Живущий по понятиям блатной мир, и с этим хочешь-не хочешь, приходится считаться, — параллельная реальность. На самом верху уголовной иерархии — карманники, воры, мошенники всех мастей, и, по большому счёту, они не жалуют убийц, особенно тех, кто «валит» из-за кошелька. Но вынуждены с ними считаться.

В советские времена высшую меру наказания — расстрел, применяли редко, суды давали максимально возможный по тем временам срок — пятнадцать лет лагерей, при этом первые пять, как правило, в тюремной одиночке, в далёкой уральской или сибирской зоне. Годы холода, камера два на полтора, невозможность нормального общения, злые конвоиры и многие другие острожные прелести «ломали» даже бывалых. Но тех, кто выдерживал такой пресс, по приходу в «людскую» зону встречали спокойно, без лишних притирок. Живи, дескать. Ну те и «чалились», как могли, искали родственную душу. При этом оставшийся срок «тянуть» предстояло до звонка, без всяких надежд на амнистию или условно-досрочное освобождение — УДО. Другое дело одиночка. Она часто калечила не только тело, но и разум. И прошедшие подобное наказание жили дальше уже по каким-то своим, особым понятиям «лагерной философии». В подтверждение — эта история, рассказанная при очередной встрече с давним другом Кобой Кудайбергеновым, опытным зоновским оперативником.

«Одного за другим, с небольшой разницей, доставили к нам в «строгую» зону двоих из Коми-лагерей. Оба отбывали за жестокие убийства и первую пятилетку, как водится, провели в камере. Без солнца и общения. Лишь параша и шконка — узкие нары, что днём накрепко пристёгивались к стенке. Всё.

«Новичков» приняли настороженно, но спокойно. И зэки, и начальство колонии. Определили в бригаду, провели профилактическую беседу. Ну и, как водится, установили негласное наблюдение: кто их знает, убийц этих?!

Время шло. Двое «скорешились» и работали, и нары рядом. Ни к активистам, ни к «отрицаловке» не примыкали, в местные разборки не лезли. Зато книги любили, прочитанное меж собой обсуждали. Прошло три года — наблюдение сняли.

Даже обычные телефоны в те годы редкостью были, именно поэтому меня, живущего от колонии далеко, по тревоге не подняли. Рабочий день начинался рано — первая смена шла на работу в 7.30, и на разводе оперативник присутствовал обязательно. В семь утра на проходной изнервничавшийся дежурный доложил: ЧП, мол, двойное убийство…

В маленьком закутке рабочей зоны кровь чуть не по голень стояла. В ней — два трупа. Да, тех самых, убийц. Узкое, замызганное, никогда не мытое оконце света не пропускало. Потому, когда следователь начал осмотр места происшествия, мощную переноску включили. Сфотографировав всё, криминалист и медик перешли к трупам. У одного — артерия шейная перерезана и печень — насквозь. Второго ударом в сердце на тот свет отправили. Я такое впервые видел, растерялся. Чтоб виду не показать, решил пойти бригаду опросить. Тут-то следак, интеллигентный такой мужик лет пятидесяти и спросил: зачем, мол?

«Смотри, здесь крови полно, а за дверью, я специально искал, — ни капельки. Не думаю, что во всей зоне у вас виртуозы найдутся, чтоб, совершив такое, не наследить. Обязательно бы хоть капли, а то и потёки нашлись. Ан нет. И собаку следовую пускали, — дальше двери не пошла. Думаю, сами они друг друга порешили. Не поделили что-то и сошлись чисто по-лагерному. Давай вот лучше отпечатки вокруг проверим, да оружие поищем».

Полез я в лужу, и точно: меж трупами выискал два уголка железных, металла в те времена в рабочей зоне хватало. Одинаковые в длину и в ширину, заточенные, зазубрины и те схожи. Рукоятки ветошью обмотаны. Именно их экспертиза позже и признала орудиями убийства.

Посторонних отпечатков пальцев обнаружено не было: в помещение, по всей видимости, давно никто не заходил. Очевидно, этим оно «дуэлянтам» и приглянулось. Но что третьих лиц в деле не замешано, ещё предстояло доказать. Опросили бригаду, отвечали практически одинаково: ничего особенного в последнее время в поведении не замечали, да и держались эти двое особняком. На смену, как все, выходили, работу немудрёную делали — металлическую стружку упаковывали. Жили себе в барачном углу, чай варили да книги читали.

Честно говоря, не так уж много на зоне тогдашней книжников-то и было. Знал я ещё одного книгочея из другого, правда, отряда. Пригласил. «Да, — говорит, — знал обоих, чтивом обменивались. Я маленькому как-то Дрюона дал, а он не возвращает. Ну, встретились в столовой, спрашиваю, когда вернёшь, мол? А он: да, наверное, уже не успею. На следующий день их и нашли.»

Вот так вот!

Вызываю следователя, а свидетель ценнейший показания давать отказывается. «Слышь, лейтенант, я тебе по-свойски, втихую, рассказал. А здесь — допрос, под протокол. Что братва скажет?» Пришлось напомнить, как в прошлом году я досрочное свидание ему устроил да посылку продуктовую сверх нормы получить разрешил. Да намекнуть, что тому ещё четыре года «чалиться», всякое случиться может. Да и не делал он ничего против «понятий»: фамилий не называл, никого не сдавал…

Вот на этих-то показаниях, заключениями судебно-медицинской и криминалистической экспертиз плюс другими, как прямыми, так и косвенными уликами подтверждённых, следователь в возбуждении уголовного дела и отказал. Вернее всего, произошло следующее: поспорили те крепко из-за чего-то. «Консенсуса», как теперь принято говорить, никак не получалось. Вот и решили насмерть сойтись лагерники. Дескать, кто выживет, тот и прав. Потому-то и оружие одинаковое вымеряли, и после смены не вышли — охрана уже чуть было побега не объявила.

Так и решили друг друга жизни. Маленький, попроворнее, дважды резануть успел. Но и сам от последнего тыка не увернулся. А может, даже и умышленно: кореша ведь.

А из-за чего спор вышел — теперь уже никогда не узнаем».

Александр ЗЕЛИЧЕНКО.