Main Menu

Где солнце — там Винница и дом

Оля Мельник знала, что нужно идти на восток, и два раза пыталась бежать из фашистского рабства, но кругом простиралась чужая земля

Бишкекская улочка, где много лет назад бросила якорь семья пимокатчиков Чадиных, в которую после войны вошла невесткой героиня моего рассказа Ольга Феодосиевна, расположена в красивом и удивительно покойном месте. Как будто и нет в пяти минутах ходьбы отсюда шумного города с его вечной суетой базаров. Внизу бежит река Аламедин, на другом берегу — закат солнца, улица смотрит на него окнами, расположившись вдоль самого русла и повторяя его извивы. Во второй половине мая, когда я сюда пришла, по-над берегом выросла по колено трава, в которой попадались алые брызги маков и застенчиво склоняли синие головки колокольчики. Говорят, в прежние времена здесь ещё и ручьи бежали. Водой из них местные жители мылись в банях.

…По заборам из бетонного кирпича спускаются вьющиеся розы, усадьбы ухожённые — видать, хозяева тут живут хорошие. Дом Ольги Феодосиевны с белёными стенами и крышей из добротной старинной черепицы со стороны кажется двухэтажным. На самом деле он просто стоит на пригорке да фундамент высокий. Это понятно — ведь рядом река, надо было защититься на случай, если с гор хлынет сель. Ну и потом, чем выше дом, тем больше в нём солнца, как и хотели, наверное, когда-то Ольга Феодосиевна с покойным супругом Александром Сергеевичем, обустраивая своё гнездо.

Во дворе почва под ирисами и цветущими пионами взрыхлена, в доме дощатые полы сияют чистотой, русская печка свежепобелена, дверки выкрашены, на окнах лёгкие, в цветочек, ситцевые занавески-задергушки… — всё сделано руками Ольги Феодосиевны. Щупленькая и проворная, она до последнего времени по хозяйству управлялась сама, несмотря на глубоко почтенный возраст. Да вот беда: недавно споткнулась о край паласа в доме да так упала, что в спине засела какая-то боль и дышать тяжело. Врачи говорят, что кости целы, назначили лечение, но легче пока не становится. Знакомая добрая женщина приносит еду, соседи тоже проведывают. Для привыкшей хлопотать Ольги Феодосиевны безделье мучительно. Опираясь на костыли, она выходит во двор хотя бы покормить двух преданных ей существ — дворняжек Малька и Малыша. Присев на табурет под высоченными черешинами, с тоской складывает на коленях худые, с выпирающими жилами руки и считает дни до приезда родных из Новосибирска — внучки и правнучки. По-хорошему, надо бы продать дом и перебраться к ним, потому что одной оставаться уже нельзя.

Детство и юность Оли Мельник прошли в селе Чемерисы-Волосские Барского района Винницкой области. Что означает длинное и певучее название деревни, она и сейчас не знает. Помнит только, что, когда летом 1941-го в неё вошли немцы, она обозначалась на их картах именно так, а позже переименовали в Журавлёвку, по-украински Журавливку. Большое было поселение, в 400 дворов, и красивое, с садами и большим прудом посередине, в котором летом купались и взрослые, и дети. За околицей тоже манили прохладой пруды и ещё рощицы — берёзовые и карагачевые. Карагач народ сажал сам, потому как он давал хороший жар при топке. А ещё исстари выращивали в огородах коноплю. Из неё ткали одежду, полотенца и покрывала. Это был очень долгий и трудный процесс. Оля, как и все дети, помогала взрослым, поэтому на всю жизнь запомнила, как нелегко было тащить до самых прудов повязанную в снопы коноплю, которую закапывали там в сырую землю, потом трепали, вычёсывали, пряли и, наконец, ткали. У бабушки была своя комната, в которой она ткала ковры не только из конопляной пряжи, но и из льняной и шерстяной. Для них, как и для полотенец и покрывал, пряжу красили. Расстелешь, бывало, готовое конопляное покрывало на кровати — красота!

И ещё запомнилась деревенская церковь с огромным каштаном возле стен и небольшим погостом, где в своё время похоронили самых уважаемых людей. Красивая была церковь, на пасху весь народ стекался в неё, а после богослужения гулял вокруг. Но в последующие годы советская власть сняла с неё кресты и разбила, а здание развалила. Через несколько лет жители решили собрать деньги и построить новый храм, однако началась война.

Колхоз до войны выращивал пшеницу, рожь, горох, овощи. Мама, сколько помнит себя Ольга, работала в колхозе, а отец в местном магазине. Он был очень грамотным по тем временам — окончил три класса и особенно хорошо разбирался в математике. Бывало, даже ребята из числа местных, обучавшихся в техникуме в Баре (небольшом городке-райцентре, расположенном недалеко от села), приходили и просили: «Дядька Феодосий, помоги решить задачку!»

…В самих Чемерисах-Волосских евреев не было, а в соседнем местечке Ялтушкив, куда чемерисцы ходили торговать молоком-мясом, и в райцентре Бары их проживало немало. Гитлеровцы также пригоняли их тучами из Польши, Румынии. Всех — и местных, и приезжих евреев собирали в гетто, а потом расстреливали. Выкапывали огромные ямы, сбрасывали в них убитых и раненых и закидывали землёй. На некоторых могилах потом земля шевелилась несколько дней.
В 1933-м разразился страшный голод. Годом ранее случились засуха и неурожай. Это да непосильный налог, которым обложили деревню, и привели к голоду, вспоминает Ольга Феодосиевна, которой тогда было восемь лет. К примеру, только молока каждому двору требовалось сдать по 150 литров в год, яиц — 300 штук. …На беду тяжело заболел и слёг отец. В семье четверо детей, и все как горох — мал мала меньше: старшему Афанасию десять годков, младшему Алексею — три. Вскоре родилась и пятая, Аня. Мать Мария Никифоровна из сил выбивалась, чтобы прокормить семью. В сельсовете им выделили пару мужских ботинок 42 размера — вот и вся помощь государства. Мария Никифоровна обует их и на работу в колхоз. За работу выписывали трудодни — на 100 трудодней полагалось 100 граммов зерна, но до урожая надо было еще дожить. Иногда ночами, рискуя жизнью, она пробиралась на колхозное поле и крала мешок силоса или соломы, чтобы единственная корова давала какое-никакое молоко. «Однако всё равно постоянно хотелось есть. Чтобы мы не умерли, мама посылала нас в соседнюю деревню просить милостыню: «Може хлiба дадуть», — вспоминает Ольга Феодосиевна, — но мы плакали и говорили: «Мама, ми не пiдемо, соромно (стыдно — ред.)». Когда родилась Анечка, из соседнего села пришла бездетная русская женщина и попросила отдать ей малышку, однако Оля упросила мать не делать этого, пообещав, что сама будет ухаживать за сестрёнкой. И действительно, она её и пеленала, и спать укладывала с собой, а когда та, голодная, захлёбывалась в плаче и матери рядом не было, чтобы накормить грудью, Ольга давала малышке пососать свою губу. Та впивалась так, что не оторвать.

Осенью чуть полегчало: собрали в огороде кукурузу, картошку, в колхозе дали маленько зерна. Мама наготовила вареников. Ольга запомнила это отчётливо, потому что отец впервые за долгое время поел досыта, потом повернулся на бок и умер.

Смышлёный, как и отец, Афанасий, едва повзрослев, стал работать санитаром на ветучастке. Перед самой войной он женился на дочери председателя колхоза. Ольга тоже трудилась вместе с матерью в колхозе.

Немцы вошли в Чемерисы-Волосские уже в середине июля 1941 года. Сразу же обложили жителей данью: «Масло дай, яйки дай…» Всех свиней проштамповали и поставили на учёт — после забоя мясо подлежало сдаче. Как и всё награбленное, за исключением того, что оккупанты съедали сами, отправлялось в Германию. Третий рейх, скрупулёзно подготовившийся к войне, предусмотрел и это. Гауляйтерам (руководителям оккупированных областей) спускалось твёрдое задание по поставкам мяса, жиров, зерна. Как сказал Геринг, правая рука Гитлера, на одном из совещаний на захваченной территории, если кому-нибудь в этой войне и придётся голодать, то не немцам, а населению оккупированных районов.

Из Польши, Румынии стали тучами пригонять евреев. «Одна из семей польских евреев поселилась на задах нашего дома, — вспоминает Ольга Феодосиевна. — Отец, мать и мальчонка лет четырёх, Миша, такой красивый, кучерявый. Родители были у немцев переводчиками. Несколько раз их куда-то уводили, потом они возвращались. Я молила Бога за Мишу. Но в последний раз семья не вернулась. Их расстреляли. Как же было жалко…»

В начале мая 1943 года Ольге пришло извещение, что она подлежит отправке на работу в Германию. 13 мая её вместе с 12 другими местными девушками 1925 года рождения и девятью мальчишками-подростками полицаи сбили в кучу и на лошадях, с овчарками погнали пешком за 30 километров на железнодорожную станцию. Там их погрузили в товарняк и доставили в Перемышль, расположенный в десятке километров от западной границы Украины. Этот небольшой польский городок незадолго до войны по договору с Германией вошёл в состав советской Украины, но уже в июне 1941 года был снова занят фашистами. Кстати, треть его населения тоже составляли евреи. К концу 1944-го их почти всех уничтожили. В Перемышле гитлеровцы создали фильтрационный лагерь. Там Ольгу, как и всех новопригнанных, раздели донага, проверили на вшивость (если обнаруживали насекомых, тут же брили наголо), потом присвоили ярлык OST («остарбайтер» — восточный работник). У Ольги вшей не оказалось, и своих красивых, длинных, как ветви вербы, кос она не лишилась, но, будучи неробкого десятка, сразу же решила бежать. Предложила своей односельчанке Ане «добиратися до дому». На рассвете им удалось незаметно выбраться за колючую проволоку. А куда бежать? «А давай йти на свiтло сонця — Вiнниця там!», и пошли. Но ведь солнце-то не стоит на месте! Попросили в какой-то встречной деревушке попить воды — не дали, и тогда девушки повернули назад, в лагерь, поняв, что здесь не родная земля, где каждый кустик «сховаэ» и каждая тропка «до дому приведе». Наутро всех остарбайтеров снова загнали в товарняк, и он взял курс на север Германии — на её балтийское побережье, в старинный город Ноймюнстер (земля Шлезвиг-Гольштейн). Фашисты создали там распределительный лагерь, что-то вроде биржи труда за колючей проволокой. Новоприбывших опять раздели догола, одежду набросили на «плечики» (в машине Третьего рейха предусмотрели всё до мелочей), обдали сильным жаром, чтобы уничтожить вшей, потом разрешили надеть. На следующий день пришли бауэры — хозяева окрестных поместий — выбирать бесплатную рабочую силу. Остарбайтеры прошли перед ними строем: девушки впереди, мальчики позади. На Ольге остановила выбор высокая беловолосая фрау. Ольга для себя определила её «злой», потому что, когда сказала, что не одна, а с сестрой Аней, блондинка ответила, что ей нужна только одна работница, и взяла другую девушку.

Старшина Александр Чадин (слева) с фронтовыми товарищами. На обратной стороне снимка его рукою написано: «Август 1945-го, победного, года»

Оставшихся остарбайтеров повезли в расположенный в той же земле Шлезвиг-Гольштейн город Любек, тоже старинный — с церквями, собором, городскими воротами, построенными ещё в XV веке. Любек был особенен тем, что когда-то выкупил у императора Священной Римской империи статус вольного, то есть города-государства, однако с приходом к власти нацистов потерял свою автономию. С началом войны гитлеровцы разместили там два рабочих лагеря для остарбайтеров и один для советских военнопленных. К лету 1943 года, когда туда попала Ольга, союзники уже бомбили город и часть исторических зданий была разрушена. Лагерь представлял собой бараки за колючей проволокой, откуда остарбайтеров каждый день гоняли на работы: одних — на завод боеприпасов, других — на поля и фермы. В небе появлялись американские самолёты и иногда сбрасывали работающим в поле пакеты с едой. Как-то в выходной день группу девушек повезли километров за 60 от Любека убирать горох. Не доезжая до места, выгрузили и дальше погнали уже пешком, в сопровождении овчарок. С одной стороны тропки тянулись плантации свёклы, с другой — овса, вымахавшего уже в пояс, с налившимся зерном. Ольга решила: «Самое время бежать!», они с Аней пригнулись, незаметно нырнули в овёс и поползли на карачках вглубь поля. Конвоиры не заметили пропажи. Целый день подруги просидели среди овса, наблюдая, как работающим в поле привезли фляги с едой, как потом их снова погнали к грузовикам. Чтобы утолить голод, попробовали жевать зёрна овса, но шелуха царапала горло, пришлось бросить затею, чтобы не закашляться и не быть услышанными охраной. Когда поле опустело, девчонки пробрались в соседний лесочек, наелись малины, заночевали там, а утром пошли куда глаза глядят. Наконец, набрели на какое-то поместье, которое, как потом выяснилось, находилось уже в другой земле — Мекленбург-Передняя Померания. Во дворе усадьбы хлопотали несколько девушек-остарбайтеров, похоже, советских. Оказались смоленские. Появилась хозяйка — немка лет 55, сказала, что работники нужны, но без разрешения полиции у неё нет права никого брать. По её распоряжению работник-немец Алекс сел на велосипед, и в его сопровождении Оля с Аней прибыли в расположенный километрах в двух городок Гадебуш. Там девушки сказали, что отстали от эшелона, придумали себе фамилии: Оле почему-то пришла в голову звучная Пастух, так и назвалась. Переводчицей у полицейского оказалась девушка-украинка. «Хоч трохи допоможи, щоб нас з Анею не розлучатися», — попросила её Ольга. Так они вместе с подругой снова оказались в усадьбе у фрау. Хозяйство у неё было большое: много кур, уток, индюков, два десятка коров, поля ржи, свёклы, картошки… Кроме смоленских девушек, работали несколько поляков: запомнились старик и двое молодых — Игнат (с ударением на первом слоге) и Бернат. Ане велели работать в поле, Ольге — доить половину коров. Вторую половину доил старый поляк. Он был добрый и передал Ольге коров с мягкими сосками, но всё равно руки уставали так, что ночами она не знала, куда девать их от боли. Каждый вечер в поместье наведывались полицейские из Гадебуша, проверяли, на месте ли «осты», как кратко называли себя сами батраки. Как-то один из парней-поляков ушел и вовремя не вернулся, на второй день полицейские избили его в кровь. Недалеко от усадьбы находился лагерь для французских военнопленных (в 45-м, когда пришла весть о Победе, Ольга с Аней и другими «остами» из окрестных поместий бросились сбивать с него замки).

…Регулярно в усадьбу приезжал здоровенного роста немец — он был настолько толст, что казалось удивительным, как он помещается в своей маленькой машине. Это был брат фрау, живший в десятке километров от неё. Как выяснилось, хозяином поместья являлся он. Он владел ещё конюшней и поставлял лошадей и продовольствие немецкой армии. Красивые были лошади, «блестящие», как говорит Ольга Феодосиевна.

Здесь нужно пояснить, что, готовясь завоевывать мир, Гитлер объявил сельское хозяйство своей страны особой отраслью военного хозяйства. Фермеров обязали сдавать государству всё, что выращивалось: продукты растениеводства — с момента «отделения от земли», животноводства — с момента их получения. Себе разрешалось оставить лишь столько, сколько, по нормам Третьего рейха, требовалось для питания и для прокорма скота.

Сын фрау — офицер Петер, воевал на фронте. В доме прислуживали две немки — Лота и Дильда. Красивая Лота нравилась Петеру, и, приезжая в отпуск, он пытался ухаживать за нею. Однако фрау всячески мешала их общению, считая прислугу неровней сыну. Бойкую Ольгу тоже нашла любовь: к ней всем сердцем потянулся поляк Бернат, по специальности инженер по машинам. Он называл ее по-польски ласково Ольчей и обещал одеть с головы до ног, когда отец пришлёт посылку. Однако девушке из Винницы он не нравился, да и слышать она не хотела ни о каком замужестве в Неметчине — рвалась домой, к матери, которая, наверное, все глаза проплакала в ожидании. Ольгино равнодушие задевало работниц-полек. «Она считает, что слишком красива для нашего Берната», — говорили они.

…В распределительном лагере новую партию остарбайтеров после процедуры санификации выстроили колонной — девушки впереди, мальчики позади, и они медленно прошли перед бауэрами — хояевами окрестных поместий, чтобы те смогли выбрать их себе как дармовую рабочую скотину.

…В один из дней фрау сказала: «Война закончилась, ваши победили». Ольга тут же бросила доить коров, заявив хозяйке: «Сама дои!» Смоленские девушки и поляки ушли, а Ольга с Аней не могли этого сделать, потому что их документы находились в поместье у брата фрау. Наконец, бумаги доставили, но хозяева всё тянули с отправкой девушек в Гадебуш. Тогда Ольга заявила, что сама запряжёт лучших лошадей, на которых фрау разъезжала по гостям, и бросит их потом в Гадебуше. Ультиматум подействовал: Алекс отвёз девушек в этот городок, который уже было не узнать — там хозяйничали английские войска. Ольга к тому времени уже видела и английских, и американских солдат: они наведывались в поместье. Сейчас, вспоминая эти встречи, она делится тем, что больше всего её поразило: обеспеченность союзных войск — обмундирование, автомобили, питание — не шла ни в какое сравнение со снабжением наших солдат. Один хлеб из муки тончайшего помола чего стоил! Выросшей в деревне девушке казалось, что его ломти цвета парного молока ещё наполнены солнцем, на котором выращено зерно.

В Гадебуше наших девушек, возвращающихся из батрачества, ждали советские солдаты — на грузовиках, с музыкой. Набрав человек 300, они повезли их в одно из поместий в советской зоне оккупации за Эльбой. Поместье было большое — с бесконечными полями пшеницы, ржи, свёклы, картофеля… Хозяин-немец бежал к американцам, и его владения превратились в подсобное хозяйство воинской части нашей армии. Перед бегством немец пытался спалить усадьбу — на дверях, рамах остались следы огня. «Видать, очень богатый был бауэр», — решила для себя Ольга, судя по оставленному в доме пианино. До самой осени они с Аней вместе с другими девушками работали на полях, выращивая и убирая урожай. В этом поместье и повстречал её старшина Александр Чадин — голубоглазый сибиряк, служивший начальником склада одной из дивизий. Он влюбился в Ольгу с первого взгляда, увидев, как она расчёсывает распущенные косы и золото волос струится шёлком по плечам. Многие девушки останавливали взор на высоком бравом орденоносце, но Ольга с ходу отвергла его ухаживания, припомнив слова своей бабушки-ткачихи: «Бабуся менi говорила, що росiйськi хлопцi обманщики».

Когда урожай был убран, всех девушек доставили в Росток — крупный город, расположенный на самом берегу Балтийского моря, а оттуда отправили по домам. Приехав в поместье после краткосрочной побывки, старшина Чадин уже не застал Ольгу. Вдогонку ей полетело письмо: «Как демобилизуюсь, заберу…»

…Поезд привёз Аню с Ольгой в Бар. Дальше они пошли пешком. Видимо, кто-то из знакомых увидел их на станции и передал весть в Журавлёвку. Мария Никифоровна кинулась бежать по деревне, сообщая каждому, кого повстречает: «Оля, моя дочка, повертається!» Когда Ольга переступила порог дома, он оказался пуст. Афанасий погиб на фронте, где-то в Западной Украине — фашисты искололи его штыками, наши санитары подобрали и доставили парня в госпиталь, но он скончался там от ран. Второй брат, Василий, ещё находился в действующей армии (он вернётся только в 1952 году). Младший брат Алексей, видимо, был на работе в колхозе, а сестрёнка Аня, которую Ольга вынянчила, в школе… Наконец, вернулась мать. Она словно помешалась от радости: то бросалась целовать дочку со словами «Оля, це ти, моя дитина?», то отстраняла и внимательно изучала: «Або це не ти?», то снова привлекала к себе: «Та нi, ось нiс як у тата!» («Да нет, вот нос, как у отца!»)…

…Журавлёвка поднималась на ноги. Ольгу назначили в колхозе звеньевой. Работы, как и по всей стране, было много: не успеют отсеяться, уже нужно полоть-пропалывать, потом жать пшеницу, убирать овощи, а там уже и копка свёклы… Женщины в звене старались, а Ольга — так вдвойне, соскучившись и по родной земле, и по вольному воздуху. Её звено было передовым.

Через год с небольшим, сдержав свое слово, приехал Александр, они поженились, и он увёз ее в Киргизию, куда к тому времени вернулись из Сибири его родные, до войны жившие на Иссык-Куле. Так Ольга оказалась на тихой фрунзенской улочке, пристроившейся вдоль речки Аламедин. К тому времени здесь стояли только саманные стены того большого дома, в котором она теперь живёт. Мария Никифоровна долго не могла примириться с отъездом дочери — ходила по саду да плакала: «Для того я тебе дочекалася з Нiмеччини, щоб видати за росiйського хлопця…»

На новом месте Ольга пошла работать на пимокатную фабрику (была такая в Аламедине), потом её перевели в меховое объединение, где шили шубы и шапки. Там она и трудилась до самой пенсии. Но и выйдя на пенсию, ещё долго работала лифтёром в Центральной аптеке.

…Её счастливая жизнь с Александром Сергеевичем, «моим соколом ясным», как отзывается она о нём, пролетела как один миг: в 1955 году он повёз военный груз в Нарын и в дороге разбился. На руках у Ольги остались его двое детей от первого брака и их общая дочка. Через несколько лет после трагедии ей сделал предложение хороший человек, который знал её давно и мечтал о такой жене, как она. Надо было идти дальше, поднимать детей. Ольга Феодосиевна приняла предложение, и они прожили вместе долгую жизнь. Дети, как выросли, разлетелись. Света, плод любви Ольги и старшины Чадина, окончив школу, поступила в институт в Новосибирске, там и осталась. К великому горю матери, её жизнь оказалась недолгой. Несколько лет назад ушёл в мир иной и второй супруг Ольги Феодосиевны — Владимир Александрович. Теперь она одна в просторном доме, и самая большая радость под его крышей — приезд из Новосибирска кровиночек Светланы — внучки Наташи и правнучки — старшеклассницы Варвары. Дом и в самом деле просторный благодаря окнам — строя его, хозяева словно открывали дорогу солнцу. Было бы странно, если бы в таком жилище не было часов с кукушкой. И они действительно висят на стене светёлки, только кукушка молчит, потому что маятник упал. Может, Варвара сообразит, как поставить его на место. Они с матерью приезжают каждое лето. В этот раз им предстоит решить, как быть с бабушкой и прабабушкой. Оставаться одной ей уже точно нельзя…

Кифаят АСКЕРОВА.
Фото автора и из семейного альбома О. Ф. Чадиной.






Добавить комментарий