Жаркое лето 1953 года во Фрунзе, как обычно, переходило в тёплую осень, изредка прерываемую короткими дождями.

Ещё не пожелтели верхушки деревьев, а на тротуарах полно сухих опавших листьев.

По утрам и вечерам прохладно, но днём ещё жарко. Работают предприятия и учреждения. В продовольственных и промышленных магазинах продают только отечественные товары, за которыми с утра выстраиваются очереди, очереди и за хлебом…

А на «Зелёном рынке», прямо на земле, полно вишни, малины, смородины — в вёдрах, тазах, бидонах. Можно купить и стакан любой ягоды. На прилавках много овощей и фруктов. В мясных павильонах отдельно продают баранину, говядину и свинину, полно потрошеных кур, уток, гусей, индеек. В соседнем павильоне всегда есть свежий творог, домашнее сливочное масло, сметана. У входа на рынок — «только что с клумбы» нарциссы, мимозы, розы, гладиолусы. Только всё это по ценам, недоступным простому человеку…

В новеньких ярких троллейбусах полно студентов. В кинотеатрах «Ударник» и «Ала-Тоо» каждый день демонстрируют «Тарзана». А по воскресеньям у входа в парк Панфилова продавец воздушными шарами собирает возле себя шумную детвору, желающих приобрести парочку или просто полюбоваться этим чудом из множества ярких шаров на крепком гладком шесте. Вечером в парке работают аттракционы, карусели, на танцплощадке играет духовой оркестр и идут танцы, куда стекается молодёжь со всего города…

На перроне железнодорожного вокзала возле поезда, отправляющегося в ошском направлении, полно народу… Многие отъезжающие уже разместились в вагонах и стоят у открытых окон, громко прощаясь с родными, другие вышли из вагонов и прощаются на перроне. Несколько опаздывающих пассажиров с чемоданами и саквояжами торопятся к поезду, оглядываясь на большие часы на здании железнодорожного вокзала. Носильщики в форменных фуражках несут чьи-то большие чемоданы в серых чехлах…

Показав билет проводнику, Валя стала пробираться к своему купе. У неё верхняя полка. Вещей у неё немного: чемодан и сумка. Кто-то постучал в окно вагона: внизу стояли мать и брат Михаил:

— Выходи, ещё есть время!

Среди провожающих — смех и разговоры. Кто-то плачет, уткнувшись в плечо мужа. Два пожилых узбека дают наставления своим сыновьям-студентам. Молодожёны, тоже студенты, провожают родственников, приехавших на свадьбу из горного аила…

Валя нехотя взяла у матери сумку с продуктами:

— Зачем принесла? Совсем нет аппетита.

— Не мучай себя! Совсем извелась!

— Может, останешься? Не уезжай!

— Я так решила, да и Ольга зовёт. В Оше, говорит, тепло, много фруктов. Стану работать — тебя заберу.

— Поезжай, только пиши почаще.

— А надумаешь, возвращайся, мы тебя всегда ждём!

Быстро постаревшая мать в последнее время очень беспокоилась за младшую дочь, судьба которой по неизвестным ей причинам вдруг круто изменилась. Студентку медицинского института, подающую надежды, будущего хирурга отчислили за неуспеваемость, создав нетерпимую обстановку среди сокурсников, такую, что дочь, забрав документы, собралась уехать в другой город. Всё произошло тихо и без шума.

Масло в огонь подлил отец:

— Убирайся, чтобы духу твоего не было в моём доме! Ты мне не дочь! — добавил он в сердцах…

Это произошло после того, как он получил какой-то конверт, содержимое которого он прочитал, запершись в комнате. Как оказалось, дочь работала на тех, кто в далекие времена, лишив его всего, чего он добился своим трудом, назвав его кулаком и врагом народа, сослал в Сибирь. Отработав срок без всяких амнистий, испытав на своей шкуре все прелести жизни ссыльных, старик не забыл обиду на власть.

Разговор между отцом и дочерью произошёл наедине, никто так и не узнал, какая кошка пробежала между ними…

Валентине стало ясно: «губастый» действовал наверняка…

После смерти Сталина во всей стране, да и в городе Фрунзе, многое изменилось: исчезли многие структуры, появились новые, куда-то подевались многие товарищи, возвращались из лагерей, ссылок, тюрем осужденные…

«Губастый» несколько месяцев назад — сотрудник НКВД, с которым она познакомилась на танцах в клубе кондитерской фабрики «Пищевкус», — очень обрадовался, когда узнал, что Валя — студентка медицинского института.

— На ловца и зверь бежит, — повторял он про себя.

В простых ботинках, в вельветовой куртке с молниями, он ничем не отличался от многих парней, пришедших на танцы в клуб, только часто облизывал свои чуть припухшие губы, за что Валя дала ему такое прозвище. Он очень хорошо танцевал, особенно вальс, лихо кружась по залу. В тот новогодний вечер он охотно принимал приглашения девчат на «белый» танец. Валю он сам пригласил потанцевать.

После трёх встреч, осторожных расспросов о семье, учёбе «губастый» заявил, что работает в НКВД, и предложил Вале сотрудничать. Она без колебания согласилась и написала заявление. «Губастый» предупредил:

— Об этом никто не должен знать!

Валя тогда очень радовалась, что наконец-то у неё есть какая-то тайна. Отчего она чувствовала себя на высоте среди однокурсников и у себя дома: она агент невидимого фронта, будет помогать государству бороться с внутренними врагами!

Новая воительница очень удивилась, получив задание установить слежку за своими преподавателями — врачами еврейской национальности. У них в вузе они преподавали спецпредметы…

Уже прозвучали два свистка, и диктор по радио в который раз предложила пассажирам занять свои места в вагонах.

После третьего свистка на перроне остались только провожающие.

Состав дёрнулся, паровоз загудел, что-то загремело, застучали колёса, и поезд медленно стал отходить от перрона. Люди усиленно стали махать друг другу платками, книгами, посылать воздушные поцелуи, пока состав, набирая скорость, не превратился у горизонта в маленькую точку…

Появившиеся из какой-то комнаты уборщики принялись убирать перрон. В купе соседями Вали были молодая красивая женщина в модном сером платье, её звали Ирина Сергеевна, она ехала в Ош в командировку. Другой сосед, примерно такого же возраста мужчина в нарядном костюме — Асыл, возвращался из командировки домой, была ещё бабушка с внучкой.

Вагон был плацкартный, и все полки были деревянные. На боковых местах разместилась семья из четырёх человек: муж с женой и двое детей. Они уже из нижней полки выдвинули столик и два сиденья и выкладывали из сумок съестное.

В вагоне стало шумно. Пассажиры стали знакомиться, устраивать свои вещи, просили у проводницы кипяточку, спрашивали, когда дадут постель.

После чаепития с вареньем, пирожками и другими дорожными припасами Асыл с Ириной Сергеевной пошли искать вагон-ресторан. Бабушка Сырга, протерев лицо и ручки внучки мокрым полотенцем, переодела её в яркое платьице. Та крепко держит в руках столичный подарок — большую куклу с закрывающимися глазами. Хозяйка куклы уже хочет спать, прислонившись к стенке купе, не выпуская из рук куклу, она засыпает.

А Валя, расстелив постель, забирается на свою полку. Что её ждёт в Оше?

Оля писала, что Ош — маленький пыльный городок, в котором нет троллейбусов, есть красивая гора Сулейманка и река Ак-Буура, на базаре много фруктов, а люди очень простые, приветливые и гостеприимные. Оля с мужем работала на стройке и всегда звала Валентину на каникулы погостить.

После разговора с Валей по телефону Оля почувствовала неладное и, поговорив с мужем, прислала телеграмму:

— Приезжай!

Колеса поезда отбивали километры, за окнами вагона проплывали населённые пункты, жёлтые поля собранной пшеницы, холмы, речки, люди в телегах везли скошенную траву, махали фуражками дети. Вдоль полотна было много щитов с разными лозунгами, цифрами о выполнении планов пятилетки, быстро мелькали таблички с названиями сёл.

Паровоз иногда долго и протяжно гудел, и если ветер дул в сторону вагонов, то в окна залетала сажа и пахло сгоревшим углём…

Солнце быстро уходило за горизонт, за окнами темнело, наступал вечер, в проходах вагона загорелся свет. Валентина хотела почитать перед сном книгу, но в голове был такой сумбур, что пришлось её отложить.

За окнами вагона начинался однообразный ландшафт: вдоль полотна — столбы с натянутыми электрическими проводами, а дальше — серая сухая земля до самых далёких гор: начинался Казахстан.

Валя задёрнула занавеску и откинулась на подушку. Что она помнит?

Во дворе их большого дома — отец в огромных болотных сапогах и брат Иван, через плечо у него охотничья двустволка и рядом две борзые с маленькими головами и длинными худыми ногами. Старик собрался на охоту. Где-то за городом водились кабаны, и знакомые охотники обещали показать заветные тропинки.

Домашние встретили её привычным вопросом:

— Сколько?

Валя, студентка 3-го курса, сдавала очередную сессию и вместо привычного: «Отлично!» выкрикнула ничего не понимающим родным:

— Ненавижу!

Это был её первый неуд в этой сессии, в её жизни. И потом преподаватели, словно сговорившись, не слушая её ответов, ставили одни двойки.

Валя поняла, что в деканат медицинского института просочилась информация, что она сотрудничала с НКВД, и боялась главного, что там уже знают о том, что по заданию «губастого» она установила наблюдение за врачами-евреями этого учебного заведения и добилась неплохих результатов, в её доносах было всё: с кем они переписываются, с кем из профессоров сотрудничают, о чём говорят, как проводят праздники, какие поют песни, говорят ли на родном языке…

Валя стала своим человеком в доме одного из них, предложив помощь жене врача присмотреть за ребёнком, когда та с коляской направилась к магазину, представившись студенткой её мужа и родственницей их соседей. Потом, не считая зазорным, иногда помогала им по хозяйству…

Когда она узнала, что по заданию Сталина после так называемого дела врачей медикам в окружении вождя и его соратников были предъявлены обвинения во вредительстве, многие из них были расстреляны, многие осуждены на разные сроки, что готовится депортация врачей-евреев Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова и других городов СССР на Дальний Восток и что скоро дойдёт очередь и до них, пришла в ужас, что участвовала в таком страшном деле. Но «губастый» требовал отчётов, в противном случае могут быть приняты меры:

— Назад дороги не было!

Когда расстроенная Валя пришла после роковой встречи домой, там были гости, приехали друзья отца по ссылке…

Их небольшой дом с высоким забором, в котором после окончания ссылки отца собралась вся семья: мать с отцом, Валины три брата с жёнами и детьми, три сестры с мужьями и детьми, можно было назвать Большой норой, в которой было много ходов и лабиринтов.

Сам хозяин норы старик Трофим жил с женой и Валей в доме, остальные — в пристройках и времянках, которые заселялись по мере того, как с разных концов страны прибывали дети по приезде его из Сибири. Коридоры в доме соединялись в лабиринты, две большие залы и какие-то комнаты сестёр и братьев имели отдельные выходы во двор, на окнах висели длинные до пола модные красивые портьеры. Во дворе была беседка, увитая хмелем, где летом пили чай и ужинали.

Дом был большой, двор просторный, пристройки и времянки — новые и добротные из жжёного кирпича. Раньше в нём жил зубной техник, он собирался открыть здесь частную практику, но у него не получилось, он продал дом и уехал…

Дом, поговаривали свои, Трофим купил на золото, которое нашёл во время пожара дома начальника колонны. Вытаскивая вместе со всеми вещи из огня, он наткнулся на жестяную коробку с замочком, до революции в таких хранили женские безделушки, он был разрисован разными узорами.

В суматохе он спрятал её в укромном месте в лесу. Потом, придя сюда через неделю, сорвав камнем замок, ахнул: там лежали золотые с бриллиантами кольца, серьги, браслеты, швейцарские хронометры, золотые монеты царской чеканки. Оказывается, конфискованные у ссыльных вещи не были отправлены по месту назначения, а осели в доме начальника колонны.

Потом, после пожара, в посёлке долго искали эту жестяную коробку, да так и не нашли. Был слух, что в этой коробке хранились какие-то важные документы…

Трофим никому из соседей не говорил, что был в ссылке, сталинские времена научили людей быть осторожными и неразговорчивыми. Тогда во Фрунзе было очень много приезжих из разных уголков страны. Тёплый климат, наличие фруктов и другие особенности этих мест привлекали сюда многих. Главное, никто не интересовался, кто ты и откуда…

Сам Трофим с горечью вспоминал те далёкие времена, когда в родных местах — в Самаре он с отцом и братьями из маленького надела земли в своей деревне, аккуратно сдавая продразвёрстку, а потом, платя продналог, завёл своё большое хозяйство, которое не понравилось власти, и она, назвав их кулаками и врагами народа, конфисковав всё имущество, сослала в Сибирь. Потом это признают перегибом власти, которая сама, создав условия для развития этих хозяйств, разрушала и уничтожала эти хозяйства и их хозяев, предприимчивость и деловые качества которых пригодились бы государству решить потом многие вопросы народного хозяйства…

По дороге в Сибирь они потеряют мать Трофима, которая, не выдержав морозов, скончается от воспаления лёгких, в Сибири останутся могилы его братьев.

После ссылки он уже не вернётся в родные места, выбрав после многих колебаний местом проживания город Фрунзе…

В Большой норе жили тихо, мирно. Снохи и зятья боялись крутого нрава Трофима. Да и как не уважать богатого тестя и свёкра. У него всегда водились денежки, даже в такие трудные времена все обуты, одеты, в подвале всегда есть продукты, внуки учатся играть на фортепиано.

А недавно старику приснился страшный сон: как будто ссыльные стоят у окна и требуют своё золото, протягивая к нему свои страшные руки…

Старик был набожен и верил в сны. На другой день, помолившись, он вручил каждому чаду по золотой вещице.

— На память обо мне, на чёрный день, — сказал он, крестясь.

Дочери получили по браслету и серьгам, ребята — пару монет или швейцарские часы на золотой цепочке…

Мужчины трудились в каких-то мастерских, женщины не работали. Промышляя спекуляцией, перехватив импорт на складах, они перепродавали его на базаре, заломив огромные цены за модные женские импортные сапоги, мужские плащи или женские пальто, всегда имея за это большой навар. Смеясь над корпеющей над книгами Валей, звали её за собой. Частенько и ей доставалось что-нибудь: летние босоножки или нарядное платье…

Когда Валя открыла калитку, уже во дворе она почувствовала запах медовухи, идущий из открытой фляги, в беседке на столе выстроились разные ёмкости с самогоном. Подвыпившие раскрасневшиеся зятья паяльной лампой разделывали поросёнка. На плите что-то варилось, жарилось. Снохи выкладывали на тарелки колбасу, ярко-красные помидоры и пахучие огурцы, открывали консервные банки. В комнатах братьев сидели четыре мужика и пили самогон, закусывая жареной свининой. Их лица лоснились от выпитого. Мать в своей половине, обвязав голову тёплым платком, искала свои таблетки от головной боли. Начиналась большая пьянка…

Валя знала, что это означает, положив в сумку свой халатик, мамину ночную рубашку и лекарства, сказав сестре, что идёт к тётке на Карпинскую, увела мать со двора.

В Большой норе начиналась гульба. Обычно разухабистые самарские мужики гуляли три дня. Выпивалось большое количество самогона, фляга медовухи, съедались гора пельменей, жареный поросёнок и многое другое…

В первый день гуляли до утра, потом отсыпались до обеда, к вечеру всё начиналось сначала. Бывшие ссыльные громко вспоминали свою жизнь, горланили песни, приставали к другим гостям, хитро улыбаясь хлопали Трофима по плечу, они знали многие делишки своего однокашника.

Потом в комнатах, на диванах, кроватях, на полу валялись и гости, и хозяева. Медовуху пили даже дети — школьники. Быстро захмелев, на расстеленных матрасах устраивали состязания, потом под общий хохот дрались, как петухи…

На Карпинской жила сестра отца с детьми. У неё недавно умер муж, дети были уже большие и все учились. Трое — в университете, двое — в школе. У них в доме всегда было чисто, тихо и спокойно.

Тётя Дуся постелила на стол вышитую скатерть, поставила сушки, варенье, стали пить чай. Узнав, что Валя оставила учёбу и уезжает в Ош, очень удивилась. Девушка училась только на «отлично». Но, зная характер своего брата и обстановку в доме, поняла, что у племянницы произошло что-то серьёзное.

— Тебе надо начать новую жизнь, — сказала тётя Дуся.

— А это значит забыть старую? — сквозь слёзы спросила Валя.

— Да, забыть, — повторила тётка.

— Забыть! Забыть! — застучали капли дождя по стеклу.

Через открытое окно в комнату подул свежий ветер, на улице начинался осенний ливень…

За окнами вагона стало совсем темно. Проводница раздала всем постель, в соседнем купе заканчивали играть в домино. Пассажиры укладывались спать. На боковых полках уснула семья, спали и бабушка с внучкой. Полки Ирины Сергеевны и Асыла были пусты, они ещё не вернулись из вагона-ресторана. Вале не спалось, прошедшая за полгода жизнь была для неё страшным кошмаром…

Потом этот эпизод, произошедший с ней в молодости, будет преследовать её всю жизнь. Она постоянно будет чувствовать себя виновной в содеянном перед людьми в белых халатах, бояться разоблачения, бояться человеческого суда.

Хотя зло против врачей, задуманное властью в лице Сталина, свершилось, и она уже в те времена была наказана за свой поступок, самосуд оказался сильнее. Всю свою жизнь она боялась врачей и очень редко посещала поликлиники и больницы…

Потом, уже совсем в годах, услышав по радио, что президент и правительство Кыргызской Республики с большими почестями проводили группу врачей-профессоров медицинского института, отъезжающих в Израиль, и что там для них подготовлены красивые особняки, она, вздохнув, сама себе сказала:

— Ну вот, теперь можно и забыть…

Протяжно, не очень громко гудит паровоз. Поезд мчится в темноту. Вале не спится.

— Забыть! — стучит сердце.

— Забыть! Забыть! — тикают швейцарские часы, спрятанные на груди.

Часы эти, завёрнутые в белый носовой платок, сунула на вокзале мать:

— Пригодятся!

— Забыть! Забыть! — гремят колеса вагонов, отсчитывая время.

Протяжно гудит паровоз. Впереди — Ош. Впереди — новая жизнь…

Софья НУРМАТОВА.