О чём не молчат морены, ч. II
(Окончание. Начало в №7)
…Однако вернёмся к хронологии жизни нашего героя. В 1993 году вместе с семьёй — женой и двумя сынишками — Владимир переехал в Воронежскую область и получил российское гражданство. Но горы и желание продолжить научный поиск с невероятной силой тянули назад. С тех пор с наступлением полевого сезона Владимир отправляется в интересующий его район исследований. Сначала он прибивался к инженерно-геологической партии своего однокурсника Сергея Ерохина в составе Кыргызской гидрогеологической экспедиции либо снаряжал самодеятельную экспедицию — таковых за свою жизнь он организовал 17. Из них две — на Кавказ, остальные — на Памир.
Начиная с 2000 года Шатравин сотрудничает с Институтом водных проблем и гидроэнергетики НАН Кыргызстана. Приезжает в конце мая — начале июня, уезжает в ноябре-декабре. Оставшиеся полгода обрабатывает у себя дома полевые материалы, пишет научные статьи и работает над новыми проектами. Ездит в Москву для консультаций у ведущих научных сотрудников МГУ и институтов географии и геологии Российской Академии (благо, что ему есть, где там остановиться надолго: в ближайшем Подмосковье проживает старший сын со своей семьёй). Кроме того, занимается предлабораторной подготовкой к анализам многочисленных проб, которые отобрал начиная с далёких 1970-х годов. Последние два года вместе с сотрудниками Тянь-Шаньского высокогорного научного центра трудится в рамках проекта ЮСАИД, объединившего с десяток учёных Кыргызстана, Казахстана и Таджикистана. В первое лето проводили исследования на ледниках Кыргызского хребта в бассейнах рек Кегеты и Ала-Арча и на кыргызской стороне Памира — в бассейне реки Алтын-Дара, в минувшем сезоне там же, на Памире, и в его таджикской части — Горном Бадахшане.
Вместе с Владимиром Ивановичем почти во всех экспедициях — во всяком случае, в самодеятельных — участвует со дня их свадьбы жена Галина Александровна. Она родом из Ново-Покровки Иссык-Атинского района и тоже с юности увлечена горным туризмом, он их и познакомил, породнил. «Мы два сапога пара», — шутит Шатравин. По специальности лаборант механических испытаний стройматериалов, Галина Александровна работает в походах полевым лаборантом и кухарит. В Воронежской области у них собственный дом и сад с яблонями, грушами, малиной и виноградником. Весной и осенью Галина Александровна проводит в нём необходимую обработку, а урожай снимают сосед и сыновья.
Во время полевых работ базовый лагерь разбивают на высоте, максимально приближенной к моренам, которые предстоит детально обследовать и на которых нужно делать горные выработки для отбора проб. Места для лагеря выбираются таким образом, чтобы там можно было установить палатки для ночлега и имелись источники воды. На Тянь-Шане это обычно на высотах около 3500 метров, на Памире — свыше 4000 метров, и до морен ещё несколько сотен метров вверх. До мест установки базовых лагерей добираются пешими, реже на лошадях и на автомобиле. Запас еды стараются брать на месяц.
В основном это супы «Роллтон», сухари и, конечно, тушёнка. Если есть возможность добраться до базового лагеря на машине, то покупают у чабанов барана. Но это редко — палеогляциологи работают там, где полное бездорожье. Чабанов там нет — они остаются в зоне альпийских лугов, в основном на высотах до 3 200 метров. Поэтому, если честно, обитание в полевых условиях — это жизнь впроголодь, о лепёшке можно только мечтать. Но никто на это не жалуется. Знают, на что идут. Поэтому, когда возвращаются из экспедиций, вспоминают не то, как старались растянуть тушёнку, а как потрясающе вкусен компот из горной смородины или облепихи. «Это нечто совершенно иное, чем смородина равнинная, — озверин, сметающий усталость горячей струей, и ничто с таким действием не сравнить», — написал в своих заметках один из участников.
Ещё одна особенность работы в экспедициях — полное отсутствие связи с родным домом и с цивилизацией в целом. Сотовая связь бывает лишь на некоторых участках, и то если поднимешься на гребень горной гряды или на вершину. Но это тяжело и требует много времени. Только в прошлом году благодаря проекту, финансируемому ЮСАИД, смогли приобрести дорогой спутниковый телефон. Однако он предназначается в основном для выхода на связь в случае ЧП.
Во время экспедиций рабочий день в базовом лагере, как правило, начинается с восходом солнца, когда оно хотя бы немного прогреет воздух. На Памире, где в минувшем сезоне сменили четыре лагеря, в сентябре это происходит в восемь утра. Берут кирки, лопаты, сита, продукты, воду на день и отправляются вверх. Обычно в помощниках у Владимира Ивановича ребята из Тянь-Шаньского высокогорного научного центра, которых он шаг за шагом обучает премудростям палеогляциологии. Для них он ценнейший учитель — где ещё найдёшь такого палеогляциолога! Достигнув морено-ледового комплекса, осматривают его, определяют место выработки и копают — чем глубже выемка, тем лучше, потому что больше вероятность отобрать надёжную пробу для радиоуглеродного датирования.
Морена сыпучая, всегда существует опасность остаться под обвалившимися бортами или быть придавленным рухнувшей сверху глыбой. Поэтому обычно идут на работы втроём-вчетвером. На одну выемку уходит несколько дней. Отобрав грунт, его просеивают, чтобы избавиться от крупных камней. Оставшийся мелкозём весом от 150 до 300 килограммов несут в рюкзаках и мешках вниз, в базовый лагерь. Галина Александровна промывает его, просушивает и извлекает, если повезёт, ту саму автохтонную органику, ради которой и предпринимаются экспедиции в проекте ЮСАИД: частицы растений, принесённых ветром на ледник тысячи лет назад и ушедших в разрез морены, либо остатки микроорганизмов.
Как отмечено выше, вес находки составляют десятую и даже сотую часть грамма. «Бывает, принесёшь с полтонны грунта, а в ней всего одно крошечное семечко, некогда принесённое со склонов на ледник ветром», — рассказывает Владимир Иванович. Памир практически голый, а в Тянь-Шане семена попадаются чаще: эфедры, арчи и прочей неидентифицированной растительности. Драгоценные находки отправляются на радиоуглеродный анализ в Европу. Стоимость анализа одной пробы составляет $400-450, раньше это удовольствие было не по карману и тоже стало возможным благодаря финансированию международного проекта. В предшествующие годы на этих же склонах Шатравин отбирал пробы на гранулометрический и геохимический анализы, чтобы классифицировать, что есть морена, а что — псевдоморена.
Помимо риска быть засыпанным в горных выработках на моренах, никто в экспедициях не застрахован от других опасностей. Например, на Памире надувная лодка, на которой участники экспедиции перебирались по одному через реку Муксу, перевернулась, когда настала очередь Владимира. Сказать, что он оказался в воде температурой плюс 2 градуса, не сказать ничего. Река, которая берёт начало с ледника Федченко, несётся, изгибаясь меж гор, со скоростью несколько метров в секунду, яростно расшибаясь о встречающиеся на её пути скалы. Не зря её называют Эверестом для экстремалов-водников. Шатравину удалось выбраться только чудом.
Бывает, проваливаются в ледниковые трещины. До сих пор везло, что трещины оказывались засыпанными внизу снегом — гляциологи и альпинисты называют это снежным мостом. Конечно, спасало и то, что шли, связанные веревкой, — упавшего вытягивали.
Все 25 лет, прошедшие со времени защиты кандидатской диссертации, Шатравин ищет и находит подтверждения своим открытиям. Отправляясь в новые и новые экспедиции, изучая морены, добывая новые образцы и получая результаты радиоуглеродного анализа, он все больше и больше убеждается, что находится на правильном пути. По его убеждению, в горах Евразии — Памире, Тянь-Шане, Гималаях, Кавказе — в эпоху плейстоцена произошло только одно оледенение, а не несколько, как ошибочно считают большинство исследователей, опираясь на всемирно известную, но, по мнению Шатравина, давно изжившую себя и дезинформирующую модель Пенка-Брюкнера. Более 100 лет назад двое немецких учёных-геологов А. Пенк и Э. Брюкнер, проведя исследования в Баварских Альпах, пришли к выводу, что в Западной Европе в период плейстоцена случилось четыре оледенения, каждому из которых они дали названия протекающих в этом регионе рек: «гюнц», «миндель», «рисс», «вюрм». С тех пор учёные результаты своих исследований, проведённых в различных районах мира, даже равнинных, искусственно укладывают в рамки этой схемы, только названия ледниковым эпохам дают исходя из местной терминологии. Изначально встав на неверный путь, то есть ошибочно принимая псевдоморены за истинные и используя недостоверные радиоуглеродные датировки, полученные исключительно по аллохтонной органике, исследователи завели в тупик четвертичную геологию и палеогляциологию. Поэтому, по выражению Шатравина, они уже почти 200 лет толкут воду в ступе. И, как следствие, до сих пор не получена основа для надёжного долгосрочного прогноза ледниковых и климатических изменений.
Парадоксально: кандидатскую диссертацию, которая, как говорит Владимир Иванович, «уже покрылась плесенью», в своё время зачли, но считаться с его открытиями не хотят. Речь идёт не о славе. Не тот Шатравин человек, которому она нужна. Не раз перед очередной экспедицией он обращался к учёным всего мира, в том числе Российской академии наук, её Сибирского и Дальневосточного отделений, а также МГУ с предложением подключиться к совместной научной работе. За два последних года его экспедиции удалось накопать в общей сложности около 100 проб для радиоуглеродного датирования морен. Из них, по выражению Шатравина, «жирных», то есть содержащих много автохтонной органики, около 70. В минувшем сезоне, к примеру, смогли отобрать только 40 проб — сделать большее нескольким энтузиастам просто не под силу. Необходимо, чтобы учёные-геологи и палеогляциологи как ближнего, так и дальнего зарубежья объединили усилия, провели ещё более масштабные исследования и вышли на архиважный для человечества долгосрочный прогноз. Масштабные — значит охватить не только Тянь-Шань и Памир, но и Анды, Кавказ, Альпы. Теоретически надо бы и Гималаи, но физически это будет очень тяжело, говорит побывавший там Шатравин, потому что языки гималайских ледников, где начинаются морены, находятся на высоте примерно 5 000 метров.
Почему учёный мир не откликается на предложения Шатравина? Он видит тому две причины. Во-первых, консерватизм остепенённых коллег, не заинтересованных признавать изначальную ошибочность позиций, на которых они построили свои исследования четвертичного периода и на том защитили докторские, стали профессорами. Во-вторых, их нежелание менять комфорт кабинетов на полевые исследования в труднодоступных горных районах. По завершении одной из своих экспедиций на Памир Владимир Иванович написал: «Наши выводы по палеогляциологии обследованных районов Памира режут слух исследователей-традиционщиков. Они ломают их «стройные» схемы расчленения плейстоцена. Считаем, что именно это является главным сдерживающим фактором, не позволяющим им выйти с нами в показательные маршруты как по Памиру, так и по Тянь-Шаню. Однако наши позиции только укрепились при исследованиях в Гималаях и Андах».
На вопрос, почему ЮСАИД решил поддержать его исследования, Владимир Иванович ответил, что американцев привлекли инновационность идеи и перспектива разработать наконец долгосрочный прогноз. Из поступивших 500 заявок они отобрали всего 50. Это говорит о том, какой конкурс выдержал проект Шатравина и его единомышленников.
По правде говоря, в палеогляциологии и четвертичной геологии как науках, которые не желают сходить с рельсов, ведущих в никуда, Владимир Иванович разочаровался. Но в профессии — нет, хотя и поплатился из-за неё частичной потерей слуха. Когда работал в Киргизгидромете, приходилось участвовать в регулярных аэровизуальных облётах всей территории республики. Вертолётчики летали в шлемах, а он по молодости и неопытности — нет. Позже, чтобы помочь семье и заодно собрать дополнительный материал для диссертации, он на три года забросил науку и пошёл работать бурильщиком в гидрогеологическую партию, где платили больше. Когда ударной «бабой», весившей до тонны, забивали буровую трубу, стоял такой грохот, что ночами его было слышно за пять километров. «А мы стояли рядом, — вспоминает Владимир Иванович. — Инструктаж по технике безопасности был формальным, мы только расписывались в журнале».
Что дальше? Накопленного Шатравиным научного материала уже с лихвой хватит на докторскую диссертацию. Но он не намерен пока садиться за неё. Говорит, что будет работать в горах, пока ноги носят и, конечно, стучаться и стучаться в двери учёного мира, чтобы его идеи принесли пользу. На ближайшие годы ставит задачу систематизировать результаты всех многолетних исследований, в том числе анализов отобранных проб.
Богатства с Галиной Александровной они так и не нажили. Всю жизнь находились на окладе, а пенсия — ниже среднероссийской. Один из сыновей стал военнослужащим, другой — священнослужителем. «Мы рано оторвали их от гор, — говорит Владимир Иванович, — а в Воронежской области гор нет». Но не это главное. Главное, что из всех экспедиций их есть кому ждать, включая пятерых внуков.
Перечитывая записи своего разговора с ним, нахожу его фразу: «Моя Родина — Кыргызстан, и в душе я остаюсь кыргызстанцем».
Когда наступает зима, неугомонному Владимиру Ивановичу больше всего не хватает лета. Сожалеет, что не успел сделать за короткий полевой сезон то-то и то-то… Но ведь за зимой всегда приходит весна.
Кифаят АСКЕРОВА.
Фото Владимира ШАТРАВИНА.
Related News
Жить — значит работать
«Пусть мой труд, который созидался для народа, Продолжится (раскроется) в моих учениках.» «Менин элге кылганRead More
Когда танец — вся жизнь!
Для неё театр — это, пожалуй, вся жизнь. Исполняя главные балетные партии в Национальном академическомRead More