Немногие из учёных, занимающихся проблемами сравнительного языкознания и мечтающих о создании «общей грамматики всех языков, в которой явления не только бы сравнивались, но и объясняли сущность друг друга», могли бы произнести этот вердикт: «Невозможное — возможно, а возможное — должно!»
Евгений Дмитриевич Поливанов смог. Читал ли он лекции в Петроградском и Среднеазиатском университетах или в Киргизском институте культурного строительства; участвовал ли в дискуссиях по проблемам переводов эпоса «Манас»; создавал ли научные грамматики и словари по восточным и западным языкам, — он всегда ставил перед слушателями или читателями, а главное, наверное, перед собой, именно этот вердикт.
И в своё время, и сегодня
Е. Поливанов известен как теоретик языкознания, учёный-востоковед и знаток восточной поэтики, автор фундаментальных трудов по общему языкознанию, научных грамматик, словарей русского, японского, китайского, дунганского, узбекского, кыргызского и других языков.
В Киргизию приехал по личному приглашению К. Тыныстанова в июне 1934 года. За небольшой срок, который Е. Поливанов провёл в республике, он сумел выполнить огромную работу прежде всего как исследователь и переводчик эпоса «Манас». Он написал несколько статей о принципах русского перевода эпоса, а также организовал и успешно провёл одну из крупнейших экспедиций по изучению дунганского языка и этнографии дунган в Кыргызстане.
Сегодня последователями и почитателями его творчества обнаружены некоторые труды Евгения Дмитриевича. Изучать его творческий и особенно жизненный путь приходится в основном по протоколам допросов в НКВД или кратким биографиям, написанным рукой самого Поливанова на бланках этих же протоколов. В частности, по краткой биографии, изложенной Евгением Дмитриевичем в экстремальных условиях, которая поражает своей подробностью и точностью. Этот документ извлечён из протокола допроса учёного, составленного начальником 4-го отделения 3-го отдела НКВД Киргизской ССР Маргайтисом 4 августа 1937 г. Обнаружен он в архивах КГБ академиком В. Плоских.

Е. Поливанов пишет, что родился он в 1891 г. в г. Смоленске. Сын служащего — дворянина, образование: среднее — гимназия в г. Риге, высшее — в г. Ленинграде, в 1912 г. окончил университет и Восточную академию, в 1914 г. сдал экзамены на магистра.
Владеет языками: французским, немецким, английским, испанским, китайским, узбекским, кыргызским, туркменским, дунганским, таджикским, латинским, греческим, польским, сербским, татарским, эстонским, русским.
Самостоятельную жизнь начал с 1912 г. Работал в 1912-1915 гг. при университете в Ленинграде, готовился к профессуре, в это же время преподавал в частной гимназии… и на курсах в г. Ленинграде. В 1915-1920 гг. — приват-доцент в университете, в то же время с мая 1917 г. — член кабинета военной части при Совете крестьянских депутатов, с октября 1918 г. по декабрь
1919 г. — зав. восточным отделом информационного бюро при Совете народных комиссаров, одновременно по апрель 1921 г. — организатор китайской коммунистической секции при Ленинградском комитете партии и преподаватель в школах при китайской и корейской коммунистических секциях.
С апреля по сентябрь 1921 г. работал в Москве зав. восточным сектором Коммунистического университета трудящихся Востока и помощником заведующего дальневосточным отделом Института культуры коммунистического интернационала, с сентября 1921-го по 1924 г. — в Ташкенте, профессор Среднеазиатского госуниверситета и заместитель председателя учёного совета Туркестанской Республики. Одновременно с 1923 г. — помощник завглавлита. В 1924-м четыре месяца в г. Москве — преподаватель восточного отделения Восточной академии.
С конца 1924 г. по начало 1926 г. он опять в Ташкенте в тех же должностях. В начале 1926 г. выехал в г. Владивосток, где работал профессором университета по сентябрь 1926 г. С сентября 1926 г. по октябрь 1929-го в Москве — зав. секцией КУТВ, одновременно — председатель Ленинградского РАНИОН. С осени 1929 г. по осень 1931-го — в Самарканде, в научно-исследовательском институте Узбекистана в качестве профессора. С осени 1931 г. по июль 1934-го — в Ташкенте, в том же институте (который именовался тогда как Институт культурного строительства, а затем Институт языка и литературы).
В июне 1934 г. — в г. Фрунзе, в научно-исследовательском институте, в то же время — профессор педагогического института (периодически) и консультант Госиздата.
В 1915-м и 1916 г. в каникулярное время бывал за границей в научных командировках в Японии, Маньчжурии (Китай) и Корее.
Такую научную и общественную деятельность поистине титанического объёма и научной значимости мог выполнить только человек огромной воли, огромной чести, огромной веры, каким был Евгений Дмитриевич Поливанов. Так считают все последователи и почитатели таланта Великого Учёного.

Исторический портрет лингвиста Е. Поливанова

Написан он и опубликован в 1992 г. в альманахе «Чабыт»
В. Плоских в статье «Человек огромной воли, огромной чести, огромной веры». Из статьи узнаём, что уже при жизни он стал всемирно известным учёным, признанным лидером нового направления в лингвистике. Его труды переводились на иностранные языки, особенно они ценились в Японии. В то же время в родном отечестве исследования Поливанова замалчивались. Уже опубликованные научные труды были изъяты из обращения, а неопубликованные рукописи и сейчас находятся за «семью печатями» в секретных фондах недосягаемых архивов КГБ.
В последней четверти XX в. стали появляться статьи и книги о жизненном и творческом пути Е. Поливанова, организуются конференции, посвящённые его памяти, изданы избранные произведения. Однако имя его всё ещё не заняло достойного места в лингвистической и исторической науках. В Кыргызстане, где проходили последние три года жизни и научные исследования выдающегося лингвиста современности, где им написаны труды по дунганскому и кыргызскому языкознанию, по манасоведению, пока что не создано серьёзных публикаций о Е. Поливанове, не собраны и не изданы последние его исследования, память о его пребывании в республике не увековечена мемориально.
И в своё время, и сегодня
В документах Самаркандского областного государственного архива обнаружена «Ведомственная анкета Наркомпроса Уз. ССР» Евгения Дмитриевича Поливанова. Анкета из 46 пунктов, заполнена лично Поливановым с подробными ответами на поставленные вопросы. Эта анкета подробно проанализирована В. Ларцевым в книге «Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности» (М., 1988). Она отражает основные вехи жизни, причём упор делается не на научно-педагогическую, а на общественно-политическую деятельность. Евгений Дмитриевич даже слегка мистифицирует свою биографию. Так, в графе «год, месяц, число рождения» он выводит: «28 февр. 1892 г.». Хотя, судя по архивной справке, он родился в 1891 г. (именно эта дата была известна всем учёным, исследователям жизненного пути и творчества Поливанова). В другой — из Ташкентского архива — он упорно повторяет 1892 г. Ясно, что это не ошибка учёного, а склонность к сознательной ироничности. Примеры такого рода встречаются неоднократно в биографии учёного.
Сохраняя особенности стиля изложения Евгения Дмитриевича, приводим «Краткую биографию» анкеты, в которой он сообщает: «Сын железнодорожника и матери-писательницы, участницы освободительного движения (о ней — в «Историческом вестнике» за 1910 год). По окончании гимназии поступил в университет и одновременно в Восточную академию (окончил их в 1911-1912 гг.) Получил предложение остаться в университете для подготовления к профессуре по кафедрам: 1) русской литературы: 2) сравнительного языкознания; 3) тибетского языка. Избрал сравнительное языкознание, в 1914 году закончил магистерский экзамен и с 1915-го стал приват-доцентом (по японскому языку, а затем по сравнительному языкознанию). В 1917 г. принимал участие в политработе ещё до Октябрьской революции (в Совете крестьянских депутатов, где в бюро печати был одним из двух всего имевшихся там интернационалистов), печатался в «Новой жизни» Горького, с Октябрьской революции (с самого первого её дня) стал на работу Советской власти. Среди всего состава профессуры Петербургского университета стали на сторону Советской власти только двое: проф. Рейснер и я. С тех пор работаю по специальности и в разных должностях на практической работе».

В графе «Научные труды, какие и год их издания» Е. Поливанов записал: «Свыше ста научных работ (из них свыше 20 научных изданий) 1913-1931». В графе «Какими языками владеете?» скромно ответил: «французским, японским, китайским, узбекским, английским и некоторыми другими». На самом деле учёный был полиглотом, поскольку в другой анкете писал о том, что владеет 16 языками (а лингвистически ещё двумя десятками). Всё это, разумеется, не мистификация.
Обратим внимание ещё на один пункт анкеты: «Перерывы в Вашей работе и причины их», учёный ответил: «Конец 1917 года и начало 1918-го ввиду исполнения обязанностей наркома (зам. наркома)». Ответ на вопрос, поставленный в графе, сыграл роковую роль в судьбе
Е. Поливанова. Дело в том, что по рекомендации М. Урицкого учёный в ноябре 1917 г. был принят в Наркомат иностранных дел, где вскоре стал заместителем наркома по Востоку. Народным комиссаром иностранных дел молодой советской республики в это время был Л. Троцкий (будущий главный враг И. Сталина). В 1931 г., когда заполнялась анкета, о связи с Л. Троцким, даже служебной, упоминать было крайне опасно.
В это время, выполняя непосредственное задание В. Ленина по опубликованию тайных договоров царского правительства, ввиду владения восточными языками Е. Поливанов принимал активное участие и в других практических делах. Известна, например, телеграмма, отправленная за подписью Поливанова из Петрограда в Бухару, датированная 21 февраля 1918 года: «Прежде всего требуем публичного признания власти Совета Народных Комиссаров. Отвечайте немедленно».

И в своё время, и сегодня
В 1918-1920 гг. Е. Поливанов активно работает в Коминтерне, одно время занимал даже должность заведующего восточным отделом. В 1919 г. он вступает в партию большевиков (в анкете даже указан номер его партийного билета — 360054). Но, как он отмечает сам, «выбыл с правом обратного поступления ввиду отъезда на Дальний Восток в 1926 году». В те времена, очевидно, существовало правило: на время загранкомандировки член партии временно выбывает из её рядов. В. Ларцев, однако, приводит сообщение (со ссылкой на архив АН СССР — ф. 677, оп. 6, д. 224, л.311 об.), что в 1935 г. Поливанов был принят кандидатом в члены ВКП(б). Это был уже фрунзенский период жизни учёного, однако ни в партийных архивах, ни в фондах Киробкома, ни в фондах Фрунзенского горкома партии документов, связанных с партийностью Евгения Дмитриевича, обнаружить не удалось. Не отмечено и присутствие Поливанова на партийных собраниях Института кыргызского языка и письменности, где он в тот период работал.
Но обратимся к научному «багажу», с которым прибыл Евгений Дмитриевич летом 1934 г. в Кыргызстан, и попытаемся определить, каков его научный вклад в лингвистику.

Научный портрет лингвиста Е. Поливанова

Профессор Е. Поливанов уже в 1920-е годы — автор целого ряда основополагающих трудов, занимал ведущее место среди учёных, занимающихся проблемами сравнительного языкознания, являлся признанным лингвистом-востоковедом… до тех пор, пока не выступил с ревизией яфетической теории «нового учения о языках» Н. Марра. Выступив 4 февраля 1929 г. в Коммунистической академии с докладом «Проблема марксистского языкознания и яфетическая теория», Е. Поливанов оказался в оппозиции к официальному марровскому языкознанию, которое поддерживали А. Луначарский и многие представители власти.
Единственным, кто поддержал Е. Поливанова в дискуссии по его докладу против «марризма» в Коммунистической академии, был Г. Ильинский, главные творческие интересы которого находились в области сравнительного изучения славянских языков и издания памятников: старославянских, среднеболгарских и сербских. «Красный профессор» Поливанов и «старорежимный» Ильинский различались возрастом, специализацией, научными и политическими взглядами и едва знали друг друга. Объединяло их лишь беспокойство за науку, позднее они сблизятся трагической судьбой.
А пока, не упомянув о позитивной части поливановского выступления с программой построения марксистской лингвистики, Г. Ильинский остановился на критике Марра: «Яфетическая теория не только не представляет никакого научного завоевания, не только не заключает в себе никаких новых достижений, но она представляет собой рецидив, возвращение к той младенческой эпохе языкознания, когда, по счастливому заявлению Вольтера, согласные значили мало, а гласные совсем ничего».
Следует заметить, что список выступавших в дискуссии по докладу Е. Поливанова готовился заранее. Включение в него
Г. Ильинского на фоне 17 выступлений в пользу Марра явно имело целью обвинить Поливанова в союзе с учёными старой школы против «марксистов», а также дискредитировать и самого Поливанова. После этого выступления Г. Ильинскому работалось тяжело. Его труды представлялись в лучшем случае неактуальными, а то и вредными. О дальнейшей судьбе Г. Ильинского можно прочесть в книге Ф. Ашнина, В. Алпатова «Дело славистов: 30-е годы» (М., 1994).
А Е. Поливанов после дискуссии, которая превратилась в шельмование, фактически был отстранён от активной научной деятельности, его перестали публиковать в центре, и он вынужден был уехать в Среднюю Азию — сначала в Самарканд, а затем в Ташкент. Здесь он много и упорно работает над письменностью и грамматикой языков коренных народов Средней Азии, продолжает заниматься общетеоретическими проблемами языкознания, основными способами образования языков, их интеграции и интерференции, фонетической эволюцией и… с большим трудом печатается. Современные лингвисты считают, что если бы идеи Е. Поливанова были признаны своевременно, то современное сравнительное языкознание в своём развитии ушло бы далеко вперёд. Его идеи были сразу признаны за рубежом, развиты и на родину возвратились гораздо позднее через… иностранную науку.
Уже в начале 1930-х вокруг
Е. Поливанова сложилась такая грозная атмосфера, что государственные издательства (а других просто не было) опасались публиковать работы «антимарксистского» профессора, вокруг него начали плестись интриги. Общая невыносимая атмосфера усугубилась обострившейся болезнью. Для того чтобы как-то заглушить физические и духовные страдания, он всё чаще прибегает к морфию. С годами недуг необратимым и в своё время, возможно, одним из поводов расправы над учёным.
Известный кыргызский организатор науки, лингвист и тюрколог, поэт и учёный Касым Тыныстанов, бывший в Ташкенте в это время в командировке, не мог оставить без внимания судьбу выдающегося учёного и приглашает его в Кыргызстан. Приказом по Институту культурного строительства от 21 июля 1934 г. профессор Е. Поливанов зачисляется «научным сотрудником института в должности действительного члена по дунганскому сектору…»
Некоторое время он продолжал совмещать научно-педагогическую деятельность в Кыргызстане и Узбекистане. В
г. Фрунзе Евгений Дмитриевич с женой Бригиттой Альфредовной Нирк (эстонкой по национальности) поселился вначале в гостинице, а затем в однокомнатной квартире дома № 32 по ул. Дзержинского, ныне проспект Эркиндик — самый элитный в центре столицы республики.
По воспоминаниям современников, Евгений Дмитриевич был худощавым, без левой руки. По некоторым данным, потерял руку в молодости при неосторожной посадке на трамвай; по другим — будучи гимназистом, он на пари положил руку под колесо поезда — ещё один пример мистификации, к которой любил иногда прибегать Е. Поливанов.
И сегодня некоторые наши современники могут рассказать удивительные истории, большие и малые, о Е. Поливанове. В частности, член-корреспондент Национальной академии наук Арон Абрамович Брудный любезно предоставил возможность опубликовать свои воспоминания: «Евгений Дмитриевич Поливанов был личностью поистине легендарной: иными словами, о нём ходили легенды. Рассказывали, что, читая во Фрунзе лекцию, он привёл латинскую пословицу, увлёкся и затем ещё долго говорил по-латыни, иногда комментируя, что сейчас он говорит на средневековой «варварской» латыни, а вот сейчас — на классической латыни, причём понимал его только один среди сидевших в зале — мой учитель латинского языка Николай Николаевич Ивановский. Или такой рассказ: в Самарканде, уже во второй половине ХХ века, проходит симпозиум, и возникает дискуссия: насколько хорошо владел Е. Поливанов разговорным узбекским (грамматику он знал блестяще, это признавали все). Обратились к почтенному узбеку, знавшему Евгения Дмитриевича: «Как говорил Поливанов по-узбекски?» Старик встал и спокойно ответил: «Лучше меня».
Академик И. Батманов рассказывал мне такую историю. Он зашёл к Евгению Дмитриевичу: дело было вечером, и у того блестели глаза, что означало, что он принял известный фармакологический препарат. Учёные вышли во двор, обсуждая, есть ли «рациональное зерно» в учении академика Марра (что Поливанов решительно отрицал). Батманова укусил комар. Поливанов с полным спокойствием протянул руку — комар немедля сел на неё, стал сосать кровь — и мёртвым свалился с его руки. Батманов был поражён. «Кровь», — в виде пояснения сказал Поливанов и продолжал беседу о семантике.
Это легенды, но в нашей семье имя учёного упоминалось с глубоким уважением.
Мой отец знал Евгения Дмитриевича Поливанова и отзывался о нём очень высоко. Он говорил, что Евгений Дмитриевич был живым примером того, что личная честность и научная принципиальность — это ветви одного ствола («как рогатка», объяснил он мне). Выдающийся учёный Виктор Борисович Шкловский, с которым я имел честь быть знакомым, Е. Поливанова знал очень близко и ценил его талант. В. Шкловский рассказал мне, что герой романа В. Каверина «Вечера на Васильевском острове» Драгоманов буквально «срисован» с Поливанова, и этот образ странного, исключительно одарённого человека займёт своё место не только в истории литературы, но и в работах биографического характера».

Научная работа в Киргизии

Основная его работа в Киргизии проходила в Институте культурного строительства, вскоре переименованном в Институт кыргызского языка и письменности; кыргызский и дунганский языки, составление учебников, словарей, изучение и перевод на русский язык эпоса «Манас». Но в пединституте приходилось по совместительству преподавать даже… политэкономию. Учёный владел многими языками, быстро мог освоить тот, которым ещё не владел; имел обширный круг знакомых среди научной и творческой интеллигенции; увлекательно читал лекции.
Для Кыргызстана, только что вступившего в полосу культурного развития, Е. Поливанов, привлекающий к себе людей огромной эрудицией, ораторским красноречием и каким-то особым внутренним, непередаваемым обаянием, был поистине драгоценной находкой.
Для составления учебника дунганского языка Е. Поливанову необходимы были экспедиции, в которых он смог бы черпать материал. По разным причинам они откладывались, и тогда Евгений Дмитриевич вместе с поэтом Ясыром Шиваза переводит на дунганский язык «Интернационал», заявляет серию научных работ в исследовательский план института, а 28 декабря 1935 г. выступает с большим докладом на манасоведческой конференции в г. Фрунзе.
Только 23 июня 1936 г. Е. Поливанов вместе с молодым научным сотрудником Ян-Шан-Сином отправились в лингвистическую экспедицию, но по жёстко расписанному и утверждённому маршруту: в сёла Александровка, Ырдык, в город Пржевальск и село Каракунуз (Казахской ССР). Как вспоминал Ян-Шан-Син, профессор Е. Поливанов, чтобы скрасить дорогу на тарантасе, обладая феноменальной памятью, наизусть читал «Илиаду» и «Одиссею» на греческом языке несколько часов подряд. В Институте в это время он занимался переводом эпоса «Манас» и в пути также декламировал сотню строф. Эти воспоминания автору данной статьи довелось слышать в личной беседе с Ян-Шан-Сином за чашкой чая.

Об условиях работы экспедиции свидетельствует распоряжение по институту:
«Начальнику дунганской экспедиции профессору Поливанову.

1. Категорически предлагается следовать по маршруту экспедиции и исключительно с Ян-Шан-Сином. Ваши самостоятельные выезды (без Ян-Шан-Сина) дезорганизуют работу экспедиции.
2. Изменения маршрута (Каракунуз — Каракол) будем рассматривать как нарушение плана работы института, а дорожные расходы и суточные во время уклонения от общего маршрута будем списывать на Ваш счёт.
3. Предлагаю из каждого телеграфного пункта сообщать в институт о времени выезда и въезда с указанием общего состояния работы.
4. Работы экспедиции должны быть закончены до 10 августа.
Зам. директора института И. Батманов».
Несмотря на жёсткие ограничения, экспедиция состоялась. Евгений Дмитриевич в отчёте отметил: «Только благодаря ценным качествам своего сотрудника тов. Ян-Шан-Сина, которого я искренне считаю отличным товарищем по работе, экспедиция смогла сделать то, что она сделала, и в общем удовлетворить тем требованиям, которые ей ставились: в результате экспедиции нами 1) установлен диалектологический состав дунганских наречий на территории сёл… 2) сделаны фонетические и морфологические описания дунганских наречий, в том числе доселе мне неизвестного шаньсийского наречия». «Распоряжение по институту» и «Отчёт» хранятся в рукописном фонде Национальной академии наук Кыргызской Республики (д. № 6, л. 1-2). Этот документ введён в научный оборот академиком В. Плоских.
В рукописных фондах Института кыргызского языка и литературы сохранились две работы и «Отчёт о дунганской лингвистической экспедиции», написанный Е. Поливановым 15 августа 1936 г. В фондах института имеются ещё четыре рукописные тетрадки (в своё время их было не менее восьми) по кыргызскому языкознанию, написанные рукой Евгения Дмитриевича и «узнанные» Е. Криницкой, когда-то перепечатывающей работы учёного. Перепечатывала она и работы В. Плоских.
Более подробно о пока не изученных работах Е. Поливанова и о судьбе когда-то молодой машинистки Жени Криницкой, сосланной в Киргизию жены «врага народа», можно подробнее узнать из научных исследований академика Национальной академии наук, профессора В. Плоских.
Из научных изысканий академика В. Плоских узнаём о том, что в 1935 г. в газете «Советская Киргизия» и в 1936-м в журнале «Литературный Узбекистан» были опубликованы подстрочные переводы фрагментов эпоса «Манас», выполненные Е. Поливановым. По мнению И. Батманова, их можно считать первым подлинно научным переводом с обширными (если не сказать исчерпывающими) комментариями.
Сам Е. Поливанов писал: «Манас» бесспорно занимает первое место среди памятников устно-литературного творчества турецких народов как по художественному, так и по научному своему значению (в качестве ценнейшего объекта литературного исследования). А по своему объёму этот колоссальный эпос, в несколько раз превосходящий «Илиаду», должен занять и мировое первенство как самый длинный (и представляющий собою вместе с тем единое сюжетное построение) эпос из всех известных нам народных эпосов других национальностей».
Надо сказать, что учёного никак не удовлетворяла та неорганизованность, которая сопутствовала коллективному переводу эпоса «Манас» на русский язык. Он неоднократно обращался к руководству республики с предложениями о необходимости организации всей работы на научной основе, с использованием всех необходимых и имеющихся в то время в республике возможностей. Но «Манас» в 1936 г. на русском языке так и не был издан.
Обнаруженные В. Плоских материалы научных изысканий Е. Поливанова актуальны и сегодня, причём не только для специалистов-лингвистов, но и историков. В частности, рассуждения учёного о проблемах истории кыргызского языка и этногенеза кыргызского народа. Е. Поливанов поддерживал гипотезу енисейского происхождения кыргызов, связывая с ним отсутствие в Средней Азии другого тюркского языка, близкого кыргызскому. В то же время он говорит о многочисленных этнических компонентах кыргызской народности — как миграционных, так и местных, тянь-шаньских. При этом учёный подчёркивал: «Смешение вполне различных народностей — в отдельных частностях процесс этот (а значит, и история киргизов) остаётся ещё далеко не освещённым и содержит в себе много спорных для современного востоковедения моментов».
Этот тезис большого учёного сохраняет своё научное значение и для современного кыргызоведения, ибо процесс этногенеза кыргызского народа окончательно ещё не выявлен, и в современной науке противоборствуют несколько гипотез.
Е. Поливанов стоял у истоков реформы национальных языков Средней Азии, а вместе со своим коллегой и другом К. Тыныстановым — у истоков реформы кыргызского языка. Он целиком поддерживает классификацию кыргызского языка по четырём диалектам, установленную, как утверждал Е. Поливанов, «выдающимся местным исследователем К. Тыныстановым», — юга Кыргызстана, долины Таласа, Чуйской долины, восточной части Северного Кыргызстана.
Следует отметить, что Евгений Дмитриевич очень высоко ценил лингвистические способности своего коллеги. В одной из рукописных тетрадей учёного читаем: «Исследовательская работа Тыныстанова заслуживает безусловного внимания, так как в ней он вполне самостоятельно подошёл к той проблеме морфонологии (т. е. дисциплины, изучающей соотношения и взаимные причинные зависимости фонологической и морфологической систем языка), которая лишь в последние годы… стала разрабатываться западноевропейскими лингвистами». Касыму Тыныстанову, одному из выдающихся первых кыргызских учёных, лингвистов, литераторов и поэтов, в 1936 г. присваивается звание профессора. В этот год только два учёных, глубоко уважающих и поддерживающих друг друга, — Е. Поливанов и К. Тыныстанов удостоены были этого высокого звания.
Путёвку в профессоры талантливому кыргызскому ученому К. Тыныстанову также дал Е. Поливанов. Приведём часть его отзыва о научных записках Тыныстанова:
«…считаю нужным указать, что:
1. Тов. Тыныстанов, без сомнения, занимает первое место среди языковедов, занимающихся вопросами националов Киргизии.
2. Начав с задания лексикологического характера, тов. Тыныстанов самостоятельно изобрёл оригинальный способ (и технический прибор) для исчерпывающего обследования словарного запаса в индивидуальном языковом мышлении (изобретение это может иметь большое теоретическое и прикладное значение).
3. Работа над словарём привела тов. Тыныстанова к вопросам так называемой морфонологии…
4. В области языкового строительства Киргизии в деле преподавания киргизского языка тов. Тыныстанов играл и продолжает играть важнейшую роль.
Ввиду вышеизложенного я считаю, что, несмотря на необходимость пополнить свою подготовку чтением европейской лингвистической литературы, тов. Тыныстанов заслуживает звания профессора по своей специальности. Профессор Поливанов. 10.04.35 г.». Этот документ заимствован нами из публикации Мара Байджиева в газете «Кыргызстан маданияты», июль 1991 г.
Учеником Е. Поливанова был и К. Юдахин, создавший уникальнейшие Русско-кыргызский и Кыргызско-русский словари. Очевидно, Е. Поливанов помогал в этой многотрудной работе К. Юдахину. Своим учителем считал
Е. Поливанова в те времена молодой кыргызский учёный, а впоследствии крупнейший манасовед Х. Карасаев. Дунганский учёный Ян-Шан-Син до конца жизни помнил экспедицию в дунганские сёла со своим знаменитым ученым
Е. Поливановым. Оказал он большое влияние и на воспитание первых фольклористов
Т. Байджиева и З. Бектенова.
Между тем следует заметить, что обстановка в институте, да и во всей стране, в то время была непростой. Самое тяжкое заключалось в том, что обоим профессорам приходилось постоянно «оправдывать» свои научные изыскания, которые не вписывались в общеидеологические установки. От К. Тыныстанова неоднократно требовалось «признание» идеологических ошибок, которые он якобы допускал в своих творениях. Продолжал оставаться «под колпаком» и Е. Поливанов. Их постоянно шельмовали, хотя в тематическом плане научно-исследовательских работ института на 1936-1937 гг. их труды по лингвистике значились как основополагающие.
Е. Поливанов в это же время приступил к составлению картотеки кыргызско-русского словаря, научному описанию дунганского языка, готовил очерк истории дунганского письма, исследовал поэтику и принципы русского перевода кыргызского эпоса «Манас», намечал большие научные планы. Учёный активен и в общественной жизни: он ставит вопрос о создании дунганского театра, организации пушкинского юбилея и др.
Предпринимает попытку выехать на международный лингвистический конгресс в Данию. В конце июля (или начале августа), находясь в экспедиции, он направляет письмо секретарю обкома партии Белоцкому: «…я получил письмо из Дании от секретаря Комитета по созыву IV Международного лингвистического конгресса с официальным предложением участвовать в этом конгрессе (от 27.VIII. до 4.IX. в Копенгагене, в Дании). Прошу разрешить вопрос: уместно ли мне выехать на этот конгресс?..»
Далее учёный обосновывает (секретарю обкома?!) необходимость своего участия в конгрессе, поскольку его доклады высылались ранее, печатались на французском языке и «теперь же есть важный теоретический вопрос, в котором важно было бы отстоять марксистскую линию историко-лингвистического исследования…» И, несмотря на «марксистскую линию», секретарём была дана отписка: «Это дело не обкома, а Центрального правительства — кому ездить на заграничные конгрессы». В Данию на конгресс Поливанову так и не пришлось поехать.

«Шпионом никогда не был…»

Наступил 1937 год. Ни одна из научных работ учёного в этот год не была издана. Не увидели свет и непревзойдённые лингвистические труды К. Тыныстанова. Не пришлось друзьям и коллегам тем летом побывать в лингвистических экспедициях. Оба профессора 1 августа 1937 г. были арестованы. А 3 августа появляется приказ по институту:
«§1. К. Тыныстанова как неоправдавшего доверия и на протяжении ряда лет не дававшего научной продукции институту с работы 1 августа сего года снять.
§ 2. Е. Поливанова как неоправдавшего доверия и срывавшего выполнение производственного плана сего числа с работы снять».
Тем же приказом из обращения были изъяты сборники института — «Вопросы орфографии киргизского языка», «Вопросы орфографии дунганского языка» и работа
И. Батманова «Части речи в киргизском языке», изданная под редакцией Поливанова. Из набора была изъята работа Е. Поливанова «Принципы терминологии дунганского языка». Работу Ян-Шан-Сина «Ганьсуйский и шансийский диалекты», находящуюся в стадии набора, решено было приостановить до пересмотра.
Е. Поливанов был арестован по распоряжению из Москвы, переданному телеграммой через Алма-Ату наркому внутренних дел Киргизской ССР Четвертакову 30 июля 1937 г.: «Основание телеграммы товарища Фриновского арестуйте и направьте спецконвоем Москву третий отдел востоковеда Поливанова Евгения бывшего 1917 году заместителем Троцкого. Наркоминдела Турбина работающего научной работе Киргизии. Задин».
Арестован был Е. Поливанов 1 августа 1937 г. На его квартире предварительно провели обыск, но протокол составили лишь на следующий день. Имущество и обстановка в квартире были настолько скудны, что опись в протоколе составляла буквально несколько строк: «Изъято для представления в УНКВД следующее: разной переписки, книги, письма в одном рюкзаке, паспорт за
№АЖ 118431».

Первый допрос учёного был произведён 4 августа в городе Фрунзе, и по неизвестным причинам протокол оказался в деле жены Евгения Дмитриевича — Бригитты Альфредовны. Протокол допроса — фактически краткая биография учёного.
Арестованного Е. Поливанова перевозят в Москву и устраивают допрос с «пристрастием». Сохранилось заявление Евгения Дмитриевича от 1 октября 1937 г. «начальству следователей, ведших допросы»: «Я обвиняюсь в шпионаже в пользу Японии по ст. 58-1а. Прошу о прекращении тяжёлых приёмов допроса (физического насилия), так как эти приёмы заставляют меня лгать. Добавлю, что я близок к сумасшествию».
То же Е. Поливанов повторил во время суда 25 января 1938 г., добавив, что работал всегда честно и шпионом никогда не был. И всё-таки обвинительное заключение от 31 октября 1937-го по делу Е. Поливанова звучало так: «Виновным себя признал…
1. В 1916 г. японским разведчиком Яманаси был завербован в японскую разведку.
2. По заданию японцев поступил в царскую разведку.
3. После Октябрьской революции занимал пост замнаркоминдела (наркомом был Троцкий), сообщая японцам о всей деятельности Наркоминдела.
4. Проводил определённую шпионскую и террористическую работу по заданию японской разведки.
5. Находясь на работе в Средней Азии, передавал японцам по этому вопросу свои развёрнутые соображения, т. е. обвиняется в преступлениях ст. 58’а УК РСФСР.
Вследствие изложенного Поливанов Е. Д. подлежит преданию суду Военной коллегии Верховного суда СССР с применением закона от 1.XII.1934 г.»
Жена Евгения Дмитриевича Бригитта Альфредовна долгое время ничего не знала о судьбе мужа. После безрезультатных хлопот во Фрунзе выезжает в Ташкент, предполагая, что его туда переправили, и пишет письма в Москву.
Черновик одного из писем на имя Вышинского от января 1938 года в следственном деле Б. Поливановой в архиве КГБ Кыргызстана обнаружил академик В. Плоских. Ему разрешено было сфотографировать это письмо. А автору этих строк довелось буквально трясущимися от волнения руками перепечатывать на машинке расплывающиеся от слёз слова, разъединённые порывами черновика. Трудно передать, какой неподдельной болью друга и соратника, беспокоящегося за судьбу великого учёного, отдаёт всё содержание письма. Сердце холодеет, когда думаешь об отчаянии и безысходности этой героической женщины в те страшные годы репрессий, когда царил полный беспредел и в отношении к её супругу — великому учёному.
Письмо очень плохо сохранилось, отдельные слова читаются с трудом, имеются пропуски. Совершенно очевидно, что Бригитта Альфредовна находилась в состоянии тяжелейшего морального кризиса все эти трагические шесть месяцев после ареста Е. Поливанова. Приведём некоторые выдержки из этого письма: «Глубокоуважаемый товарищ! Шесть месяцев я терпеливо ждала каких-нибудь результатов — и только теперь, когда я убеждаюсь, что мне без Вашей помощи не обойтись, я решаюсь отнять у Вас частицу Вашего времени и просить Вашего любезного внимания к моему делу.
Я жена профессора Евгения Дмитриевича, хорошо известного в лингвистической науке и своими открытиями в области лингвистики, и своей бесконечной работоспособностью, и преданностью науке…
Арест был неожиданным и сильным ударом (…) для мужа, ибо все окружающие лица (…) знали, что мой муж был совершенно (…). Кроме того, он уже 27 лет подряд (…был? … [тяжело болен ?]…»
Далее на обороте страницы:
«Примерно в середине августа, придя в НКВД города Фрунзе, я узнаю от коменданта, который, возвращая мне часть взятых при обыске вещей, сказал, что мужа моего нет во Фрунзе, что он переведён. Но никакими способами я не могла узнать о его местонахождении. Следователь Маргайтис, ведший дело, меня упорно не желал принять после перевода мужа, а заявление начальнику управления НКВД с моей просьбой указать мне место нахождения моего мужа оставалось без ответа.
Муж мой, взятый в летних брюках и рубашке, в таком виде и пропал неизвестно куда. Напрасно прождав (полтора…?) месяца, я выехала из Фрунзе в Ташкент в надежде…» Далее читать невозможно — письмо порвано.
Второй лист, видимо, продолжение и окончание письма, лучше сохранился: «Я снова послала запрос во Фрунзе, тому же следователю Маргайтису и, кроме того, просьбу наркому внутренних дел Киргизии тов. Лоцманову — сообщить мне, где находится мой муж, куда он мог бесследно исчезнуть?.. Скоро уже 1 ? месяца, как я отправила упомянутые запросы во Фрунзе, но ответа нет до сих пор ни от тов. Маргайтиса, ни от т. Лоцманова. Я просто в отчаянии, я не знаю, куда мне ещё обратиться.
И вот теперь опять во мне загорелась искра надежды — я знаю, что Вы, тов. Вышинский, не оставите без ответа отчаявшегося человека. Я прошу Вас посоветовать мне, как узнать мне судьбу мужа? Я прошу Вас дать распоряжение соответствующим органам о том, чтобы они известили меня о судьбе моего мужа. Может быть, он в Москве? Кончено ли следствие, был ли суд и в чём его обвиняют? Обо всём этом прошу Вас помочь мне узнать…
Простите за беспокойство, за отнятое у Вас время.
С глубоким уважением Б. Поливанова.
Мой адрес: Ташкент, гл. почтамт, до востребования.
Б. Поливановой.
Домашний адрес: Ташкент, Сенная площадь, коллектив №8, дом 83».
Разумеется, никакого ответа от Вышинского не последовало. Возможно, он не дошёл до неё. А вот домашним адресом воспользовались работники НКВД для ареста Бригитты Альфредовны 10 апреля 1938 г.
Постановлением тройки НКВД от 13 ноября 1938-го она была обвинена в том, что «являлась агентом польской разведки, собирала шпионские сведения и дискредитировала карательную политику Советской власти. Поливанова Бригитта Альфредовна приговорена к исправтрудлагерю на десять лет».
По некоторым отрывочным данным, Б. Поливанова отбывала срок осуждения в Онежском ГУЛАГе. Дальнейшая судьба её неизвестна. Самое трагичное в этой истории то, что Бригитта Альфредовна так и не узнала ничего о судьбе Евгения Дмитриевича. В те дни, когда она писала письма во все инстанции, в дни её ареста и суда Евгения Дмитриевича уже не было в живых.
Последний документ — справка из архива КГБ СССР гласит:
«Приговор о расстреле Поливанова Е. приведён в исполнение 25 января 1938 года. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в особом архиве 1-го спецотдела НКВД СССР. Начальник 2-го отделения 1-го спецотдела НКВД СССР лейтенант Шевелёв».

Исследования научного творчества Е. Поливанова продолжаются
Евгений Дмитриевич Поливанов оставил после себя научное наследие огромной значимости.
В 1999 г. вышла в свет книга «Киргизский героический эпос «Манас». В этом издании представлены научные статьи, поэтический и подстрочный переводы эпоса «Манас», выполненные Поливановым в последние годы его творческого пути в г. Фрунзе в 1935-1937 гг. В этом исследовании собраны обнаруженные в архивах и малодоступных печатных органах 1935-1937 гг. рукописи и публикации этого выдающегося учёного-полиглота, посвящённые великому произведению устного народного творчества — эпосу «Манас». В книге впервые опубликованы часть поэтических и подстрочных переводов эпоса «Манас» на русский язык, его малоизвестные научные статьи.
В предисловии к книге профессор В. Плоских пишет: «Учёный был расстрелян в возрасте 47 лет… Реабилитации, и то неполные, выборочные, начались только после ХХ съезда КПСС и шли медленно, с трудом.
Лишь через четверть века постановлением пленума Верховного суда СССР от 3 апреля 1963 г. профессор Поливанов Евгений Дмитриевич реабилитирован в гражданском плане, а ещё через полтора года в Самарканде была организована поливановская лингвистическая конференция, изданы её материалы. Вывод современных учёных был однозначным: Е. Поливанов как лингвист — явление мирового значения…»
Реабилитации — посмертно — во многом способствовали настоятельные хлопоты российского языковеда Б. Серебренникова, кыргызских учёных — дунганина Ян-Шан-Сина, русского К. Юдахина, кыргыза Б. Юнусалиева, российских писателей В. Шкловского и В. Каверина.
Другой подвижник, почитатель и исследователь научного наследия Е. Поливанова профессор М. Рудов статью к книге «Киргизский героический эпос «Манас» — Е. Поливанов — исследователь и переводчик «Манаса» заключает следующими словами:
«В манасоведении имя Е. Поливанова не упоминалось почти четыре десятилетия. Часть его работ исчезла, по-видимому, бесследно. Надо отдать должное тем сотрудникам архива и рукописных хранилищ, кто укрыл от уничтожения дошедшие до наших дней труды всемирно известного учёного-филолога…
1995 год прошёл под знаком 1000-летия эпоса «Манас». Труды Е. Поливанова составили весомый вклад в его изучение и распространение».
Все исследования творческой жизни Поливанова, прошедшей в Киргизии, свидетельствуют о том, что он работал, как говорится, «рука об руку» с Касымом Тыныстановым — первым профессором-кыргызом. Поливанов был не только учителем, но и другом-наставником Касыма.
«Их взяли одновременно — 1 августа 1937 года. Через три дня приказом по Институту киргизского языка и письменности обоих профессоров сняли с работы, предъявив обвинения в троцкизме, национализме, пантюркизме, расизме и фашизме. Только расстреляли в разное время: Е. Поливанова — в январе 1938 г. в Москве, Касыма Тыныстанова — в ноябре 1938-го во Фрунзе».
Так замечено в книге Светланы Плоских «Две страницы репрессированной культуры Кыргызстана: историко-социолингвистическое наследие
Е. Поливанова и К. Тыныстанова» (Бишкек, 2001). И в этой же книге автор излагает свой взгляд и свои комментарии к трудам этих замечательных учёных.
Но, пожалуй, самое главное: в книге приводятся не публиковавшиеся ранее социолингвистические работы выдающихся лингвистов 1920-1930-х годов:
Е. Поливанов. «Киргизская работа», «Дунганская экспедиция», «Манас». К. Тыныстанов. «Десять лет борьбы за новый алфавит в Киргизии. Сжатый исторический очерк».
Прошло более полувека, пока научные труды Е. Поливанова и его сподвижника
К. Тыныстанова были наконец признаны и заняли достойное место в киргизской лингвистике. Эти учёные открыли Мир многим будущим поколениям и вдохновили их на новые подвиги в науке, несмотря ни на какие идеологические наслоения.

В. ВОРОПАЕВА, профессор Кыргызско-Российского Славянского университета.