливости этих слов не приходится сомневаться. Восстание действительно пошло по неверному пути, склоняясь к методам кровавого бандитизма. Это был всеобщий порыв людей, обделённых богатствами цивилизации, неграмотных и некультурных. Годами копившаяся злоба против тех, кто якобы отнял у них возможность жить в достатке, наконец, прорвалась и вышла на арену. Натешились вдоволь грабежом и насилием, и никто не задумывался о последствиях. Они не заставили себя ждать. Уже на десятый день мятежа в неблагополучные волости явились воинские команды с винтовками и пулемётами и, продвигаясь к кыргызским кочевьям, без колебаний пускали их в ход. И вот ирония судьбы! Дунгане, первыми устроившие заварушку, первыми от неё и пострадали. На места их плотного проживания налетали конные казачьи разъезды, расстреливали и рубили шашками всех, кто не успел скрыться, поджигали дома.

В первых числах сентября 1916 года мятежники, вытесняемые войсками за китайскую границу, начали массовый исход из родных мест. Первооткрывателями опять-таки были дунгане. Им помогали родственники в Уч-Турфане, устраивали на жительство, укрывали, подкармливали.

Кыргызам было труднее: движение замедляли большие скопления скота. К тому времени было два пункта перехода в Китай. Первый: минуя нарынское военное укрепление, через долину Аксай, перевал Торугарт и верховья реки Кокшаал; второй: на юг от города Пржевальска через перевалы Бедель и Кайче, далее в Уч-Турфанский и Аксайский оазисы.

Первый маршрут ввиду близости нарынского пограничного укрепления и отсутствия пастбищ для скота мало использовался, зато второй стал основным, чему способствовала открытость русско-китайской границы, близость к ней оазисов с хорошими пастбищами. Перевал Бедель подобно бутылочному горлышку сжимал стихийный поток беженцев. Их накопилось до 30 тысяч. Забитое снегом ущелье, как молох, забирало в жертву детей и стариков. Их трупы нередко соседствовали с павшим скотом. Кому повезло — спасся, но и на благословенной земле Уч-Турфана живым недоставало приюта и еды. Для китайских властей прибытие огромного числа беженцев явилось неожиданностью. Они оказались не в состоянии ни повернуть их вспять, ни принять, ни накормить. Единственное, что сделали, -предотвратили воинской силой и нерегулярной раздачей хлеба голодные бунты доведённых до отчаяния кыргызов. Власти расселяли несчастных подальше от коренного населения — сначала в Кульджу и Чугучак, потом в глубинку — в бассейны рек Или, Текес, Кунгос и Кам. Здешние зажиточные старожилы, китайскоподданные, но с кыргызскими корнями, не проявляли жалости к соплеменникам, брали их в батраки на кабальных условиях. Если кто из новоприбывших умирал от болезни или истощения, никто не оплакивал его.

Восстание было поражением с обеих сторон и не решило ни одного назревшего вопроса. Пришли не то чтобы прозрение, но страх и сожаление по поводу погубленного. Многие задумались: «А как же теперь жить с соседями, с которыми делили хлеб и посевное зерно, вместе веселились на праздниках и печалились на тризнах? Ныне соседи другие. Вооружились, готовы мстить, убивать. Из Ташкента и Верного спешат воинские команды. Очаги сопротивления жестоко подавляются. Мятежники, теряя скот и имущество, бегут на продуваемые холодными ветрами сырты — высокогорные скудные пастбища. У перевала Бедель не все уходили от преследователей, погибали от пуль. Но и на чужой территории, в Кашгарии, не встречали тёплого приёма. Местное население, кашгарские чиновники набрасывались на беженцев, забирали оставшиеся скот, ценности и даже одежду.

Однако что же по прошествии времени доносилось с сопредельной стороны, из кашгарской глубинки? В разгар миграции кыргызов там осело около 150 000 беженцев. Положение их было незавидное, не лучше, чем на российской стороне. Грабили ставшие бандитами байские наёмники -«джигиты», нищих и безответных обращали в рабство. Такое безобразие не было в интересах ни России, ни Китая. В ходе переговоров кульджинское представительство китайского центра признало, что закабаление задолженностями — главное препятствие на пути возвращения беженцев в родные края. Удалось добиться, чтобы все без исключения долги закабалённых были предъявлены в течение двух месяцев на рассмотрение русско-китайской комиссии. Каждый долг становился предметом обсуждения, и независимо от его результатов беженцам выдавались пропуска на пересечение границы. Рабовладельцев же обязали освободить закабалённых независимо от предъявления прав на них. Помимо мужчин, в рабстве находилось и некоторое число пленённых мятежниками русских женщин, которые использовались для тайной перевозки опия в Россию.

Большинство обращённых в рабство беженцев находилось в собственности некоего спекулянта Чжень-Шоу-Ши, который разбогател путём наложения разного рода незаконных налогов (пастбищных, десятинных и т. п.). Он так обнаглел, уверился в безнаказанности, что предложил российскому торговому представительству купить у него 35 000 голов скота, отобранного у кыргызских бедняков.

Новая служба
События 1916 года застали Николаевых в Оше, куда они в начале того же года вернулись с экспедицией. Ошане не слишком сильно поддержали призывы к бунту. Казарма жила в обстановке полной боевой готовности. Штабс-капитан Алексей Николаев мало бывал дома, и Дмитрий Кузьмич не утруждал себя готовкой еды, много читал и рыбачил на Ак-Бууре.

В конце июля все мирные дела разом отошли на второй план. В воздухе запахло войной и кровью. В Семиречье стреляли и резали, а из Ташкента на подмогу спешили войска. Готовили команду и в Оше. Алексей, внимательно следивший за событиями, твёрдо решил, что не будет стрелять в народ, о чём сказал отцу, и тот одобрил решение. А мятеж мало-помалу затухал. Пошли слухи о тысячах кыргызских беженцев, направлявшихся в китайскую эмиграцию.

25 августа Алексея вызвали в штаб гарнизона и вручили письмо с печатью Министерства иностранных дел. Штабс-капитана Николаева как высокообразованного офицера, знающего к тому же четыре языка, в том числе два восточных, приглашали на ответственную службу в консульской миссии китайского Кашгара на должность драгомана (консульский переводчик и дипломат).

Служба там, подчёркивалось в письме, есть патриотический долг каждого русского офицера, и честное исполнение его послужит интересам России. Сотрудник, доставивший письмо, добавил, что о господине Николаеве весьма лестно отозвался и порекомендовал сам Терентий Ильич Зайцев, почётный член Академии наук и Русского географического общества.

— Давно ли знаете его? — поинтересовался сотрудник.

— Мой отец, Дмитрий Кузьмич, состоит в дружеских отношениях с Терентием Ильичом. Я с отцом под руководством Терентия Ильича имел честь путешествовать по горам Центрального Тянь-Шаня.

— Я так понимаю, — сказал отец, — что отказываться тебе нельзя. Езжай, но честно скажу: без тебя мне будет нелегко.

— А может, вместе поедем?

Алексей смотрел на отца и думал: «Как же я очерствел на своей службе, что не замечаю, как он постарел. Морщины, походка… Без очков ничего не видит. Прав ли я, что тащу его за собой в края, где жизнь другая и климат мало похож на ошский. Однако какая интуиция! Сразу почувствовал мои сомнения»…

— Не беспокойся, сынок, я ещё поживу и со здоровьем своим как-нибудь полажу, — сказал, поглядывая с усмешкой. — Едем, благословясь, коли начальство позволит.

— А коли не позволит?

— Позволит, позволит! Я тоже попрошусь.

Кашгар

Выехали 15 сентября. Осень выдалась мягкой. С узбекских равнин веяло тёплым духом, в полях и в садах добирали урожай. А в Уч-Турфане было совсем по-летнему жарко. День отдохнули и в нанятой пароконной повозке, наконец, домчались до места — к стоящему особняком двухэтажному зданию за высоким кирпичным забором, фасадом выходящим к скопищу азиатских домишек, называемому, как узнали позже, Старым мусульманским городом. Пройдя мимо будки охраны и через калитку, увидели большой двор с клумбами окопанных роз, триколор на флагштоке и плиту на стене у двери, удостоверяющую принадлежность здания российскому консульству. А на крыльце, скупо улыбаясь, встречал путников человек, возрастом, как определил Алексей, лет под 60, с неполной ещё сединой в жидкой причёске, с отвисающей дряблостью на щеках и на шее и рыхлостью в невысокой фигуре. Бросался в глаза усталый, измученный вид встречающего.

— Прошу ко мне, — пригласил он, первым входя в свой кабинет. -Мы не знакомы, давайте представимся. Михаил Борисович Поклонский — глава консульства. Вы? Ага, полковник в отставке Дмитрий Кузьмич Николаев Характеристики, как и следует ожидать, наилучшие. А вы, штабс-капитан Алексей Дмитриевич Николаев? Надо полагать, сын Дмитрия Кузьмича?

— Так точно.

— Характеристики тоже отличные. Направлен в качестве драгомана? Рад, рад, без вас было совсем плохо. Теперь, надеюсь, дела пойдут лучше. Но об этом завтра. А сегодня отдыхайте и располагайтесь. Есть возможность поселить вас в отдельных комнатах — решайте сами. Слава Богу, мы не стеснены в европейских удобствах. Имеется столовая, кухня, прачечная, баня, медпункт, охрана, библиотека. Нет нужды выходить в город без особой надобности, во избежание провокаций со стороны германских и турецких агентов.

Просачивались сведения о том, что беженцев, осевших в Кульдже и Чугучаке, расселяют по «глубинкам» (подальше с глаз!) — в верховья реки Или и вниз по течению других рек. Более состоятельные беженцы, сохранившие свои стада, уходят в кочевья китайскоподданных кыргызов. Часть бедных тоже оседает там, но вынуждена наниматься в батраки к богатым кыргызам и калмыкам.

В Кашгаре на консульском уровне велись переговоры с местными властями, уточнялись численность, анкетные сведения о беженцах, места их нахождения, изыскивались средства для выкупа и материальной поддержки попавших в кабалу к богатеям. Убывающие обеспечивались деньгами и продовольствием из небогатых консульских фондов.

В комнату Алексея пришёл отец. Щурясь от утреннего солнца, бьющего в окно, сказал:

— Шеф зовет. Постарайся доходчиво доложить о своих походах.

Вид у Михаила Борисовича по-прежнему усталый. Под глазами мешки, хрипит.

— Вчера, говорит, выезжал по сигналу на границу. Картина, которую там увидел, удручает. Пропускают только тех, кто соглашается уплатить «налог». Деньги ссужают богатеи под расписку и под залог отдать дочь. Объясняют, что берут её в жёны, а деньги, дескать, это калым. Мы установили одного такого «мужа». Ему за 70, несчастная 15-летняя девочка будет его четвёртой женой. Но доказать ничего невозможно, уверяет, что деньги — калым за невесту, а не покупка рабыни. Относительно мужчин в ходу другой довод — отработка по долговым распискам. А знаете, кто этим занимается? Нет, не только китайские пограничники, но и частные лица, откупившие определённые участки. Они там делают что хотят. Надо по этому поводу обратиться к китайским властям. Пусть, в конце концов, наведут порядок. По нашим подсчётам, в Кашгаре находятся до 150 000 беженцев, в Илийском округе и Тарбагатае еще 33 000. Немало их и в Уч-Турфанском, Ак-Суйском округах.

— Китайцы, — заметил Дмитрий Кузьмич, — обладают всей информацией по этому вопросу. На словах соглашаются помогать, на деле уклоняются, потому что тоже получают мзду. Кашгарский дутун — губернатор округа тоже замечен в злоупотреблениях, но китайская администрация его не трогает — невыгодно.

— Вчера я был у него на совещании, — вступил в разговор драгоман Алексей Дмитриевич. — Речь шла о репатриации. Присутствовали наш уполномоченный по иностранным делам, начальники полиции и почты, секретарь губернатора и другие чиновники, но самого дутуна почему-то не оказалось. Моё появление, по лицам было заметно, вызвало замешательство у присутствующих. Меня не ждали, думали, поговорят ни о чём и на том разойдутся. Я помешал этому намерению, сразу перешел к делу. Привёл целый список нарушений по репатриации. Смотрю, скисли, начали помаленьку соглашаться. И тут секретарь дутуна объявил, что совещание прерывается и переносится на следующий вторник. Едва вышли на улицу, прискакал дутун на своём породистом жеребце, выхватил палку у полицейского и отходил ею чиновников, кто ближе оказался. Видимо, чтоб впредь неповадно было ослушиваться его устных указаний, которые часто не укладываются в рамки закона.

— И вот что ещё позвольте сказать, Михаил Борисович. Политическая обстановка в китайских провинциях очень сложная. С одной стороны, английская и японская агрессия, с другой — поборы и мошенничество собственной китайской администрации. Как следствие, ширятся сепаратистские настроения в Тибете и Синьцзяне. Местные правители не выполняют указаний китайской верховной власти, преследуют лишь свои интересы. Обирают беженцев незаконными налогами и поборами, загоняют в ярмо батраков. При переходе границы в любом направлении тех, у кого нет скота и денег, раздевают донага либо задерживают и как должников отдают в фактическое рабство к богатым людям — тем же кыргызам, получившим китайское подданство. Совсем беззащитны женщины и дети. Негласный запрет на выезд из Китая подкрепляется поркой ослушников, принесением клятвы над зарезанной кобылой. Любой китайский солдат, любой чиновник, байский «джигит» смотрят на переселенцев как на баранов, которых можно стричь и резать. Под нашим давлением, как вы знаете, китайцы отменили налоги на беженцев, но их укрывают от учёта, вывозят в отдалённые уезды.

(Окончание следует.)
Валентин МЕЛЬНИКОВ.