Я уйду, и травой порастёт моё имя.
Не заплачет вдова, потому что жену схоронил.
Сочинят некролог, обозначив словами скупыми,
Что тогда-то родился и столько-то времени жил.
Но газетною пылью становятся все некрологи,
И глухая крапива на ржавых руинах растёт.
Ничего не прошу, и терпенье на скорбной дороге
В бесконечное царство забвенья меня приведёт.

В этих последних стихах нашего Учителя Михаила Александровича Рудова звучит человеческая обыкновенность, преследующая всякого, готовящегося покинуть наш мир и уйти в иной, никому неизвестный. Но на самом деле Михаил Александрович был не таков. И с этим его «реквиемом» не согласились все, знавшие его.

Думается, ему скорее подойдут им же сотворённые в русском звучании стихи Калыгула:

Не станет меня, но мой сказ
От чистого сердца для вас,
Когда наступит черёд,
Своё примененье найдёт.
И вспомнят меня, может быть,
Но сможет ли кто повторить
Слова наизусть целиком?..

Собственно, сам Михаил Александрович — человек «стихотворной страсти» и высокой учёности — считал обязательным знать наизусть стихи любимых им поэтов.

Мне довелось быть однажды свидетелем удивительного действа поэтического диалога двух поэтов. Произошло оно по дороге к месту проведения одной из научных конференций на священной земле Иссык-Кульской. Здесь мы навестили место погребения кыргызского поэта Калыгула… Михаил Александрович подождал, пока все уйдут и, поднявшись на небольшой холмик перед гумбезом поэта, постоял ещё минут пятнадцать, казалось бы, в полном молчании. Только медленно двигающиеся губы свидетельствовали о том, что Михаил Александрович что-то говорит…

— Михаил Александрович, вы общались с Калыгулом его стихами на кыргызском? — спросила я его потом, когда вернулись в автобус.

— Да, — ответил он очень просто, наверное, продолжая всё ещё «общаться» с Калыгулом.

Мне стало неловко за непрошеное вторжение, может быть, во что-то очень сокровенное.

Позднее я узнала, что Михаил Александрович всю жизнь работал над творениями кыргызского поэта для того, чтобы поэтический дух Калыгула «коснулся уха» в русском звучании. Поистине, как сказано в стихотворении поэта Л. Мартынова,

Ведь ничто не сгинет без следа —
Во что-нибудь оно переродится,
И это нечто, скажем, кровь — руда,
Не мне, так вам однажды пригодится.

«Вспоминается, как в пору моей школьной юности, более 65 лет назад, на бывшем кольцевом газоне по проспекту Чуй, где сегодня по одну сторону здание национальной академии, по другую — корпус национального университета, стоял православный Серафимовский собор.

История свидетельствует о том, что освятили его в 1902 году, рядом были посажены два дуба… В середине 1930-х годов собор был «обезглавлен» и преобразован в детдомовский клуб и склад. В середине 50-х годов ХХ века, когда в городе прокладывали троллейбусную линию, клуб снесли. «Серафимовский собор, сложенный из тянь-шаньской ели, развалили споро; брёвна, звеневшие, как струна, сразу же растащили, а могучие дубы до последнего держались за жизнь, старались зарастить раны от автомобильных наездов, и вот остался один — израненный и последний» — так с горечью и печалью написал в послесловии к книге Н. Лидеман «Был такой дом» бывший воспитанник этого детского дома Михаил Александрович Рудов, которого в детдомовской семье звали Рудиком.

Размышляя о моральных и эстетических качествах, а также опыте своих воспитателей и педагогов, Михаил Александрович писал:

«…Мы часто живём безответственно, не дорожим тем, что надо хранить и преумножать. И вот сейчас, в наше сложное время передела жизни, переустройства быта и смены ценностей, мы не вынесли главного урока из воспитания детей без родителей, смысл которого состоит в том, что честность и любовь воспитателей способны вывести беспризорников на достойную дорогу жизни… В пору моей детдомовской жизни коллектив воспитателей состоял из людей кристальной честности и порядочности, и я многих из них помню всю свою жизнь…»

Тёплые воспоминания Михаила Александровича связаны не просто с детскими чувствами, скорее с той «путёвкой в жизнь», которую дали ему и всем членам детдомовской семьи педагоги и воспитатели. Многие из них являлись членами семей так называемых врагов народа, высланных в Среднюю Азию.

В детском доме были «собраны» воспитатели большой культуры, эрудиции, как заметил Михаил Александрович, люди честные, порядочные, а главное, любящие детей. И воспитывали они их в лучших просвещенских традициях. Любимым «детищем» и детей, и воспитателей являлись кружки. Рудик был всегда активным, хотя и очень озорным и слишком подвижным их участником.

Первым серьёзным приобретением в детском доме стало пианино, хотя большинство вначале не понимали, для чего оно сейчас, когда хлеба не все ели вволю. Однако кружки работали активно: музыкальный, кукольный, хореографический, драматический, авиамодельный, киномехаников, вышивки, военно-физкультурный, фотокружок, хор, духовой и струнный оркестры.

Ольга Николаевна Бутомо-Названова, в прошлом известная камерная певица, вела в детском доме хор и была музыкальным руководителем во Фрунзенском театре кукол. В 1929 году в Ленинграде она дала последний концерт «Пушкин в русском романсе».

Следует думать, что воспоминаниями об этом концерте она работала в детском доме, и любовь к Пушкину, с его восприятием прекрасного в мире Ольга Николаевна прививала детям. Так вот откуда берёт начало вечное увлечение пушкинским словом и у Рудика — Михаила Александровича Рудова, руководителя НИИ регионального славяноведения, профессора Кыргызско-Российского Славянского университета!

Сам Михаил Александрович считал, что произведения Пушкина получали известность в Кыргызстане по мере распространения русскоязычного образования и русского языка. А педагоги, авторы учебников, деятели народного просвещения способствовали распространению творческого наследия Пушкина, со школьной скамьи прививая детям увлечённое отношение к пушкинскому слогу. И Михаил Александрович всю свою творческую жизнь следовал этим традициям и прививал их нам, студентам Киргосуниверситета.

Истории открытия имени А. Пушкина в Кыргызстане посвящён информационно-аналитический очерк «Пушкиниана в Кыргызстане», созданный в дни 200-летия со дня рождения великого поэта под редакцией М. Рудова. В предисловии к книге Михаил Александрович констатирует: «Дольше века светлое имя Пушкина звучит в устах кыргызов». И далее в сборнике освещается действительно вся история «открытия имени» Гения русской словесности и более всего — история переводческой деятельности кыргызских поэтов и писателей на «пушкинской ниве». Совершенно очевидно, что именно переводческий поэтический дар и знание кыргызского языка позволили Михаилу Александровичу совершить это действо.

Поистине «Пушкиниана в Кыргызстане» стала путеводителем в историю, которую можно назвать «Как Пушкин вошёл в жизнь и быт кыргызского народа».

Михаил Александрович считал, что Пушкин открыл кыргызским поэтам новые горизонты литературного творчества, новое представление о средствах и формах поэтического изображения сложнейших переживаний и жизненных коллизий. Роман в стихах и другие нетрадиционные для кыргызской литературы жанры сложились не без пушкинского влияния.

«К 200-летию Пушкина всенародная известность в Кыргызстане, его возвышающей дух поэзии достигли вершины, и голос великого поэта в русском и кыргызском звучании коснулся слуха граждан свободной страны», — замечал Михаил Александрович в предисловии к «Пушкиниане в Кыргызстане»…

К подобному замечанию он мог подойти вполне обоснованно, поскольку читал произведения кыргызских поэтов на их родном языке и переводил на русский…

Он не уставал повторять, что переводческая деятельность требует тщательной работы над языком, на который переводится текст, и над языком, с которого происходит перевод. Здесь глубоко осваиваются чувства, идеи и высокий смысл Слова. В нашем случае переводчик — лучший знаток и языка Пушкина, и языка Калыгула.

Однажды по дороге опять же на Иссык-Куль на очередную конференцию по русскому языку Михаил Александрович, рассматривая через окно автобуса цепочку сакских курганов, вспомнил о нашем безвременно ушедшем друге В. Мокрынине:

«Владимир Петрович был любознательным студентом исторического факультета, так совпало во времени, и он слушал мои лекции по русской литературе. Мы помнили друг о друге. Однажды случайно встретились вновь и поговорили. Владимир Петрович был увлечён археологией и многое сделал в этой области, оберегая историческую память народа. Я расспрашивал его о карлуках, о других древних племенах, о памятниках, оставленных ими в назидание потомкам. Владимир Петрович сетовал по поводу бездумного разрушения памятников старины. Тогда и появилось желание написать об этом в стихотворении Unum et idет (по-русски «Одно и то же»). А теперь — посвятить памяти Владимира Петровича Мокрынина».

Unum et idem

Разрытые курганы,
А сами-то, а сами.
Развалины мазаров.
С душой играя в прятки,
Усопшие каганы
Что сделали с церквами
Усуней и хазаров.
От Нарвы до Камчатки?
Потомки позабыли,
— Была своя программа, —
Что за Сулой ржут кони.Готов ответ на это, —
Потёмки лет сокрыли
У нас был вместо храма
Отеческие корни.
Дворец политпросвета.
Бульдозерист весёлый —
Теперь среди раздела
Куда девать силищу! —
Отеческой основы
Бульдозером тяжёлым
В азарте передела
Утюжит городище.
Нас поучают снова:
И что ему кипчаки
— Что было, то и будет,
Сарматы и карлуки —
Не надо лишней драмы,
Одни пустые знаки,
Пришли другие люди,
Одни пустые звуки!
Свои построят храмы!

Любопытное отношение к исторической памяти сопровождало М. Рудова всю жизнь. Однажды он спросил вдруг: «Не думаете ли вы, Валентина Алексеевна, что таласские палочки с руническими графемами могли быть передвижным алфавитом или букварём средневековых людей?» Вопрос несколько озадачил, хотя подобные гипотезы могут иметь место среди историков, но и обрадовал: вот он исторический факт в интерпретации специалиста словесности…

Пытливость, знание языков и истории и, разумеется, генетическая приверженность к глубинным общечеловеческим ценностям позволили Михаилу Александровичу осуществить поэтический перевод эпитафии в честь правителя кыргызов Барсбека начала VIII века — по тексту в реконструкции и переводе ленинградского учёного С. Кляшторного:

Мать меня во чреве десять лун носила,
К моему народу приобщила.
Доблестью своей я утверждался,
С тьмой врагов отважно я сражался.
И с народом в трауре расстался.
Увы!..

Тюрколог С. Кляшторный считает, что текст эпитафии по Барсбеку составлен в форме кыргызского кошока, то есть плача по умершему.

При внимательном прочтении кошока просматриваются многие высоко духовные и просто человеческие идеалы Михаила Александровича, особенно в некоторых строках:

Без отца вы доблестным героем были сами.
Псы за дичью гнались, по кочевьям мчались
Вы за псами.
Храбрецы — бойцы народа своего!..
Ради доблести моей военной
И могущества моих собратьев —
Старших моих братьев, младших братьев —
Мне воздвигли памятник нетленный.

Действительно, почти как у А. Пушкина: «Я памятник воздвиг себе нерукотворный…»

А народ… он и в VIII веке, и во все исторические времена воздвигает памятники только доблестным своим сынам…

В эпитафии имеются скудные, но пока единственные сведения биографического характера о выдающейся личности — кыргызском правителе Барсбеке, которого некоторые учёные склонны также отождествлять с Манасом или считать его прототипом. Барсбек явился первым объединителем кыргызских племён.

В истории кыргызов имеет место ещё один из многих других исторических сюжетов, отмеченный в памяти народной, — кошоком — плачем по погибшему. Это плач последней правительницы Алая — матери по сыну — кошок Курманджан датки — «горной царицы», как её называли российские офицеры, по сыну Камчибеку… Михаил Александрович осуществил поэтический перевод кошока матери-царицы…

История рассказывает, как в далёком 1895 году, когда Курманджан датка уже вырастила сыновей-джигитов, одного лучше другого, и выполнила возложенную на неё судьбой миссию присоединения южных кыргызов к Российской империи, установив с властями достаточно прочные отношения, пришлось выдержать одно из самых горьких испытаний — потерять сына.

История сохранила текст кошока Курманджан в час казни по младшему сыну — Камчибеку. В этом кошоке Михаил Александрович увидел диалог матери и сына: кажется, они расстаются навсегда и только теперь по-настоящему узнали друг друга, по-новому, так, как не знали и не могли знать прежде, ибо истинное лицо человеческое открывается в редкий миг, когда душа очищается великим страданием. Они не могут оторвать глаз друг от друга. И плачет мать-царица о том, что нет такой силы на свете, какая могла бы разорвать, расцепить святые, связывающие её с сыном беспредельной материнской любовью чувства:

Сокол мой, сынок Камчибек,
Покидаешь ты бренный мир,
Оставляешь неверный мир,
Сеть расставил жестокий век.
Захлестнули тебя петлёй,
Расстаётся душа с тобой.
Я скрутила горе своё,
Чтоб народ от беды сберечь.
В сердце скрыла горе своё,
Чтоб народ в беду не вовлечь…
Словно море, плещется горе,
Жизнь твоя хоть и коротка,
Честь свою ты сам береги.
Сын мой верный, прощай, прости.
Ты шейит на святом пути!

Курманджан «жила в мире поэзии — народной кыргызской и традиционной восточной, дышала воздухом богатейшей поэтической культуры региона», — считал Михаил Александрович.

И это поэтическое творение Зыйнат — Курманджан довёл до нас на русском языке Михаил Александрович:

Конь на просторе и всадник с луком в руке,
И ковёр из цветов ароматных рядом с нами и вдалеке.
Нам прекрасная мальва, и алый тюльпан, и душистая мята-райхон
Посылают с улыбкой свой ласковый нежный поклон.

…Два основных предпочтения сопровождают, наверное, не только творчество, но и саму жизнь Михаила Александровича: пушкинская словесность и «Манас» с его «энциклопедией духовной жизни кыргызов».

«Издание кыргызского героического эпоса «Манас» стало событием мирового культурного значения», — часто повторял профессор М. Рудов. В этом ответственном заявлении звучит очень продуманный фактически итог и его долголетней работы над эпосом «Манас». Чтобы глубоко познать эпос, почувствовать всю прелесть его звучания, притягательную силу этого народного создания, Михаил Александрович слушал его в исполнении манасчи на кыргызском языке, читал стихотворный текст в оригинале и, разумеется, не раз перечитывал и даже рецензировал переводы на русский язык.

Благодаря владению кыргызским языком и умению работать на нём Михаил Александрович вполне реально смог присоединить свой голос к тому миру учёных, которые много знают об эпосе «Манас», высоко оценивают это неповторимое чудо, созданное кыргызским народом, считают его драгоценным вкладом в мировую сокровищницу искусств. Однако Михаил Александрович знал, как долог и трагичен был исследовательский путь учёных, занимающихся записью и исследованием эпоса «Манас».

«Дело это было новое, вызвавшее необходимость определения и согласования принципов и методики текстологического анализа, составления литературного подстрочника и поэтического перевода», — подчеркивал Михаил Александрович.

Начало изданию эпоса «Манас» в версиях выдающихся сказителей и в сводном варианте на кыргызском языке, а также в русском поэтическом переводе было положено в 1935-1937 годах, вслед за В. Радловым через полвека.

Внимание Михаила Александровича Рудова привлёк один из первых профессиональных переводчиков, жизненным вердиктом которого был девиз: «Невозможное возможно, а возможное должно!»

Такую жизненную и творческую позицию избрал Евгений Дмитриевич Поливанов — выдающийся русский учёный-лингвист, автор фундаментальных трудов по общему языкознанию, научных грамматик, словарей и учебно-методических работ по русскому, японскому, китайскому, дунганскому, узбекскому, киргизскому и многим другим языкам.

По приглашению Наркомпроса в июне 1934 года вместе с женой Б. Поливановой переехал в Киргизию во Фрунзе. И здесь он занимался исследованием, переводом и пропагандированием эпоса «Манас».

Все эти и многие другие сведения об этом великом учёном любознательный читатель может почерпнуть из книги «Е. Д. Поливанов. Киргизский героический эпос «Манас»: исследования и переводы», увидевшей свет в 1999 году. Составителями сборника и авторами вступительных статей являются профессоры Кыргызско-Российского Славянского университета М. Рудов и В. Плоских. Многие материалы о деятельности Е. Поливанова в Кыргызстане, вошедшие в сборник, опубликованы впервые.

Следует заметить, что исследовательская работа о жизни и деятельности Е. Поливанова, объявленного в 1930-е годы «врагом народа», потребовала и от Михаила Александровича Рудова и Владимира Михайловича Плоских не только добросовестности, но и личного мужества в борьбе за восстановление честного имени этого выдающегося учёного. Они так же, как и некоторые другие учёные, занимались творчеством Е. Поливанова в те годы, когда о нём рискованно было даже думать.

Именно многолетний, кропотливый, упорный труд этих учёных позволил изданием книги «Е. Д. Поливанов. Киргизский героический эпос «Манас» пополнить сокровищницу трудов многих исследователей эпоса «поливановским творчеством» в Кыргызстане…

М. Рудов не уставал повторять, что переводческая деятельность требует тщательной работы над языком. Здесь происходит глубокое освоение чувства, идеи и высокого смысла самого Слова. В этом случае переводчик Рудов, охваченный «стихотворной страстью», — замечательный знаток и языка Пушкина, и языка Калыгула, ибо он работал над ними.

В книгах Михаила Александровича находим и такие стихи:

А у жены хорошей
Такая есть примета:
Как яблочко, по форме
Она замесит тесто
И хлебом всех накормит,
Поставит всё на место,
Упавшее поднимет,
Разорванное свяжет,
И ничего дурного
О ней никто не скажет.

Это о них, двух его женщинах — супруге Зинаиде Герасимовне и дочери Машеньке — думал Михаил Александрович, когда писал эти строки. Им он был верен всю жизнь, и от них он черпал энергию жизнелюбия и дарил её людям. И эти строки дополняют память о человеке-подвижнике с удивительной фамилией Рудов. В «Голубиной книге» — величайшем памятнике Древнего Ведания наших предков — Родноверов сказано:

От чего у нас ум — разум?
От чего наши помыслы?
От чего у нас мир — народ?
От чего телеса наши?
От чего кровь — руда наша?..
Наши помыслы от облац небесных,
У нас мир — народ от Адамия,
Кости крепкие от камени,
Телеса наши от сырой земли,
Кровь — руда наша от черна моря…

И Михаил Александрович всю жизнь искал своего ответа на вопросы, поставленные в «Голубиной книге», надеясь, что они если не ему самому, то «нам однажды пригодятся».

Валентина ВОРОПАЕВА,
профессор Кыргызско-Российского Славянского университета.