У войны нет срока давности. Тем более — у Великой Отечественной, изувечившей судьбы миллионов. Память о ней должна жить в нас вечно, передаваясь с генами. Так оно, наверное, и есть. Помню сон, приснившийся мне в семь или восемь лет, во времена обострения отношений СССР и Китая. Приснилось, что над нашим двором в селе Ленинском на юге Казахстана, где я родилась и выросла, летят военные самолеты — так низко, что тень от них накрыла землю. На крыльях отчетливо видна фашистская свастика, вот-вот сбросят бомбы… Так в моем детском сознании, впитавшем с рождения рассказы и фильмы о Великой Отечественной войне, аукнулось тревожное ожидание, которым была пропитана атмосфера конца 60-х годов. Я проснулась в ужасе, а через несколько секунд он сменился счастьем от осознания, что это всего лишь сон.

У нашей семьи, как и у каждой, жившей в большой некогда единой стране, свой счет к войне.

…С единственной сохранившейся фотографии смотрит на нас мамин старший брат Насиб Аляскеров. Правильно — Насиб, а в военных документах писарь, для которого были непривычны азербайджанские имена, записал «Насып». По возрасту почти мальчишка, но из-за зачесанных вверх волос выглядит старше. Фотокарточка больше похожа на нарисованную. Возможно, уже после войны Анаш нене отдала снимок сына одному из заезжих фотографов, и тот сделал портрет, что-то подрисовав. Тогда по селам ездили фотографы из районного ателье, принимали карточки, увеличивали их и приукрашивали. Самое поразительное в снимке нашего дяди — глаза, которых ретушь не коснулась. Они — живые, смотрят из своего времени так тревожно-проницательно, как будто мальчишка видит свое будущее.

…Нам мало что известно о довоенной жизни родителей. Знаем, что в 1937 году семьи обоих дедушек — и с отцовской стороны, и с маминой, как и многих, репрессировали по сфабрикованному обвинению и выслали из Азербайджана. Позже реабилитировали. Отцовская семья была родом из села Гекдере Зувандского района, мамина — из села Перчиван Зангеланского района в Гарабахе. Обе семьи на правах спецпереселенцев оказались в Чуйском районе Джамбулской области Казахстана, в колхозе «Мойынкум», граничащем с песками Мойынкум (отсюда и название колхоза). Отцу едва исполнилось 20, маме — 11 лет, Насибу — 13. Население села почти полностью состояло из репрессированных — помимо азербайджанцев, это были в основном карачаевцы и немцы. Такой интернациональный состав сохранился и в последующем — не случайно, когда в 1957 году колхоз преобразовали в совхоз, его назвали «Дружба». Народ распахивал на лошадях и быках степь, вручную копал каналы и арычную сеть, сажал лесополосы… Колхоз «Мойынкум», как и весь Чуйский район, выращивал пшеницу, овес, ячмень, кукурузу, рис, кунжут, хлопчатник. Весной 1941-го впервые посеяли сахарную свеклу. Поскольку местное население не знало, как ее выращивать, повсюду организовали курсы свекловодов. И осенью, несмотря на то что шла война, смогли получить в целом по району с каждого гектара в среднем 300 центнеров корней — на 65 центнеров больше плана. На свеклу имелись большие виды: рассчитывали постепенно увеличивать площади ее посевов. С этой целью собирались возвести на реке Чу Ташуткульскую плотину, на которой также намечали построить ГЭС.

Насиб, как и вся молодежь колхоза, скорее всего, работал с родителями на хлопковых и свекловичных полях, а вечерами учился в школе. Он ушел на фронт в январе 1943-го, едва ему исполнилось 18. В ту осень, как и в предыдущий год, выдался большой урожай свеклы. Руки спецпереселенцев, привычные к труду, не ведали устали, и земля, тысячелетиями отдыхавшая, охотно откликалась на уход. Старожилы рассказывают, что свеклины уродились размером со среднее ведро. Морозы ударили рано, и даже к январю еще не весь урожай успели выкопать. Каждый день из села на сахзавод уходили автомашины, груженные очищенной свеклой. Попутно на них увозили в райцентр призывников — в день по несколько парней.

Незадолго до этого наша мама вышла замуж и жила отдельной семьей. Узнав о том, что брат уходит на войну, она выскочила из дома и изо всех сил рванула по обледенелой дороге к сельсовету, откуда отправляли мобилизованных. Насиб с ребятами уже сидел в кузове грузовика, на куче свеклы. Анаш нене, стоявшая с другими матерями рядом, не показывала слез, чтобы не расстраивать своих детей, а у самой сердце рвалось на части. Худенькая дочь вскарабкалась на борт грузовика и успела только дотянуться до брата… Дали команду трогаться. Больше Насиба семья не увидела. В декабре от него пришло последнее письмо, а еще через несколько месяцев — «черная бумага» («гара кяхаз», как ее называли азербайджанские матери) — извещение о том, что пропал без вести. Вернувшиеся с фронта однополчане рассказали дедушке Джахангиру, что Насиб погиб 14 февраля 1944 года и похоронен в деревне Михайловке Витебской области. Еще сообщили, что в окоп, где он находился, упала и взорвалась бомба.

Двор Анаш нене в казахстанском селе Новый Путь, куда они с дедушкой переехали в 50-е годы и жили до конца жизни, был огорожен невысоким штакетником, и мимо по Комсомольской улице целый день шли односельчане: утром на работу в поле, машинно-тракторные мастерские, гараж, в магазины сельпо, вечером молодежь спешила на сеанс завезенного завклубом кино… В чертах лиц, в походке, телосложении азербайджанских парней Анаш нене все время искала сходство с сыном. В 1944-м с фронта пришло извещение, что его нет ни среди живых, ни среди мертвых, после войны вернувшийся однополчанин рассказал, что в окоп, где находился Насиб, упала и разорвалась бомба, никто не выжил. А Анаш нене все равно не переставала ждать…

Джахангир баба искал сына вплоть до 1954 года. На сайте ОБД «Мемориал» размещена переписка военных ведомств СССР за 1953 год по поводу его запроса. Однако кто-то из исполнителей системы (сотрудник то ли отдела по учету погибшего и пропавшего без вести рядового и сержантского состава Советской армии, то ли архива Военного министерства СССР, ныне Центрального архива Минобороны Российской Федерации в Подольске) допустил роковую ошибку: неправильно расшифровал номер полевой почты 54269 на последнем письме Насиба. Семье сообщили, что документы 231-го стрелкового полка на хранение в архив не поступали. На самом деле указанный номер полевой почты принадлежал не 231-му, а 1231-му стрелковому полку 371-й стрелковой дивизии.

Джагангир баба умер в 1960-м, Анаш нене — в 1977-м. От пенсии за погибшего сына они долгое время отказывались. Анаш нене плакала и говорила, что им не суждено было жить на заработок Насиба, а получать деньги за него, мертвого, они не хотят.

Три года назад мы возобновили поиск дяди Насиба. Вот тогда и узнали о роковой ошибке архивиста. Однако далеко вперед не продвинулись. Знаем только, что воевал рядовым стрелком, что именно в те дни, когда он, предположительно, погиб, части 371-й стрелковой дивизии в составе других соединений вели ожесточенные бои за освобождение Витебска на плацдарме реки Лучесы, на ее западном берегу. 33-я армия, в состав которой входила 371-я стрелковая дивизия, тогда потеряла более 40 тысяч человек… Если увеличить карту 1943 года, то возле деревень Павлюченка, Поротьково и озера Бондино-Мосино, что примерно в 10,9 и 11 километрах южнее Витебска, можно увидеть хутор Михайлово. Возможно, боевые товарищи Насиба ошиблись на две буквы в названии села.

Но, как нам сообщает военкомат Витебской области, ни в одном из установленных воинских захоронений на территории современной Беларуси Насып Аляскеров не значится. В то же время только на территории Витебской области захоронено более 206 тысяч человек, фамилии которых до сих пор неизвестны.

Самое поразительное, что, как информировал подольский архив, «в алфавитной книге и книгах учета рядового и сержантского состава 1231 сп 371 сд за 1943-1944 годы Аляскеров Н. Д. не значится».

Руководитель Витебского регионального центра героико-патриотического воспитания молодежи «Пошук» Лариса Наумовна Бруева написала, что Насиб «мог быть и раненым, а госпитали находились на восточном берегу Лучесы. Переправы немцы бомбили и обстреливали круглосуточно. Лед был весь покрошен. Все дно реки (когда размывали песок для подъема техники в 2008 году) было устелено черепами погибших солдат».

Говорят, человек не иголка, найдется. Какие сугробы, какая река или лес таят до сих пор правду о рядовом стрелке Насибе Аляскерове? О чем подумал почти мальчишка в последний миг в заносимой февральскими метелями Белоруссии за тысячи километров от уютного теплого дома, где ждала Анаш нене?

…Двое братьев нашего отца, оставшихся в Азербайджане, когда семью репрессировали, ушли на фронт. Один погиб, второй выжил и вернулся с наградами.

За год до начала войны нашего отца Балагардаша Аскерова назначили в колхозе «Мойынкум» бригадиром полеводческой бригады. В характеристике, подписанной председателем правления колхоза И. Германовым, говорится, что «с 1937 года он работал рядовым колхозником, выполнял норму на 150-200%. Как один из лучших организаторов был выдвинут правлением колхоза на пост бригадира полеводческой бригады». Бригада отца, по словам старожилов “Мойынкума”, была одной из самых передовых в колхозе. Все выращенное сдавали государству: все — для фронта, все — в фонд обороны! В книге «История Шуского района» (так теперь называется мой родной Чуйский район) написано, что в 1942 году колхозы района «выполнили планы по зернопоставкам на 102%, по натуроплате — на 100%, по сенопоставке — на 100%, по картофелю — на 112%, по мясопоставке — на 105%, по шерстепоставке — на 100%, по молокопоставке — на 100%, по брынзопоставке — на 103%, по овощепоставке — на 100%».

Часть урожая свеклы мыли, нарезали, сушили и тоже отправляли на фронт. Для себя люди отваривали съедобную траву, приправляли ее кукурузной мукой, если у кого она была, и тем выживали. Многие умирали от истощения и желтой лихорадки, слепли от трахомы. Из поколения в поколение мойынкумские азербайджанцы передают рассказ о бригадире кормовой бригады, который донес в органы НКВД на женщину, по зернышку собравшую с уже сжатого поля 3 кг пшеницы. После этого ее арестовали и увезли. Несчастная была из Гарабаха, откуда родом и наша мама, после выселения ее мужа забрали в трудармию и она одна растила двух сыновей. Из заключения она так и не вернулась, видимо, там и погибла. А того бригадира все прокляли.

Мойынкумцы не только выращивали урожаи, но и обеспечивали фронт теплыми вещами. «История Шуского района» сообщает, что в 1941 г. в целом по району «было собрано 20 000 вещей, в том числе меховых жилеток — 850 шт., курток ватных — 797, ватных шаровар — 676, меховых рукавиц — 995, валенок — 2 405, полушубков — 1 010, кож разных — 1 807, нательного белья — 1 563, носков, перчаток, варежек — 3 398, шапок-ушанок — 1 180, мануфактуры — 761 м и много других вещей». В 1943 году организовали сбор средств для строительства танковых колонн. Колхоз «Мойынкум» собрал около 100 тысяч рублей.

В Чуйский район эвакуировали два детских дома — московский и воронежский. Один из них разместили в центре села Мойынкум, в помещении, где, как рассказывают старожилы, до войны располагался ясли-сад. В детдоме воспитывали сирот, чьи родители погибли в войну. Колхоз помогал выживать и им, обеспечивая необходимыми продуктами, одеждой. Ближе к концу войны ребятишек увезли. Здание детдома сохранилось до сих пор: какое-то время в нем снова находился детсад, потом — школа. Теперь все заброшено: стены настолько крепкие, что еще стоят, а окна выбиты.

Когда война закончилась, в клубе колхоза состоялось торжественное собрание, и нескольких мойынкумцев наградили медалью «За доблестный труд в Великую Отечественную войну 1941-1945 гг.». В их числе и наш отец. В 1947 году за высокие урожаи свеклы он был представлен к награждению орденом Трудового Красного Знамени. Об этом мы, его дети, узнали только недавно, изучая его архивы. Но, к сожалению, орден отец не получил — по всей вероятности, сыграло роль то, что был из числа репрессированных.

Мама почти всю войну проработала в бригаде отца, «перевыполняла социалистические нормы труда», как говорится в характеристике правления колхоза.

…К концу войны жить стало немного легче. Появилась возможность иногда выпекать кукурузный хлеб. Вся пшеничная мука по-прежнему отправлялась на фронт. Для себя люди использовали размолотую вручную кукурузу, которую каждый мойынкумец старался посадить у себя в огороде, потому что она спасала от голода. Мама часто вспоминала вкус кукурузных лепешек, которые они со свекровью — нашей Гюльзаман нене — выпекали в тандыре. Горячими они были очень вкусными и сытными, но, остыв, затвердевали, как камень…

Кифаят АСКЕРОВА.
Фото и документы из архива семьи.