История сохранила сюжет о встрече директора Петроградской консерватории, известного композитора Александра Глазунова с наркомом просвещения и культуры Луначарским о продовольственной поддержке студента Дмитрия Шостаковича. Встречу эту организовал А. Горький. Между Глазуновым и Луначарским произошёл примерно такой разговор:

«Мы должны что-то сделать для искусства» (Д. Шостакович.)

Луначарский: Кто он? Скрипач? Пианист?
Глазунов: Композитор.
Луначарский: Сколько ему лет?
Глазунов: Пятнадцатый. Аккомпанирует фильмам (Дмитрий подрабатывал игрой в кинотеатре). Недавно загорелся под ним пол, а он играл, чтобы не получилось паники… Он композитор…
Луначарский: Нравится?
Глазунов: Отвратительно.
Луначарский: Почему пришли?
Глазунов: Мне не нравится, но дело не в этом. Время принадлежит этому мальчику…
Вспоминая об удивительном таланте Дмитрия Шостаковича, современники считали, что именно ему всегда удавалось услышать время и воплотить его в музыке.
Он всегда откликался на наболевшие проблемы своего времени, создавая для него новые художественные образы. И во время войны считал должным что-то сделать для искусства.
В первые дни Великой Отечественной войны композитор рвётся на фронт, чтобы с оружием в руках защищать Родину, но ему отказали… И он пишет военные песни, руководит музыкальной частью Театра народного ополчения, одновременно входит в пожарную бригаду консерватории. Трагические события первых дней войны вызывают жажду труда, устремление в музыку, через которую композитор стремился передать переживаемое.
Композитору предложили эвакуацию, но он не согласился выехать из Ленинграда и только детей решил отправить на Николину гору, к Шебалиным. В июле Шостакович начинает писать симфонию о войне. В августе композитор сообщает Шебалину в Москву: «Я много работаю», а 29 сентября три части Седьмой симфонии были готовы.
Вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады, и 30 сентября Шостаковичу позвонили из Смольного с категорическим распоряжением об эвакуации. На рассвете
1 октября транспортный самолёт увёз композитора с семьёй в Москву. Поселились в гостинице «Москва», но и здесь, в Москве, всё чаще звучали привычные по Ленинграду сигналы воздушной тревоги. В номере гостиницы надолго оставаться не удавалось, часто приходилось спускаться в подвал, переоборудованный под бомбоубежище. Наконец, выбрав относительно спокойный предвечерний час, Дмитрий Дмитриевич отправился к А. Хачатуряну, которому сыграл три части симфонии, испытывая потребность проверить себя в дружеском прослушивании и обсуждении.
В газетах «Правда», «Вечерняя Москва» между фронтовых сводок, пронизанных тревогой, всё чаще появлялись лаконичные строки с вопросами: что написал Шостакович, как идёт работа? И композитор 8 и 9 октября в заметках-интервью: «Моя Седьмая симфония» — в газете «Вечерняя Москва» и «В дни обороны Ленинграда» — в газете «Советское искусство» рассказывает о симфонии прежде всего как о своём вкладе в народную борьбу, вновь и вновь подчёркивая роль в этой борьбе деятелей культуры: «Мы боремся за светлые в истории человечества идеалы. Мы дерёмся за свою культуру, за науку, за искусство. За всё, что мы создавали и строим». В заметке для газеты «Вечерняя Москва» Дмитрий Дмитриевич отметил: «Я никогда не сочинял так быстро, как сейчас».
В середине октября о симфонии «заговорили» центральные газеты, трижды публикациям о симфонии предоставила свои страницы газета «Советское искусство», дважды — «Комсомольская правда». В Центральном Доме работников искусств на встрече с москвичами Д. Шостакович рассказал о симфонии и мужестве ленинградцев. Известный театральный деятель
Б. Филиппов вспоминал: «Не блистая красноречием, он всё же глубоко взволновал аудиторию».
Коллектив Большого театра временно перебазировался в Куйбышев, Московская консерватория — в Саратов, туда же предложили отправиться и Шостаковичу. Он попросил Шебалина включить его в композиторскую группу и 15 октября получил билеты на поезд до Свердловска.
В суматохе погрузки потерялись чемоданы, где находились рукописи его Седьмой симфонии и новой симфонии Шебалина. Шебалин занялся поисками по всем вагонам, а Шостакович уже продумывал восстановление своей рукописи. Но скоро на станции Рузаевка в тамбуре одного из вагонов были обнаружены вещи с рукописями…
Прописав жену в Куйбышеве и получив там на семью продовольственные карточки, Шостакович отправился в военкомат и снова попросился на фронт. После тщательного обследования медицинская комиссия признала его не пригодным к военной службе. И композитор снова принялся за работу над Седьмой симфонией.
Однажды художник Николай Соколов — один из Кукрыниксов, задал вопрос Шостаковичу: «Почему вы не пытаетесь искать новые формы выражения?» Маэстро удивлённо ответил: «Как это? Искать ведь можно где-то и у кого-то. А у себя — невозможно. Я создаю музыку так, как чувствую, как слышу. Это идёт отсюда», — сказал композитор и приложил обе руки к сердцу. Утром 27 декабря 1941 г. Седьмая симфония — огромное музыкальное полотно звучанием более часа — была закончена.
Премьера симфонии произошла в Куйбышеве 5 марта 1942 г. А 20 марта Шостакович и дирижёр Самосуд с группой музыкантов из оркестра Большого театра вылетели на премьеру в Москву. Поселились в гостинице «Москва», где военных уже было заметно меньше, чем осенью 1941 г.: фронт был отброшен от столицы. «Москва, которая так близко от Ленинграда, меня очень порадовала и взволновала», — писал Шостакович в Ленинград ученику Оресту Евлахову.
Московская премьера Седьмой симфонии состоялась 29 марта, причём, как было принято в прифронтовых городах, — днём. И хотя несколько фашистских самолётов прорвались к городу, никто не покинул зал, где слушателями главным образом были фронтовики. Шостакович сел не в ложу, а в средний ряд, у прохода: хотелось быть среди людей, почувствовать их реакцию на его новое произведение.
Об этом концерте сохранилось много воспоминаний — Ольги Берггольц, музы блокадного Ленинграда, писателей Владимира Лидина, Алексея Толстого, Евгения Петрова. Юрий Жуков отметил в дневнике и обстановку, и самое начало премьеры: «Сверкают ордена. Узнаю Эренбурга, Михалкова, лётчика Юмашева, Ярославского. Здесь же почти вся редакция «Красноармейской правды», Матусовский с женой, Юра Корольков, Сурков — все знакомые… И вот — последний звонок. И сразу овация. Маленький, похожий на юношу Шостакович вскакивает и неловко кланяется… Потом на сцене появляется Самосуд, снова овация. Самосуд — высокий, усатый, фрак никак не идёт к нему — ему бы фуфайку на могучее тело».
В трудные дни обороны Москвы от фашистов симфония была воспринята как предвестие победного финала войны. «Я никогда так не переживал и не восхищался музыкой. Чисто перевернуло и обновило меня», — занёс в свой дневник известный чтец Дмитрий Орлов.
В те дни в фойе Колонного зала была организована выставка «В защиту детей от фашистского варварства», которая явилась как будто дополнением к концерту: в ней по-своему звучала та же тема Победы. В московских газетах появились статьи и заметки писателей Алексея Толстого, Н. Вирты, Е. Петрова, сценариста А. Каплера,
Н. Мясковского, Р. Глиэра, Л. Оборина, А. Гаука, Д. Цыганова, Н. Голованова. Емельян Ярославский в «Правде» попытался выявить истоки стиля симфонии, её важнейшие особенности. Ни одно музыкальное сочинение за всю историю музыки не вызывало такого горячего публицистического потока: семьдесят семь печатных откликов.
Именно в эту встречу у О. Берггольц возникла мысль — во что бы то ни стало исполнить симфонию в блокадном Ленинграде, и это было осуществлено оркестром под руководством К. Элиасберга. Симфоническая премьера в осаждённом городе стала яркой страницей истории музыкального искусства. Она не только воодушевила его защитников, весть об этом событии достигла всех, борющихся с фашизмом.
Теперь одной из главных забот композитора стало издание партитуры Седьмой симфонии. Единственный экземпляр — тот, что был потерян по дороге в Куйбышев, Шостакович просмотрел, привёл в порядок и отнёс в музыкальное издательство.
Как выяснилось, скорой публикации не получилось. Старые, опытные специалисты ушли на фронт, их заменили женщины и подростки, а им ещё необходимо было осваивать искусство печатника. Автору по многу раз приходилось проверять корректуру партитуры, стараясь не пропускать ошибок. Надо было спешить: партитуру симфонии ожидали во многих городах — война ещё продолжалась.
Известно, что сохранился экземпляр, подписанный Шостаковичем в печать 10 сентября 1942 г., и этот экземпляр затем был передан в Государственный Центральный музей музыкальной культуры…
Весь 1942 год Д. Шостакович проводит в частых поездках из Куйбышева в Москву и обратно. Организует концерты, оказывает друзьям помощь творческую и материальную, продолжая творить. Он пишет оперу «Игроки» по произведению Н. Гоголя, романсы на стихи английских поэтов, приступает к созданию Второй фортепианной сонаты.
Постепенно налаживается творческая жизнь Организационного комитета Союза советских композиторов. Москва опять становится центром творческой жизни.
В начале мая 1943 г. Д. Шостакович выступил в Малом зале консерватории с исполнением Второй фортепианной сонаты. А в июне композитор приходит в класс Московской консерватории, где Шебалин был директором.
Учениками Дмитрия Дмитриевича стали К. Караев, Е. Макаров, Д. Львов-Компанеец, К. Хачатурян, Г. Галынин, Б. Чайковский, Т. Салютринская, М. Кусс. Они рассказывали о том, что композитор, вовлекая их в свою творческую одержимость, учил искусству самоотдачи и сам заботился об их творчестве, не оставляя без внимания ни одного их сочинения.
В тяжелейшие военные годы композитор достиг творческой зрелости и теперь испытывал потребность иметь последователей, единомышленников — одним словом, создать школу.
Летом 1943 г. в Москве с триумфом прошли повторные исполнения Седьмой симфонии. И вновь зарождается мысль о новом симфоническом полотне, и в начале июля он делает первые наброски Восьмой симфонии.
В годы войны композитор участвовал в конкурсе по созданию государственного гимна Советского Союза. Была создана специальная правительственная комиссия, которую возглавлял К. Ворошилов. В Большом театре ежедневно исполнялись представленные на конкурс гимны, хоры, ансамбли.
Д. Шостаковича привлекали к обсуждению исполняемых произведений, здесь он и познакомился со Сталиным, который бывал на прослушивании. По желанию Сталина А. Хачатуряну и Д. Шостаковичу было предложено создать свой вариант гимна. Впоследствии эта мелодия была переработана в «Песню о Красной армии»…
Весной Д. Шостакович занялся организацией вечеров советской, английской и американской музыки. В вечерах участвовал и С. Прокофьев. Здесь Дмитрий Дмитриевич играл свой Фортепианный концерт, солистка Большого театра Мария Максакова исполняла английские народные песни в его обработке. Песни записывались на плёнку, радио транслировало их для стран — участниц антигитлеровской коалиции. Занимался он и камерно-инструментальной музыкой: то есть пережитую войну хотел осмыслить не только средствами мощного симфонизма…
Но самым значительным произведением, созданным Д. Шостаковичем в годы войны, стала именно его Седьмая симфония. Она и сегодня признана одним из самых великих музыкальных произведений ХХ века.
Симфония была посвящена героическим защитникам Ленинграда, в ней композитор воплотил мысли Л. Бетховена о том, что музыка должна высекать огонь из мужественного человеческого сердца. Это замечательное произведение Д. Шостакович начал писать спустя месяц после начала Великой Отечественной войны и продолжал работу над ней в осаждённом фашистами Ленинграде. На оригинале партитуры симфонии видны пометки композитора «ВТ», означающие «воздушная тревога». Во время воздушной тревоги композитор прерывал работу над симфонией и отправлялся сбрасывать зажигательные бомбы с крыши консерватории.
«Моему родному городу Ленинграду, нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе посвящаю эту симфонию», — таким был эпиграф к этому произведению. Первые три части симфонии были закончены к концу сентября 1941 г., когда Ленинград оказался в кольце блокады, подвергался жестокому артиллерийскому обстрелу и воздушным бомбардировкам. Победный финал симфонии был завершён в декабре, когда фашистские орды стояли на подступах к Москве.
В 1942 г. симфония была исполнена в США и других странах антифашистской коалиции. Музыкальное искусство всего мира не знает другого такого сочинения, которое получило бы столь могучий общественный резонанс.
Сам Дмитрий Дмитриевич писал о своей Седьмой симфонии, как о «посвящённой ленинградцам». «В дни блокады, живя в Ленинграде, я написал Седьмую симфонию. Она была посвящена героической борьбе ленинградцев за свободу родного города. Я счастлив, что и мой труд явился частью борьбы моих земляков…
Свою Ленинградскую симфонию я писал быстро. Я не мог её не писать. Кругом шла война. Я должен был быть вместе с народом, я хотел создать образ нашей сражающейся страны, запечатлеть его в музыке. С первых же дней войны я сел за рояль и начал работать. Я жил тогда в здании консерватории, находясь вместе со многими моими коллегами-музыкантами на казарменном положении, как боец отряда противовоздушной обороны. Отрывался от работы только во время дежурств, воздушных тревог, а это бывало довольно часто.
Мне хотелось написать произведение о наших днях, о моих современниках, которые не жалели сил и жизни во имя победы над врагом. В эти дни я, выходя на улицу, с болью и гордостью смотрел на любимый город. Опалённый пожарами, испытавший все страдания войны, Ленинград боролся. Это была мужественная борьба.
Дни войны с особой остротой поставили вопрос о роли работников культуры. Мы защищаем свободу, честь и независимость нашей Родины. Мы боремся за самые светлые в истории человечества идеалы. Мы дерёмся за свою культуру, за науку, за искусство, за всё то, что мы создавали и строили. И советский художник никогда не мог стоять в стороне от той исторической схватки, которая велась между разумом и мракобесием, между культурой и варварством, между светом и тьмой.
Собственно, в этом заключается программность Седьмой симфонии. Она выражена и в надписи на титульном листе: «Нашей победе над фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему родному городу — Ленинграду — я посвящаю свою Седьмую симфонию…
Я закончил симфонию в декабре 1941 года, уже находясь в городе Куйбышеве.
Начиная работу над ней, я думал, что уложусь в одну часть. Постепенно замысел разросся. Главное, что мне казалось важным раскрыть в музыке, — это любовь к людям, составляющим оплот культуры, цивилизации, жизни. Я писал свою симфонию о них. Они честно работают в обычных условиях. В минуты серьёзных испытаний оказывается, что они герои. Памяти этих героев, чья смерть приносит победу, посвящена кульминация первой части — траурный марш, трагический взлёт, массовый реквием. «Обыкновенные» люди чтят память героев. Сначала мне очень хотелось, чтобы здесь были слова. Я чуть было сам не начал писать их. Потом обошёлся без текста и рад этому. Музыка в данном случае выражает всё значительно сильнее.
После темы всеобщей скорби идёт тема личная, может быть, скорбь матери. Такая скорбь, когда уже и слёз не осталось. Конец первой части — светлый, лирический: истинная человеческая любовь к себе подобным; довольно слёз о погибших; разговоры, прогулки… И только последние такты — отдалённый грохот: война не кончилась.
Наверное, нет оснований раскрывать словами программность всей музыки симфонии, тем более что в отличие от первой части, более конкретной, остальные принимают характер обобщения. В своё время я снял программные подзаголовки частей, которые должны были носить такие конкретные наименования: I — «Война», II — «Воспоминания», III — «Родные просторы», IV — «Победа». Поэтому, очевидно, и самый финал симфонии я определял для себя как звучащую со всех концов земли торжественную, нарастающую оду, избегая в этом определении «конкретных фактов».
Поэтесса Анна Ахматова написала:
«А за мною, тайной сверкая
И назвавши себя «Седьмая»,
На неслыханный мчалась пир,
Притворившись нотной тетрадкой,
Знаменитая ленинградка
Возвращалась в родной эфир».
В мае 1975 г., в ознаменование 30-летия Победы, в переполненном до отказа зале Дворца культуры города Куйбышева прозвучала Седьмая Ленинградская симфония. На сцене был оркестр не Большого театра, а свой, куйбышевский. За прошедшие десятилетия он вырос в зрелый творческий коллектив. Дирижировал оркестром Геннадий Проваторов. Но вначале были прочитаны фрагменты письма поэта Карла Сэндберга в переводе Бориса Слуцкого, посланного Дмитрию Шостаковичу 26 июля 1942 года:
«По всей Америке в полдень прошлого воскресенья звучала ваша Седьмая симфония, миллионы слушали ваш музыкальный портрет России, погружённой в кровь и скорбь…
…Итак, перед нами народ, который в дни беды, нависшей над его столицей, заявляет миру: у него есть свой композитор; он пишет музыку, когда падают бомбы. В Берлине нет новых симфоний, в Париже, Брюсселе, Амстердаме, Копенгагене, Осло, Праге, Варшаве — всюду, где нацисты хозяйничают и заводят «новый порядок», нет новых симфоний.
Весеннее солнце 1942 года плавит остатки снегов, и холод вытекает из почвы, и битва в России разгорается, и снова слышны боевые клики в схватке стали и крови.
Приходит лето, и вы, Дмитрий Шостакович, кладёте микрофильм с партитурой в пустую консервную банку. Из Москвы через древнюю Персию и ещё более древний Египет, из Каира окольным путём в Нью-Йорк отправляется эта маленькая банка с плёнкой.
А что потом? Потом маэстро Тосканини объясняет оркестру из 92 инструментов, что с ней делать, и музыка идёт в эфир для внемлющих миллионов…
Она начинается тишиной плодоносной почвы, полями и долинами, открытыми труду человека.
Она продолжается.., напоминая, что в дни мира у людей есть надежда поймать своих птиц счастья, чтобы послушать их.
Потом вступают барабаны и ружья, и с грёзами покончено, начинается война…
Музыка шагает и воюет, борется и убивает, она заявляет гордо, что лучше тысячекратно умереть ужасной смертью, чем позволить нацистам отнять у вас родину и указывать вам, как вы должны жить.
Ваша песня повествует о великом поющем народе, который неподвластен поражению или завоеванию, и который в грядущем внесёт свою долю и вклад в понимание человеческой свободы и порядка.
А потом переполненный зал, затаив дыхание, слушал симфонию — единственное произведение в программе. И композитор, и его симфония, и её первые слушатели стали старше на три десятилетия по сравнению с годом её рождения. Г. Проваторов дирижировал «наизусть».
Все, кто слышал это «действо» в том концерте, вспоминали, что ощущение было таково, как будто музыка, предоставив слушателю свободу восприятия, вызвала в памяти не только незабываемое военное прошлое, но и вобрала в себя все трагедии и радости прошедших десятилетий. Казалось, она говорила, что борьба против зла, агрессии, невежества ещё предстоит, и она будет долгая и трудная. Но музыка вновь и вновь рождала горячую веру в победу добра, света, мудрости…
Короткий экскурс в творческую судьбу Д. Шостаковича свидетельствует о том, что Мастер музыки был действительно любимым пасынком своей эпохи — эпохи, в которой он жил и творил свою музыку. Он жил и творил как будто в двух ипостасях: одна — отношение с властью и даже с системой; другая — служение стране с её исторически обусловленной генетикой.
Наверное, деятельность его революционных предков и детские впечатления наложили свой оттенок на всю личную жизнь и музыкальное творчество: он всегда был борцом, а музыка стала оружием его борьбы.
Светлана ПЛОСКИХ.