В истории страны есть круглые даты, о которых мало что известно сегодняшнему  поколению. А если кто-то и помнит о них или знает по рассказам старших, то по истечении 50 лет воспринимает эти события совершенно по-другому. Например, показательный  процесс по так называемому «делу трикотажников» полувековой давности, который   проходил во Фрунзе с 5   марта по 13 июля 1962 года. Тогда к высшей мере наказания — расстрелу — был приговорен  21 человек, около 150  получили большие тюремные сроки.

Как пишет экс-министр образования Чинара Жакыпова  в своей пронзительно искренней и правдивой книге  «Конфискация жизни», «… народу расстреляли больше, чем в Нюрнберге по приговору Международного суда». На суровый   вердикт  советской власти в отношении  фигурантов дела, в числе которых было много евреев, резко отреагировал Запад. Лауреат Нобелевской премии в области  литературы  Бертран Рассел обратился с письмом к председателю Совета Министров СССР Н. Хрущеву, в котором  выразил озабоченность «официальным поощрением антисемитизма» в Стране Советов. «Я призываю Вас к амнистии, исходя  из гуманных  соображений и наших совместных интересов, которые состоят в мирных отношениях между Востоком и Западом»,  — писал он. Голос нобелевского лауреата не был услышан.  По меркам  коммунистической морали все подсудимые — это злодеи, посягнувшие на  социалистическую собственность и  живущие за счет чужого труда.
Листаю подшивку «Советской  Киргизии» за 1962 год, № 72 за 25 марта. Все  заголовки — отражение того времени: «Решения Пленума ЦК КПСС — в жизнь!», «Поход за коммунистическое изобилие», «Расчистим путь кукурузе!» и другие. Бросается  в глаза один из них — «Хищники». Читаю… «Комитетом  государственной  безопасности арестована большая  группа расхитителей  социалистической собственности,  продолжительное время орудовавшая  на фабрике имени  42-й  годовщины Октября,  Аламединской трикотажно-ткацкой фабрике Министерства  местного хозяйства и  в  торговой сети. Расхищено государственного и общественного имущества на сумму  свыше тридцати миллионов рублей (в старом  исчислении). Во время ареста  у преступников изъято около 24 килограммов золота  в монетах царской чеканки и слитках, более 4 миллионов рублей трехпроцентного  государственного займа, описано 47  особняков, 16 автомашин различных марок и другое  ценное имущество,  нажитое путем  обмана и воровства».
«Дело трикотажников» на открытом судебном заседании рассматривала  Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР под председательством  члена ВС Б. Цимлянского. Государственное обвинение поддерживали помощники Генерального  прокурора СССР. Защиту подсудимых осуществляли адвокаты Фрунзенской, Московской и Ленинградской коллегий адвокатов. Процесс проходил в клубе  ремзавода по улице  Фучика, куда на каждое заседание  доставляли на автобусах представителей рабочего класса и   интеллигенции, наверное, для того, чтобы они  воочию убедились, как беспощадно советская власть борется с  расхитителями для успешного решения задач коммунистического строительства. Обвинения проходящим  по делу были предъявлены по нескольким  статьям Уголовного кодекса СССР: хищение государственного и общественного  имущества в особо крупных размерах, нарушение правил  валютных операций и взяточничество. Именно на это  упирало следствие. Воспитанные на Моральном кодексе строителя коммунизма, советские  люди просто  обязаны были  осудить тех, кто, как писала тогда «Советская Киргизия», «поднял руку на священную и неприкосновенную  экономическую основу социалистического государства». В чем же заключалась вина  цеховиков перед ним?
На Аламединской  трикотажной фабрике и фабрике им. 42-й годовщины  Октября  (позже — “Разнопром”) предприимчивые  «ткачи», создав  резервы оборудования за счет  отремонтированных списанных станков и сырья — шерстяной, полушерстяной, хлопчатобумажной и вискозной пряжи, наладили  производство неучтенных трикотажных ткацких изделий, пользующихся большим спросом: носки с резинками, сорочки, комбинации,  джемперы,  жаккардовые одеяла и другое.  Реализовывался товар в торговой сети не только Фрунзе, но и других городов Средней Азии. При этом государственный план на этих предприятиях, как правило,  перевыполнялся, за что  ежеквартально как победителям социалистического соревнования им вручалось переходящее  Красное Знамя, а рабочих премировали. По  сегодняшним меркам единственное нарушение закона трикотажниками — это отсутствие лицензии и неуплата налогов. Но полвека назад об этом не могло быть и речи: частная  предпринимательская деятельность  рассматривалась как угроза советскому строю и безопасности государства. Заручившись (не бесплатно) поддержкой ответственных лиц, Совета Министров,     Госплана,  Министерства местного хозяйства, Киргизглавснаба и других государственных органов, цеховики получали  дополнительные фонды  сырья, расширяли ассортимент выпускаемой  неучтенной продукции. Другими словами, бизнес их процветал и, что удивительно, находил  поддержку трудящихся масс: нигде, кроме Фрунзе, нельзя было купить дефицитные  модные кофточки, шерстяные покрывала или  носки с резинками…
Из протокола допроса  одного из фигурантов «дела трикотажников» от 14 июля 1962 года:  «… Своей вины не признаю. Государство мы  не  обворовывали. На списанных станках выпускали дополнительную продукцию,  пользующуюся  большим спросом. Вкладывая большие деньги, хотели поднять отечественное  текстильное  производство…». Это факты. Но были  и одна другой  нелепее легенды о несметном богатстве цеховиков. Говорили,  например, что они специально летали в Москву на  премьеру «Лебединого озера», а их благоверные  нежились  в ваннах, заполненных шампанским. Или о том,  что, когда начались аресты,  трикотажники успели переправить общую «черную кассу» —  крупные бриллианты, изумруды, золотые украшения, американские доллары — своим родственникам в Израиль, которых хватило бы на строительство целого квартала фешенебельных особняков. Слухам верили, и этого было достаточно, чтобы заклеймить  на обывательском уровне позором людей, желающих жить   вопреки советской морали лучше  других. Больше всех страдали их дети.
Но были исключения. В моей школе  № 6 классом ниже учились  сыновья трех высокопоставленных чиновников, расстрелянных по «трикотажному» делу. Свидетельствую, сверстники относились к ним с пониманием и сочувствием, в том числе отпрыски первых лиц государства.
Почему наказания было таким суровым?  Чтобы понять, надо вспомнить обстановку в республике в  начале 60-х годов. Этот  период отмечается бурным расцветом подпольного бизнеса и  зарождением  индивидуальной коммерческой деятельности. Как пишет в своей   книге Ч. Жакыпова, «развращение потребительским раем могло привести  к крушению социалистической системы». Такого власти допустить не могли, и по всему  Союзу прокатились показательные процессы над врагами народа, как тогда называли  цеховиков и предпринимателей. Понятно, что все судилища  имели политический оттенок: Фемида руководствовалась постановлением Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с  хищениями и взятками, принятым в 1961 году.

Закон обратной силы не имеет. Об этом знает  каждый юрист-первокурсник. Оказывается, имеет… По советскому уголовному  законодательству  мера наказания за хищение социалистической собственности предусматривала до 15 лет лишения свободы. Но партия  решила, что фигуранты экономических  преступлений  заслуживают более сурового наказания — «вышки». Трикотажников арестовали  в  апреле 1961 года,  а уже в мае выходит Указ  Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с особо опасными преступлениями». Один из его пунктов гласил: «…Допустить применение  смертной казни — расстрела:  за хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах, за изготовление  с целью сбыта или сбыта поддельных денег и ценных   бумаг, совершенное в виде  промысла, а также в  отношении особо опасных  рецидивистов…». Применение к трикотажникам  задним  числом закона о  смертной казни вызвало у большинства  трудящихся гор. Фрунзе горячий  отклик  одобрения и поддержки курса партии. «Правильно сделали, — говорили в народе, — что трикотаж, что шпионаж: за это расстреливать надо. Как рассказал автору этих  строк знакомый, 85-летний фрунзенец, в 1961 году работавший  мастером  на заводе им. Фрунзе, были случаи, когда за публичное обличение цеховиков  принимали в партию без прохождения кандидатского стажа…
— Карательная машина  «комитетчиков»  не забывала и о родственниках и детях подсудимых.  Под состряпанным наспех предлогом их увольняли с  работы, выгоняли из школ и вузов. Учился со мной в одном классе Алик Ошерович, сын Юлия Ошеровича, по версии чекистов, покончившего с собой в подвалах   КГБ. Обаятельный, умный,  он был гордостью школы. Окончив ее с серебряной медалью, только с третьей попытки поступил в Киргизский государственный университет на физмат. Мы часто встречались в   альма-матер и на нашей Дзержинке. Он никогда не ныл, только пересказывал сцену ареста: когда пришли за отцом, один из кагэбэшников положил в свой карман… авторучку «Паркер».
На следствии все подсудимые, кроме двоих,  признавались в том, чего не было, и под давлением давали показания друг на друга. Как добивались  признательных показаний —  догадаться нетрудно. В книге Чинары Жакыповой, описывается, что когда   взрывали старое  здание КГБ, обломки вывозили под усиленной охраной, так как на разрушенных стенах были отчетливо видны  нацарапанные надписи о пытках».
Вот что об этом говорит один из  персонажей книги Ч. Жакыповой: «Во Фрунзе  находилась особая следственная  бригада во главе с подполковником  М. Сыщиковым. Весной 1961 года начались аресты, обыски  и допросы. Гэбисты  следовали традициям недавних времен: арестовывали главным образом по ночам, при обысках  не  брезговали прибрать к рукам  что плохо лежало. Показания также добывались давно испытанными способами: пытки, избиения, шантаж. По мнению специалистов-медиков, применялись и психотропные препараты…» И еще одно признание: «Поначалу, когда посадили первых трикотажников, чекисты не могли ничего   найти и доказать. Тогда якобы  одного из влиятельных трикотажников усыпили на какое-то время,  положили  в гроб и привели подельников: «Вы тут молчите, а он всех вас выдал и умер…». Некоторые дрогнули  и начали давать показания об умершем. Потом «ожившему мертвецу» заявили: «Вот, все твои друзья-товарищи на тебя тут показали, а ты продолжаешь молчать».  Тут же последовало «чистосердечное признание»…
Самое удивительное, что даже по советским законам, как утверждают юристы, в деле цеховиков не было  состава преступления,  не говоря  уже о сегодняшнем времени, которое они просто опередили. Более того,  сегодня они  бы стали  успешными предпринимателями. Но, как говорится,   «О, времена, о, нравы»….
По «делу трикотажников» с учетом исключительной тяжести и особо общественной опасности совершенных преступлений Судебная коллегия по уголовным делам  Верховного суда CCР приговорила 21 человек к смертной казни — расстрелу с конфискацией имущества. Остальных фигурантов приговорили к разным срокам лишения свободы — от 8 до 15 лет — с конфискацией имущества.

Сергей СИДОРОВ.

Автор выражает искреннюю благодарность за помощь в подготовке материала Чинаре Жакыповой и  заведующему кафедрой международной  журналистики  Кыргызско-Российского Славянского университета профессору Александру Кацеву.