Картины Якова Павловича Храпковского — документальные свидетельства войны. Погибнут ли они под слоем пыли и забвения или найдут место в музее?

     Вниманием журналистов Яков  Павлович Храпковский за свою жизнь не был обделен. Только за последние десять лет в Бишкеке ему посвятили публикации по меньшей  мере четыре издания, и один телевизионный канал — передачу. Коллег  всегда привлекал яркий образ этого человека, прошедшего три войны — две советско-японские и Великую Отечественную,  талантливого художника, общавшегося со многими великими людьми и, самое главное, с  годами не потерявшего силы жить и желания творить. Последняя публикация о нем датирована 2009 годом. Это репортаж с единственной персональной выставки Якова Павловича, устроенной  в качестве подарка к его 90-летию в доме-музее Ольги Мануйловой, которую он тоже знавал лично. Тогда были выставлены 25 его картин, посвященных войне. Сейчас эти полотна  и остальные (какие — в рамках, а другие — в подрамниках) в плачевном состоянии: хранятся в пыли в облупленном сарайчике во дворе дома  Якова Павловича. Дай Бог  ему  еще долгих лет жизни, но все-таки возникает вопрос: как сложится судьба этих картин? Будут распроданы оптом или в розницу наследниками художника и разъедутся по частным коллекциям разных стран, как произошло со многими его произведениями? Или все-таки их выкупит  наше государство и поместит на должное  хранение в  музей?  Есть еще один вариант: возможно, к творчеству Храпковского проявит интерес Минск, ведь все его полотна  военной тематики  посвящены увиденному им  на земле Беларуси, где он воевал в Великую Отечественную. Но мои предположения  из области, так сказать, фантастики. Потому  что наше государство, как и посольство  Беларуси, вспоминает о фронтовике раз в год — 9 Мая, приглашая на чествование. А сам ветеран больше озабочен не будущим своих картин, а свалившейся на него болезнью — непрестанным зудом  кожи ног и головы, от которой он раздирает их в кровь, и ни один врач, по его словам, не может ни установить болезнь, ни прописать от нее лекарство.
     Как Человек Яков Павлович, конечно, удивительный экземпляр. Начать с того, что он из той породы людей, которые и в 95 лет выглядят, как в 70. Смотрит живо и цепко, небольшого росточка, проворный, ходит, опираясь на клюку, и до сих пор самостоятельно добирается туда, куда ему нужно. Например, на днях ездил на маршрутке на воды Иссык-Аты, пытаясь излечить себя от болезни. «Всю дорогу стоял, — сокрушается, — никто из молодых не уступил место». Во-вторых, от рождения Яков был отмечен талантом рисовать. Когда в нем это пробудилось? Он рассказывает, что в три года  разрисовал  углем у себя дома   беленые бока русской печи: галками, сороками… — все, что детская  фантазия подсказала.   Мать, войдя, ахнула и отшлепала его как следует. «Но для себя  тогда я решил: все равно стану художником. Вырасту, пойду воевать и буду рисовать, что вижу», — вспоминает Яков Павлович. «Откуда ж вы знали, что война будет?» — спрашиваю. «Чувствовал, наверное», — отвечает.
В Храпковских есть польская кровь — отсюда фамилия. А дед  родом из донских казаков. Еще во времена  царской  России он подался в поисках свободной земли и лучшей доли на юг империи. Добирались несколько месяцев на волах. Дед все переживал, что не захватил с собой точило. Осели в Казахстане в деревне Каменка. Жили не богато и не бедно — середняками. У отца Якова была своя мельница, он принимал у народа зерно на помол. Яков, когда подрос, помогал ему. На мельнице много лет  жила эфа. Семья ее не трогала, и каждой весной змея выползала на солнышко и грелась  в каменном круге. Этот круг, эфу и мельницу Яков изобразил на одной из своих картин, только  где она, не помнит. С годами мой собеседник многое стал забывать, даты, события как будто проваливаются в пустоту, и это минус возраста. Благо есть возможность сравнить его сегодняшние воспоминания с тем, что он рассказывал моим  коллегам, когда был  моложе, и таким  образом уточнить годы, детали. Семья у Храпковских была огромная: девять братьев, четыре сестры. Один из братьев умер, когда был совсем маленьким, мать пыталась его спасти, не  смогла. В Великую Отечественную на  фронт ушли, кроме Якова, его близнец Захар, который в отличие от него был рослым и плечистым, братья Павел, Василий, сестра Евдокия. Захар погиб, Павел и Василий пропали без вести, домой вернулись только Яков и Евдокия. Евдокия, как и он, воевала в Витебской дивизии, только на фронте они ни разу не встречались. Одна из картин у Якова называется «Бой под Витебском»: кровь, огонь, рвущийся в бой солдат с раненым плечом,  в уголке изображена Евдокия, перевязывающая раненого бойца.
Еще до войны семья Храпковских успела перебраться в Киргизию — в село Камышановка. Оттуда шестнадцатилетний  Яшка пешком добрался до Фрунзе и поступил в художественную школу-студию Семена Чуйкова, которую  тот открыл вскоре после того, как  создал первую в республике картинную галерею, преобразовавшуюся позже в Национальный музей изобразительных искусств. В школе-студии уроки живописи давали  великие люди: ученик Репина Николай Розанов, ученик Левитана Василий Груздев. В 1936 г. по приглашению Чуйкова приехал преподавать эмигрировавший в СССР из Венгрии  Ласло Месарош, ставший в последующем первым профессиональным скульптором Киргизии. Яков у него тоже брал уроки и вспоминает, что Месарош видел в нем талант скульптора, а  Розанов считал, что из парнишки выйдет хороший портретист. Примерно через год одну из работ Храпковского — портрет девушки, написанный углем, — учителя отправили на выставку в Ленинград. «Этому  мальчишке надо дальше расти, — сказал Чуйков, — нужно, чтобы его заметили». Портрет девушки, по предположению моего собеседника, до сих пор должен храниться в одном из санкт-петербургских музеев.
     В 18 лет Якова призвали в армию, он воевал с «самураями» в Маньчжурии. Когда началась  Великая Отечественная, его перебросили в составе войск на Белорусский  фронт. Поскольку  солдат был невысокий и худенький, командир определил его в разведку. «Я и обрадовался, — вспоминает Яков Павлович — я же маленького роста: какая из меня пехота?»  Среди его  боевых наград — орден Отечественной войны и медаль «За отвагу». За что  получил орден, Яков Павлович вспомнил не сразу, а когда прошлое ожило в памяти, поведал. Командование приказало пробраться за линию фронта, установить место расположения огневых точек немцев и передать по рации их координаты. Когда он выполнил задание, командир велел спрятаться на той стороне и не высовывать носа, пока «катюши» не перебьют врага.      И Якову пришлось целый день пробыть в воде под мостом, пережидая, пока не стихнут над головой свист и грохот снарядов и наши не ступят на отвоеванный участок  фронта. «Холодная была  вода, окоченел», — вспоминает солдат.
«Вообще, война — это очень страшно, — продолжает он, — но смерти бояться не надо, и в мирной  жизни тоже (может, в этом и есть секрет долголетия Храпковского? — К.А.)  Вот Жорка Васильев, мы  с ним вместе ходили в разведку, тот трусил. Он даже предлагал мне: «Давай сбежим в лес и спрячемся до конца войны». А я ему говорил: ты не бойся, а то смерть тебя и впрямь найдет. Как-то в очередной раз мы с ним отправились в разведку, по дороге повстречался хутор. Жорка решил  идти туда. Я его отговаривал: «Вдруг там засада». Но он не послушался и сгинул. Наверное, немцы схватили. А от них живым разве уйдешь». Паникеров, трусов по приказу  Сталина расстреливали, но Яков такого не видел. В основном все были дружны, говорит он, не паниковали, знали, что правда на нашей стороне, потому и победили.
Увиденные на дорогах войны и запавшие в душу эпизоды  Яков в перерывах между  боями набрасывал карандашом на бумагу. Все наброски сохранились до сих пор, только где они теперь находятся в доме, старый солдат запамятовал. Вернувшись с фронта, он по этим рисункам создавал полотна. Например, девочка на картине «Мама, война!» (растрепанные волосы, глаза —  озера слез…) — это сирота, увиденная им на пожарище, только что  погибла ее семья,  и она не знала, куда ей теперь идти. Оцепеневший от ужаса ребенок,  брошенная рядом кукла и неумолимо надвигающееся на них железное  чудовище со свастикой (картина «Танк-немец)- это тоже реальный эпизод.  Одно из самых  любимых полотен автор назвал «Торжественный» обратный марш», употребив слово «торжественный» с насмешкой: заснеженное поле, там  и сям трупы  фашистов, брошенные танки, на      переднем плане ползет обмотанный в тряпье Гитлер, а на пограничном столбе дожидается его смерти ворон.
     В мае 1945-го война для Храпковского не закончилась: его снова перебросили на Дальний Восток, и  он участвовал во второй советско-японской войне. Часть, в которой находился  Яков, дислоцировалась в поселке Барабаш, расположенном на самой границе с Китаем. Оттуда, по его словам, было хорошо видно, как взорвали атомную бомбу над Хиросимой: однажды ранним августовским утром, выйдя на улицу, он услышал  глухой гул и увидел красное зарево на горизонте. Под впечатлением от увиденного родилась картина «Гибель планеты».
После войны Яков  вернулся во Фрунзе, долго работал декоратором в  театре оперы и балета под руководством народного художника СССР Анатолия Арефьева. Продолжал общаться с Семеном Чуйковым. Вспоминает, что как-то учитель пришел к ним домой заросший и весь запыленный (откуда-то издалека шел). Был подавлен, сказал, что в Киргизии его не признают. С собой он принес  несколько своих работ, в том числе прославившую его потом на весь мир » Дочь Советской Киргизии», оставил их  и уехал в Москву. Какое-то время полотна хранились  в том самом сарае, где сейчас находятся  картины Храпковского. Потом Семен Афанасьевич их забрал.
Из театра оперы и балета Яков Павлович ушел на работу в Союз художников: писал по заказу портреты вождей — Ленина, Брежнева, других. «Над Брежневым, его манерой разговаривать мы  иронизировали, — вспоминает то время художник. — А ведь при нем все было бесплатно: учеба, отдых, лечение… Мы и не заметили, что жили-то при коммунизме».
Самое  удивительное, что  Яков Павлович  и сегодня готов писать свои картины. «Мне б только свою болезнь победить, — говорит он и добавляет: — Я и теперь пишу, только… мысленно».

Кифаят АСКЕРОВА.
Фото автора.