С этой красивой, хотя уже и немолодой, женщиной мы знакомы очень давно: земляки, оба из Киргизии, где Айсулу Токомбаева была одной из ведущих балерин театра оперы и балета, премьеры которого приличная публика не пропускала во многом благодаря ее участию в постановках. Помню по личным, хотя и не столь частым, встречам, с каким она держалась врожденным достоинством, без тени позы или высокомерия, нередко, что греха таить, присущих людям ее профессии…
Но встречи наши были тогда и там, а сейчас здесь я отвечаю на ее звонок в Skype, дивясь тому, что он не из Бишкека, некогда звавшегося Фрунзе, а из турецкой столицы — Анкары. 

     — Хорошо, что у нас обоих есть Skype, мы можем видеть друг друга. Но я и простому вашему звонку был бы рад. 
— И мне очень приятно видеть и слышать вас через столько лет…
   — …и за столько тысяч километров. Давно вы в Анкаре?
— Уже двадцать первый год.
   — Чем занимаетесь?
— Тем же, что и всю жизнь: балетом. День за днем. Здесь при университете Хаджет-Тепе есть консерватория, в ней — балетное отделение. Преподаю классический танец.
   — На каком общаетесь со своими студентами?
— На турецком, конечно. Начала его учить еще во Фрунзе, когда стало ясно, что меня берут сюда на работу. У этого языка общая основа с киргизским и татарским, одна языковая группа — тюркская. Только буквы меняются. Например, волосы по-киргизски «чач», по-турецки «сач», дорога по-киргизски «жол», по-турецки «йол». Таких созвучий очень много, всех не перечесть. Моя мама была татарка, а еще я часто слушала узбекское и казахское радио — там тоже немало похожих слов. Так что в турецком быстро разобралась. Это же не английский или немецкий…
   — Теперь вы, дочь киргиза и татарки, даете интервью русской газете в Кыргызстане… 
— Так я никогда с русским языком не разлучалась! Однажды папа на меня рассердился, не вспомню за что, и говорит: «Ты — космополит». Я тогда не понимала, что это такое. Мне было лет пятнадцать. А потом поняла, что я действительно космополит. Считаю себя причастной к мировой культуре, в первую очередь к русской, и к великой русской литературе. Окончила знаменитое Ленинградское академическое хореографическое училище имени Агриппины Вагановой, мои русские педагоги дали мне знания, благодаря которым я стала не последним человеком в балетном искусстве, разве можно все это зачеркнуть? Воспитана на русском языке, думаю на нем. Русскую поэзию неплохо знаю…
   — Кто из поэтов вам больше других интересен?
— Прочту несколько строк, и вы поймете, кто:

Моим стихам, написанным   так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из  фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед!.. 

     — Большое спасибо вам за Цветаеву. Чем еще порадуете?
— Могу вот чем:

Не пугай меня грозою:
Весел грохот вешних бурь!
После бури над землею
Светит радостней лазурь. 

     Эти бунинские строки я повторяю, когда муторно бывает на душе.
     — Так много знаете наизусть русских стихов, мне аж завидно. Но, обращаясь к прозе жизни, спрошу: что вас в Турцию привело, да еще так надолго?
— Может, мне судьбой это было написано… Давно, еще когда жила в Бишкеке, мы сидели с мужем дома, смотрели «Клуб кинопутешествий», и я сказала: «Как обидно, Куван, что мы умрем, так и не увидев эту красоту, которую нам по телевизору показывают…»
   — Извините, но уж кто-кто, а вы не только на телеэкране могли повидать белый свет…
— Могла, да, и повидала… из окна автобуса, в котором советских артистов возили из гостиницы в театр или в концертный зал и обратно. Например, за десять гастрольных дней в Италии мы сменили одиннадцать городов! Была в Стокгольме, в Бухаресте и Тунисе, но и эти города толком разглядеть не успевала: выступлю — и сразу в отель…
     — Теперь у вас появилась возможность путешествовать, увидеть все красоты не на бегу. Вы ее как-нибудь используете?
— Никак не использую. Нет на это сил. Отпуск у меня две недели зимой и четыре недели летом. Стараюсь отдохнуть, чтобы снова начать с этими… вампирами работать. За все годы нигде, кроме Турции, не была. Хотя рядом и Греция, и Италия, и Испания, в которую я давно мечтаю попасть, столько испанского танцевала: «Пахиту», «Болеро», «Кармен-сюиту», «Дон Кихота», «Картины Испании». Очень мне нравились эти партии.      Может, у меня в прошлой жизни что-то испанское было… Если поехать с экскурсией — пришлось бы часто выходить из автобуса, куда-то идти, бежать, а я этого уже не смогу, возраст не тот.
Но в тот раз, дома, сидя перед телевизором, я дала себе слово: как только оставлю сцену — поеду работать за границу. В то время у нас в театре практически не стало работы, многие артисты уезжали кто куда. А я еще в 1995 году в паре с Тариэлом Акбашевым танцевала в «Шопениане» и «Пахите», в «Бахчисарайском фонтане», «Лебедином озере» и «Жизели». Форму поддерживать мне помогал Уран Сарбагишев, вы должны его помнить, прекрасный танцовщик, он стал нашим главным балетмейстером. Уран Утунчиевич хотел, чтобы мы с Тариэлом еще «Баядерку» подготовили…
За несколько лет до этого в Бишкек приезжал Сулейман Демирель, президент Турции. Его помощник на встрече с деятелями киргизского искусства заявил: «Мы все — братья и сестры, мы должны быть вместе». Сказал, что в Турции живет много киргизов. Я к нему подхожу: «А еще одну киргизку примете к себе?» Он: «Нет проблем». Так все и закрутилось. Было подписано соглашение о взаимном культурном обмене между нашими странами… И я оказалась здесь.
     — То есть ваш отъезд не был эмиграцией или, как у некоторых, бегством.
— Никуда я не сбегала, что вы! Я по натуре не авантюрист.
     — И вроде поехали ненадолго… 
— Ну да. Но мне регулярно контракт продлевают.
     — Часто ли бываете в Бишкеке? 
— Раньше, пока был жив муж, ездила туда два раза в год, зимой и летом, сейчас — только зимой.
     — Живете в Анкаре одна? 
— Одна. Здесь же живет с семьей моя младшая сестра Гульмира. Она пианистка, окончила Московскую консерваторию, мы с ней работаем вместе, в одной консерватории при университете Хаджет-Тепе.
     — Думаете остаться в Турции навсегда? 
— Мне трудно ответить на этот вопрос. Никто из нас не знает, что с нами будет через год, даже через час. Не люблю загадывать наперед, живу сегодняшним днем. Просто живу и радуюсь. И повторяю про себя строки Есенина:Пусть на окошках гнилая сырость,

Я не жалею, и я не печален.
Мне все равно эта жизнь полюбилась,
Так полюбилась, как будто вначале… 

     Утром, едва открою глаза, говорю себе: проснись и пой.
     — И как — поете?
— Конечно! И не только утром. Русские народные песни, романсы очень люблю. (Поёт)

Утро туманное, утро седое.
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…

     Это у меня от мамы. Жалко, что вы не были с ней знакомы. Ее звали Мунжия Еркимбаева. Она была солисткой нашего театра, заслуженной артисткой республики. Талантливая певица, колоратурное сопрано, одна из лучших исполнительниц партии Виолетты в «Травиате» Верди. Как она пела в дуэте с Альфредом! (Поёт) Покинем край, где мы так страдали, где все полно для нас былой печали.
Там снова счастье нам улыбнется / В приюте дальнем чужой страны…
     — Думала ли она, что нагадает вам театральную судьбу…
— А судьба человека написана при зачатии, это всем известно. И знаете, что удивительно? Мне было пять лет, когда я впервые услышала маму в «Травиате», но почему-то именно та ария врезалась в память, запала в душу. Вернусь после урока в свою квартиру, усталая, все мысли лишь об одном: Господи, дай мне силы! — включу русское телевидение, зазвучит музыка Чайковского, она меня очень быстро приводит в хорошее настроение, энергия возвращается… А хотите, открою вам тайну?
     — Откройте, я никому не скажу, все останется между нами.
— Ну так знайте: я не мечтала стать балериной! Но получилось, что в 1958 году во Фрунзе приехала Марина Борисовна Страхова из училища Вагановой, ходила по школам, набирала группу детей-киргизов, была такая политика в Союзе — готовить национальные кадры, и я попала в эту группу. От мамы я еще в детстве слышала, что балет — это каторжный труд, самая тяжелая профессия на свете, что балерин рано выгоняют на пенсию, они остаются без куска хлеба…
     — Она была права.
— Ну да. Моя мама всегда и во всем была права. О себе она так говорила: «Я не бытовая, не кухонная женщина, я — уникальная». Вот у такой женщины я родилась: не бытовая, к жизни не приспособленная, какая-то странная.
     — При всей своей уникальности могла ли ваша мама предвидеть, что ее дочь явится в знаменитых балетных спектаклях, что в «Спящей красавице» выйдет на сцену в партии Авроры, окажется непревзойденной Сильфидой в «Шопениане»?..
— Да какая там «непревзойденная»! Так можно сказать про Павлову, Уланову, Плисецкую…
     — Все же я, посягая на вашу скромность, вспомню «Лебединое озеро», где вы — Одетта — Одиллия, а Зигфрид — великолепный Базарбаев…
— Мы с Чолпонбеком танцевали почти двадцать пять лет, нас Бог соединил. Да и вообще это было время взлета оперного и балетного искусства Киргизии, тут во многом личная заслуга Марклена Касымалиевича Баялинова, он тогда был директором театра. Вы все это видели, сами тому свидетель.
     — В целом судить не возьмусь, зато я помню, какими аплодисментами встречала публика ваше исполнение партий Одетты и Одиллии в «Лебедином озере», Фригии в «Спартаке», десятки других… Как хотите, но у вас в Киргизии была слава, и немалая. А интересно, в Турции ваше имя что-нибудь говорит местной публике?
— Иногда кто-то ко мне подойдет, чтобы сказать: о, вы, оказывается, известная балерина, мы про вас читали в Интернете. Я отвечаю, мол, да, по крайней мере, была не из последних, и больше ничего. Понимаете, все в прошлом (поет) — Что было, то было, и нет ничего…
Мне здесь пришлось начать жизнь в буквальном смысле слова с нуля. Помню, как перед отъездом увидела сон: меня провожает папа (а его к тому времени уже не было в живых), я собрала в чемодан свои вещи, потом мы с ним вышли на дорогу, чтобы поймать такси, и все это в сумерках, оборачиваюсь назад — а чемодана нет; заплакала и говорю: «Папа, что же я буду делать? Ведь в этом чемодане вся моя жизнь!..» Прилетаю в Стамбул — у меня в аэропорту пропадает чемодан, и я осталась в брюках и рубашке. Говорю же: все начинала с нуля. Гульмира, когда приехала и увидела, как я живу, — заплакала. Но я на все смотрела философски. Главное видела в том, что занимаюсь любимым делом.
     — Знаю, что на родине вас помнят и любят, считают знаменитой балериной…
— Опять вы за свое! Я знаменитой себя не считаю. Мне сестра говорила: «Ты когда идешь по улице, совсем на балерину не похожа. Вот когда идут балерины Большого театра по улице Горького, так сразу видно, кто они такие. А про тебя никто не скажет: вон пошла балерина». В моей внешности ничего балетного нет. Волосы не причесываю гладко-гладко, как делают балерины, не одеваюсь как-то по-особому, чтобы выглядеть стильно, никогда не крашусь. В молодости чтобы хвост ухажеров за мной ходил — такого не помню. Были трое, что за мной просто умирали, а я в ответ — ноль внимания, потому что всегда была занята работой. Так никому из них и не позволила признаться мне в любви. Куван сделал мне предложение — я его приняла. А больше никто и не предлагал. Нет у меня женского начала, понимаете?
     — Не понимаю и никогда не пойму. Не надо на себя наговаривать. Я ваш зритель, знаю вас чуть ли не тыщу лет, мне со стороны виднее. 
— Думайте что хотите. Но я была и остаюсь человеком духовного склада…
     — …что непросто при ваших нагрузках… 
— С утра до вечера только над этим и работаю. Все, чему научили меня педагоги в училище Вагановой, стараюсь передать своим ученикам. Может, даже сверх меры стараюсь, слишком большие требования предъявляю. Не привыкла просто так зарплату получать, моя совесть должна быть чиста. Меня не интересуют бытовые удобства, наряды, мебель, главное — моя работа. А что касается духовности, так я, слава Богу, всю жизнь только духом единым и питаюсь…
…Разве я думала, что когда-то окажусь вдали от родины, которой отдала столько своих душевных и творческих сил? Помню, как по радио пели: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна». Так вот, в 1969 году мы с мамой и Гульмирой отдыхали в Болгарии, в Варне, и мама, показав рукой на противоположный берег, туда, где Турция, сказала: «Мне там побывать вряд ли удастся, а вы обязательно будете». Ее слова оказались пророческими…

Валерий САНДЛЕР.