История давняя. Передам ее так, как написал в уже пожухлой от времени газете, что недавно извлек из антресольного хлама.

…Ему тридцать семь. Зовут Альберт. Фамилия Шмоль. Работал электриком в винсовхозе. Женат. Растет сын. В Федеративной Республике Германии живут родственники: мать, брат, сестра. Получал от них письма с предложением приехать в ФРГ. Иногда — посылки. В конце 1974 года Альберт Шмоль с женой и сыном, оформив необходимые документы, продав дом, автомашину, выехали из Советского Союза.

Тяжелый пассажирский самолет приземлился в аэропорту Франкфурта-на-Майне. Из Москвы сообщили дату вылета, номер рейса. Ожидали, что встретят родственники. После таможенного досмотра к супругам подошел незнакомый человек.

— Вы господин Шмоль? — обратился он к Альберту. — Я представитель Красного Креста. Мне поручено помочь вам.

Семья Шмоль прибыла в лагерь для перемещенных лиц. Им объяснили, что при желании они сразу же могут отправиться к матери. Но задержаться в лагере — в их же интересах: здесь быстрее оформят необходимые документы. В одном из приземистых бараков им дали комнатку. Плотные шторы на окне, столик, двухъярусная койка. Провели несколько бесед. Уточнили биографические данные. Невзначай поинтересовались новым аэропортом киргизской столицы, попросили показать его на карте.

Вскоре Альберту и Анне Шмоль вручили паспорта граждан ФРГ, предложили переехать в другой лагерь и зарегистрироваться на бирже труда — в «арбайтенцентре». Пояснили:

— Контора подберет вам работу. К тому же это необходимо, чтобы вам оформили пособие по безработице.

Для Шмолей последнее замечание оказалось неожиданным. Родственники в письмах сообщали, что с работой по специальности можно устроиться очень быстро.

С матерью встретились через неделю. Брат приехал месяц спустя.

На семейном совете решили: Альберт и Анна будут жить отдельно. На этом настаивала вся родня. Подобрали квартиру в многоэтажном доме. Центральное отопление, горячая вода, мусоропровод, электрическая плита. Вроде бы чего лучше! Но эти удобства стоили свыше пятисот марок. Немногим меньше пособия по безработице.

Отношения с родственниками складывались так: «На вас слишком много идет продуктов». Альберт и Анна долго не могли разобраться в том, что происходило. Разрушение семейных связей, семейных традиций — характерная черта общества, в которое они попали. Здесь действовали законы и традиции, которые приводят к трагедиям тысячи семей.

В «арбайтенцентре» супругов предупредили, что право на пособие за ними сохраняется в течение года. Если за это время работа не найдена, выплату пособия прекращают. Правда, сразу по приезду Анне предложили место уборщицы. Она отказалась. Попытки Альберта устроиться на работу также ни к чему не привели: электрики не требовались.

Анна случайно узнала, что владелец одной из контор мог бы дать ей работу по специальности. «С помощью словаря, — рассказывает она, — мы написали письмо. Ответ не заставил себя ждать. Был он предельно краток: в Федеративной Германии есть специальные центры для устройства на работу».

Супруги Шмоль регулярно ходили отмечаться в «арбайтенцентре». Ответ вежливого служащего оставался неизменным: «Для вас пока ничего нет». При очередном получении пособия также вежливо осведомлялись: «Вы еще не нашли место?» «Это было унизительно. — говорит Анна. — Унизительно получать пособие сильным, здоровым людям, унизительно слышать вопросы чиновника и называться безработным».

Чтобы занять время, Альберт и Анна решили серьезно изучить язык. Они владели швабским диалектом, но знаний литературного языка хватало только на самые простые объяснения, да и то с помощью пальцев. На курсах для иностранцев, приехавших в ФРГ в поисках работы, преподавала молодая женщина.

— Мы, немцы, очень экономны, — любила повторять она. — Мы никогда не покупаем в магазине много продуктов. Ведь их нужно хранить дома в холодильнике. Это лишний расход электроэнергии. Холодильник же есть и в магазине.

Экономность… Это же был рационализм в самом худшем своем проявлении, привитый людям обществом, основанном на социальном неравенстве. Сегодня я сэкономлю полпфеннига, завтра полпфеннига. Зато послезавтра в банке на вашем счете будет на целый пфенниг больше! На практике это означало: люди, мыслящие так, никогда не окажут тебе помощь в трудную минуту. Это значит, что ты всегда и во всем должен рассчитывать только на себя. И никакое «а если…» в расчет не принимать.

А найти работу никак не удавалось. Однажды на имя Альберта пришло письмо из «арбайтенцентра». Контора сообщала: если господин Шмоль желает, он может получить место стекольщика.

Альберт отправился в контору завода. «Мне объяснили, — говорит Альберт, — что рабочий день начинается без двадцати пять. Опоздание даже на минуту отразится на зарплате. Никакие оправдания в расчет приниматься не будут. К тому же за подобное нарушение могут уволить».

Обязанности Альберта были несложными. Он резал, обтачивал, гнул стекло, которое шло потом на автосборочное предприятие. Первое время традиционное «Почему стоишь?» чаще всего относилось именно к нему, хотя Альберт работал с полным напряжением. Вскоре мастер заметил, что у него остается немного свободного времени, полторы-две минуты, пока стекло нагревается в печи. Немедленно вызвал инженера. Температуру в печи повысили, стекло стало нагреваться быстрее. Теперь уже не стало и тех полутора-двух минут для передышки.

Как-то Альберт поинтересовался, какая у него норма. Никто из рабочих ответа не дал. Мастер усмехнулся: сколько сделаешь. Сорок процентов из зарплаты администрация высчитывала: подоходный налог, на случай безработицы или болезни.

Мы хорошо знаем, что произвол предпринимателей в вопросах оплаты труда вызывает массовые забастовки в ФРГ. Достаточно вспомнить протесты служащих

аэропортов авиакомпании «Люфтганза», рабочих-химиков. Шмоли знали об этом, но всерьез задуматься пришлось лишь там, в ФРГ.

«В цехе работали люди разных национальностей, — продолжает Альберт — греки, турки, итальянцы. Всех их привела сюда нужда. Он жили надеждой собрать немного денег и вернуться на родину. Поговорить с кем-нибудь из них так и не пришлось. В цехе невозможно. Во время обеда все рассаживались в столовой группами по национальной принадлежности. Столик мастеров все обходили стороной. Я остался один. Рабочий день заканчивали в пять-шесть вечера».

Наконец повезло и Анне. Ее приняли на завод. На конвейер — собирать автомобильные фары. Работа была не менее напряженной, чем у Альберта. Когда на движущейся ленте появлялась цветная полоска, обязательно нужно было положить на нее собранное изделие. Зар-плата такая же, как и пособие по безработице. О среднем специальном образовании Анны никто не вспомнил.

«Рабочий день, — говорят Шмоли, — длился, как правило, одиннадцать-двенадцать часов. В пятницу зачастую подходил мастер, осведомлялся: «Вы не хотите завтра поработать?» Обычно никто не отказывался.

Анна часто замечала любопытные взгляды работниц. Как-то в обеденный перерыв ее подозвала группа женщин. Поняла: хотят о чем-то спросить.

— Фрау! — обратились к ней. — Вы приехали из Советского Союза. Правда ли, там все жены общие?

Анна растерялась. Такого вопроса никак не ожидала, и он ошеломил ее.

— В Советском Союзе семьи такие же, как и везде.

— Говорят, что в Советском Союзе голод? — поинтересовались женщины.

— Мой родственник был недавно в СССР в туристической поездке, — вступила в разговор еще одна работница. — Всей группе выдали талоны на хлеб. Двести граммов на талон. Моему родственнику нечем было угостить знакомого.

— Если хотите, это настоящая клевета — не на шутку возмутилась Анна. — Никаких талонов и никаких ограничений на хлеб в СССР нет.

— Почему же уехали, раз там так хорошо, — последовал вопрос.

Об этом Анна и сама не раз спрашивала себя. Не поймут, если сказать, что приехали к родственникам, чтобы быть ближе к ним.

О Советском Союзе Альберта и Анну расспрашивали часто. Многому, о чем они рассказывали, откровенно не верили. И винить в этом людей не приходится. О жизни Советского Союза газеты, радио, телевидение ФРГ или молчат совсем, или рассказывают всякие небылицы. В ход идут нелепейшие слухи, извращение и подтасовка, ложь. И это относится ко всем средствам массовой информации, которые служат интересам буржуа.

Однажды забежавшая по какому-то делу соседка увидела альбом «Советская Киргизия». Попросила посмотреть. Долго восхищалась необычной красотой девушек-киргизок, их нарядами, природой края. Фотографию Иссык-Куля, «прокомментировала» так: «Какой удачный снимок!»

— Почему удачный? — возразили супруги. — В действительности там еще лучше.

Им бы понятны удивление и недоверие соседки. «В один из выходных дней, — вспоминают Шмоли, — выезжали на Рейн. Его воды сильно загрязнены промышленными отходами десятков, сотен предприятий. В ту первую поездку удивили нас и таблички, установленные у дороги, рощи, леса. На них аккуратно было выведено: «Личное владение». Внизу стояло имя владельца. У первой встретившейся таблички в нерешительности остановились: идти дальше или нет». Так Шмоли познавали на практике казавшееся ранее отвлеченным понятие частной собственности.

Короткие вечера супруги проводили дома. После напряженной работы трудно было заставить себя куда-то пойти. Просматривали газеты. Они не могли вызвать большого интереса. Много всяких подробностей о деятельности разного рода политиков. Целые страницы заняты рекламой. Но тщетно найти хоть одно слово о рабочем человеке.

Часто задумывались о будущем своего сына. Он учился в четвертом классе. Занятиями не особенно перегружен. Учебная программа была явно облегченной. Шмоли узнали, что после четвертого класса учеников распределят по разным школам. Одни попадут в школы для способных детей, другие — для отстающих, неспособных, трудновоспитуемых. И, главное, Альберт и Анна поняли, что никто не заинтересован в том, чтобы их сын получил хорошее образование.

У них почти не было друзей. Молодые, общительные, они с большим трудом завязывали здесь знакомства. Сходились только с теми немцами, которые так же, как и они, приехали из СССР. Их объединяли общие тревоги, общие сомнения и заботы.

Вечерами часто слушали Москву: последние известия, музыку, интересовались сообщениями о погоде. Там, в ФРГ, впервые услышали песенку с полюбившимися словами: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди…» В чем-то эти слова были созвучны настроениям, раздумьям супругов. Все чаще возникали в семье разговоры о возвращении. Потом решились поехать в Бонн, в советское посольство. Через две недели им разрешили вернуться в СССР.

…Альберт и Анна живут пока у матери. Совхоз выделил им квартиру. Но они отказались, решили строить свой дом. Сын ходит в третий класс. В четвертом учиться оказалось трудно. Работают Альберт и Аня по специальности.

В ФРГ прожили тринадцать месяцев. Альберт работал около четырех, Анна — всего два с половиной.

Супруги показали небольшой любительский фильм, снятый ими в ФРГ. Улицы города, в котором жили, витрина магазина, люди на празднике. Лицо Анны с грустными глазами.

По тексту нетрудно понять, что эта часть заметок сделана достаточно давно. В киргизский период автора. Копаясь в собственном архиве, натолкнулся на старую газету, без особой охоты начал читать. И вдруг обнаружил прямую связь со многим происходящим ныне, что немало удивило. И побудило покопаться в памяти. На эту историю меня вывел мой давний консультант, преподаватель научного атеизма Киргизского госуниверситета Борис Иосифович Гальперин (1927-2013). Умер вроде бы в Запорожье, но будучи глубоко верующим человеком. Бывает. Но здесь совсем о другом.

— Ты знаешь, — сказал, зайдя по случаю ко мне в редакционный кабинет, — из ФРГ вернулась семья молодых киргизских немцев. Съезди к ним, пообщайся, наверняка будет любопытно.

Съездил, пообщался, договорился об интервью. Альберт охотно согласился продолжить беседу. Но уже в следующую встречу неожиданно нажал на тормоза:

— Ты знаешь, — сказал, — когда мы уезжали, нам сказали, что теперь нас обязательно будут использовать для пропагандистских целей. Так и получается? Нам этого не хотелось бы.

Настаивать я не стал, полагая, что в такой ситуации вернее всего выдержать паузу. Что сразу же и сработало. Альберт, чувствуя неловкость, вдруг предложил попробовать местного домашнего вина. Хотя я и был за рулем, отказываться не стал. Наша беседа с супругами затянулась далеко за полночь. О чем шла речь — уже изложено. Диктофонов тогда еще не было, блокнот умышленно доставать не стал, считая его неуместным.

Домой вернулся на рассвете. Жена с детьми спали. Под мирное их сопение подумалось: если сейчас не отпишусь, то детали разговора будут утеряны. Сел за стол. К началу рабочего дня стопку исписанной бумаги вручил старшей редакционной машинисте — Наталье Юрьевне, урожденной Кологривовой, что из потомков известного царева опричника. Она единственная в машбюро могла читать, точнее, угадывать мою скоропись.

После обеда меня, крепко клюющего носом, вызвал редактор — Василий Григорьевич Шепель, что руководил в свое время любимой газетой Н. Хрущева «Целинный край», он же бывший собкор «Правды» по Казахстану и Средней Азии:

— Знаешь, я решил поставить тебя в номер. Сейчас доведешь до трех колонок «с подрезом», проведешь через типографию и можешь быть свободным.

Три газетные колонки на большой стандартной того времени газетной странице при Шепеле были почти неслыханной роскошью. Это для массового издания — крупная публикация. Стало понятно и то, что рабочие сутки наконец-то закончатся. Но нескоро. Обычная в моей профессии практика, когда нужно оперативно, удобочитаемо по тексту и желательно еще вчера. И так годами. Отдых только в командировках. Часто на погранзаставах. От Карелии до Алтая объездил если не все, то многие. Как зов предков — казаков-севрюков. Кончилось плохо. После реабилитации резко сменил векторы профессионального интереса.

А тогда сел за сокращения — по словечку, по буковке, по эмоции, по видимому излишеству. Капля за каплей. Кое-что исчезло без меня. Например, в том месте, где речь о вопросах нашей героине. В частности о хлебе, у меня шли прямые слова Анны, сказанные в запале: «Да у нас печеным хлебом свиней кормят!» Практика такая была. Вполне естественная при союзной хлебной дешевизне и недостатке комбикормов, но вот сами слова исчезли. По причине политкорректности и сегодня далеко не обо всем говорят. Иных поправок уже не улавливаю. Почти.

Шум начался где-то к обеду следующего дня. Страна вдруг вспомнила, что среди множества народов и этносов у нее есть еще и масса немцев, в среде которых идут крайне сложные процессы. Вперемешку с обидами и вынужденной нерешенностью множества союзных проблем. Вдруг вспомнили и о том, что на плитах погибших в сорок первом красноармейцев значится множество немецких имен, но далеко не все они относятся к иудейским. Как думается, до сего дня. И когда на майские святые праздники мы видим немалую колонну «полка бессмертных» и местных немцев, поющих русские песни военных лет, то во многом это и память вот этой самой публикации, по сути обвалившей лавину отечественной реальности. И когда сегодня говорят о германских проблемах — в смысле, как привлечь на свою сторону около четырех миллионов русских немцев нынешней Германии, то это тоже след той давней газетной публикации. Не только в ушедшем времени, но и в проявлениях текущего.

Эта лавина заявила о себе на следующий же день после выхода в свет публикации. В редакцию потянулся народ с вопросами. Разными.

Помню женщину, что чуть не плакала. Потому что сын объявил о женитьбе. Я хмыкнул.

— Вы смеетесь, — возмутилась моя посетительница. — А у нас документы на выезд готовы, он же жениться надумал! На казашке!

Зерно проблемы обозначилось.

— Чем же я-то могу помочь?

— А вы хотя бы поговорите с ним!

На Альберта и Анну такой житейской дури сыпануло не меньше. Им без конца звонили — из Казахстана, Сибири, с Урала. С вопросом: правда ли то, что написали в газете?

Таких историй набралось на целую книгу. И она появилась, даже в нескольких изданиях. Относились к ним по-разному. Бывало, что с раздражением швыряли в работников ОВИРа: дескать, ни я, и никто другой вам просто не верят! Пишите-пишите, но это не для нас!

Но читали. И то, что именно в Киргизии умышленно раскрученные “цветные революции” принесли наименьший урон, вижу след той нашей нечаянной газетной линии. Как они же в германских событиях сегодняшнего дня. О чем уже сказал. И в том, что сегодня немалое число тех немцев охотно тянутся самолетами из Германии к местам своего былого, союзного обитания.

А вот тех ребят, что всполошили своим решением родителей, я нечаянно встретил. На пересадке в аэропорту Ростова-на-Дону. Они обращали на себя внимание любопытных, в том числе и тем, какими влюбленными глазами смотрели друг на друга. Рядом с их столиком в аэропортовском кафе стояла коляска с малышом.

Как сложились судьбы Альберта, Ани, их сына — не знаю. Знаю только, что часть аэропорта возле их села в припадке доверия к демократии отдали под американскую авиабазу. Поэтому сегодня в бывших селах швабских немцев — Виноградном и соседней с ним Грозди — следы больших перемен. Тяжелые американские транспортники, заходя на посадку, прямо на них сливали остатки топлива. Потому сегодня никакого собственного виноделия в республике нет. Нет и той базы. Еле избавились, когда часовой застрелил местного жителя — из работников порта. Что-то там привиделось набитому наркотиками вояке.

1976 — 2017 гг.
Александр МАСЛОВ,
журналист, писатель.
Бишкек, Киев.