В селе Алтайском Алтайского района Алтайского края, старинном и красивейшем поселении, северная часть которого располагается на равнине с невысокими холмами, а южная — уже в горах с крутыми склонами, половину деревни в ту пору, когда появилась в ней на свет героиня нашего рассказа, составляли Казаковы. Казаковым был и отец Нади — Ермил Антипович. Свою маму, нареченную красивым русским именем Анисия, Надя не помнит, потому что та умерла, когда ей было всего два годика. Ермил Антипович участвовал в Первой мировой войне, попал в плен, 12 раз убегал из него — ловили, возвращали, в 13-й раз  убежал-таки. После смерти  Анисии он женился, работал на золотых приисках, жили новой большой семьей (трое детей Ермила да столько же мачехи) в Бийске, в 90 километрах от Алтайского. В доме был песенник, Надя рано научилась читать и знала песни из него назубок. Когда приходили гости, ее ставили на стул, включали граммофон и просили спеть. Счастливое детство враз обрушилось, когда умер отец. Наде тогда исполнилось лет 6, какое-то время она скиталась с сумой по Бийску — побиралась. Потом приехала  сестра отца Ольга и увезла ее на Дальний Восток, где проходил службу ее муж — офицер Алексей Егорович, кстати, тоже Казаков. Своих детей у четы не было, и Надя стала для них родной.

…За несколько лет до начала Великой Отечественной войны Алексея Егоровича перебросили в Курск, где он служил начальником  штаба. С наступлением июня семья отправлялась вместе с ним за город, где в летнем лагере проходили командирские учения. Так было и в 1941-м. Надя к тому времени закончила шесть классов. Она отчетливо помнит, как над курскими лесами появились немецкие парашютисты. Это были диверсионные группы, нередко переодетые в женскую одежду. Учения пришлось свернуть и спешно перебазироваться в Курск. Город начал готовиться к обороне — копать рвы и траншеи (их проложили прямо под окнами и уютной двухкомнатной квартиры, в которой жила семья Нади), тысячи людей записались в полки народного ополчения,  создали группы противовоздушной обороны, истребительные батальоны для охраны предприятий, поддержания порядка и борьбы с диверсантами. В конце августа в небе над железнодорожным вокзалом взвыли первые самолеты с крестами, начались бомбежки. С Запада шли один за другим составы, полные эвакуированных. В один из них села и Надя вместе с матерью Ольгой Антиповной, когда из Курска начали эвакуировать все семьи военнослужащих. Накануне ночью они проводили на фронт Алексея Егоровича, назначенного начальником  эшелона. Перед уходом он позаботился о том, чтобы семью при эвакуации направили в Киргизию, где жила Ольгина сестра. Больше Алексея Егоровича семья не увидела — в сентябре от него придет последнее  письмо, в котором он напишет, что ждет воинского награждения, а потом пропадет без вести на Смоленском направлении.

Жаль, что  ни одно ведомство у нас в стране не анализирует, откуда родом оставшиеся  в живых участники Великой Отечественной войны. Тающий изо дня в день список, которым располагает Республиканская организация ветеранов войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов, выдает скудную информацию: фамилия-имя-отчество, год рождения, адрес, телефон — в нем нет даже графы, указывающей, где родился человек. Но для себя я сделала открытие: все шестеро приблизившихся к  своему 90-летию или перешагнувших этот рубеж участников войны,  с которыми мы успели с нынешней весны встретиться и подробно записать их воспоминания, — сибиряки. Значит, верна истина о том, что Сибирь, хоть и испытывает организм смолоду, зато закаляет и  дает возможность жить дольше. Одна из этих шестерых — и Надежда Ермиловна Малькова, в девичестве Казакова.

     …Ольга Антиповвна, предусмотрительная женщина, зная, чем чреваты войны и эвакуации, взяла  в дорогу спирт, чтобы протирать кожу головы и не заразиться вшами. В теплушках  не было даже  нар — все стояли либо сидели на чемоданах. Среди ехавших с Запада находилось много еврейских семей, убегавших от фашистских зверств. В пути то и дело  бомбили, и тогда пересаживались с одного состава на другой, иногда это были открытые платформы, на которых везли оборудование эвакуируемых заводов и   фабрик, — приходилось размещаться между станками.
У Ольгиной сестры  Ульяны самой было пятеро детей,  с которыми она ютилась в мазанке в селе Ворошиловка возле Фрунзе. Приехала также сестра Нади, которая воспитывалась у другой родственницы, вот эта мазанка всех и приняла. Мама  стала работать на   фабрике ОСОАВИАХИМа, где шили брюки, гимнастерки, телогрейки и другое обмундирование для армии (когда  война закончится, ее наградят медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.»).  Надя, закончив в Ворошиловке 7 классов, поступит в ФЗУ  на радиооператора. Училище тогда располагалось в самом центре Фрунзе, возле нынешнего главпочтамта. Программа учебы была плотная и ускоренная — видимо, готовили к отправке на  фронт. Занимались с 8 утра и до глубокой ночи — изучали радио- и электротехнику, военное дело. Каждому учащемуся полагались  600 граммов хлеба в день. Получив паек,  Надя сразу же его съедала, а потом мучил голод. Булка хлеба на рынке стоила 200-300 рублей, и конечно, многим была не по карману. Вот Надя и придумала: два дня подряд питалась только училищной баландой, которую давали в обед (затируха из муки, соли и воды), зато потом сразу получала целую буханку. Занималась  с интересом, азбуку Морзе знала на отлично, поэтому после окончания  учебы ей предложили работать в училище мастером. Но девушке хотелось свободы, самостоятельности, и она попросила не оставлять ее во Фрунзе, отправить пусть хоть в самое отдаленное село. Ее распределили в Талас.
     Тогда Талас был селом, в нем жило много русских  и высланных с родины чеченцев. Надя отстукивала радиограммы областного партийного  начальства вышестоящему: они рапортовали о заготовленном урожае, об отправленных воюющим солдатам теплых вещах и сухофруктах, о деньгах, собранных  населением для строительства танков и самолетов…  Рядом с радиостанцией находился радиоузел, днем там чинили тарелки репродукторов и обеспечивали вещание местного радио, передававшего  сводки Совинформбюро, а ночью помещение пустовало, и Надя располагалась там спать. Трудилась она старательно, поэтому, когда встал вопрос, кого направить работать  в село Буденновку, где не имелось специалиста, выбор пал на нее, потому что остальные радиооператоры были постарше и семейные. Послали  на месяц, а оставили на три.  Поток радиограмм в Буденновку и обратно шел большой — Надя полчаса подряд отстукивала, передохнув, снова  работала, и так до 12 часов ночи. Спала там же, а в выходной отправлялась за 30 км к подружке в Талас, чтобы  помыться у нее в бане. Дорога туда вела пыльная и каменистая, добираться чаще всего приходилось пешком, девушка набирала в карманы демисезонного пальто камни, чтобы защищаться в пути от злых собак.  Искупавшись и еще успев  вечером сходить в кино, ночью возвращалась обратно…
     После училища требовалось отработать два года по распределению, но Наде по-прежнему хотелось свободы и счастья. Сводки Совинформбюро передавали, что Украина район за районом освобождается от фашистской оккупации, и Надя подалась туда  вместе с подружкой. По пути через Среднюю Азию купили пуд соли, наслышанные о том, что в Украине она стоит дорого. Украинские железнодорожные станции встречали пассажиров буртами вываленной для продажи картошки, крынками молока, пирожками… Стакан соли стоил 15 рублей, продав ее,  девчонки покупали еду. Проехали Полтаву, в Ровно  возле вокзала находился почтамт с телеграфом и радиоузлом, там  требовалась радистка. У Нади на руках имелась справка о том, что отработала в Таласе год. На телеграфе этот документ взяли, сказали, что проверят, и попросили прийти позже. Надя испугалась, что ее посадят за то, что не отработала два года, и больше на почтамте не появилась. Зато на глаза  попалось  объявление, что требуются на фронт добровольцы, и они с подружкой, не мешкая,  записались. Из страха быть наказанной за то, что не отработала положенное, Надя не призналась, что радистка, и ее определили вольнонаемной в 20-й полевой прачечный отряд 27-й армии.
Стояла ранняя весна 1944 г. Девчушке не исполнилось и 17 лет. 27-я армия в составе 1-го Украинского фронта вместе с другими соединениями  отражала ожесточённые удары противника в районе севернее Умани и восточнее Винницы. Потом участвовала в  Корсунь-Шевченковской  операции, в результате которой окружили и уничтожили значительные силы Вермахта. Затем освобождали Белоруссию, форсировали Днестр и Прут, гнали фашистов из Молдавии, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Австрии… И весь этот путь в составе хозчасти прошел полевой прачечный отряд (ППО). Хозчасть шла вслед за армией. В ППО свозили с передовой, госпиталей, из всех подразделений грязное, окровавленное, зачастую вшивое белье и обмундирование. Солдаты, доставлявшие на автомашинах одежду, подшучивали над отрядом, называя работавших в нем мыльными пузырями. Но если бы не эти «пузыри», то нашу армию выкашивали бы не только вражеские пули, но и эпидемии, как было во время всех предыдущих глобальных войн. Одежда сначала замачивалась в огромных чанах, затем ее кипятили, дезинфицируя, а потом терли на больших деревянных досках. Эту работу в отряде делали рослые, сильные женщины, в основном из  центральной части России. Стирали преимущественно хозяйственным мылом. Надя  была самая младшая,  ее жалели и стирку не поручали. Однако и то, что  делала  она, легким не назовешь: поди-ка натаскай двумя  ведрами воды из речки да наруби дров. Она рубила и кору дуба — ее замачивали в нагретой воде и опускали туда кожу, из которой потом шили здесь же, в хозчасти, армейские сапоги. Стирали во время передышек. Старались остановиться поближе к воде,  белье сушили на натянутых  густыми рядами веревках, в дождь — в палатках.
     Был острый дефицит и белья, и обмундирования, поэтому, высушив, его штопали на швейных машинках, которые следовали повсюду вместе с отрядом (этот дефицит ощущался и после войны: Надежда Ермиловна вспоминает, как штопала портянки мужу-офицеру). Корыта, чаны, швейные машинки и прочее оборудование везли на подводах, сами шли пешком — бывало, за день проходили по 70 километров. Спали, где придется: на земле, на снегу, усыпанном трупами людей и лошадей…  На серпантинах Альп у лошадей не хватало сил подниматься вверх, приходилось толкать подводы, ноги у всех оказались избиты в кровь. Чтобы не сошли с  ума, в отряде давали вино, но Надя не пила ни его, ни водку, потому что организм не принимал.
Хотя в отряде работали вольнонаемные,  они, так же, как и солдаты, несли службу, охраняя с винтовкой хоздвор. Дисциплина была строгая: за мат наказывали нарядом вне очереди, курить тоже запрещалось. Правда, вспоминает Надежда Ермиловна, никто из женщин и не курил.
На территории Румынии — в Трансильвании — она попала под артобстрел. Ее вдруг подняло и швырнуло вниз, потом сознание куда-то провалилось. Надю вынес с поля боя на руках и доставил в госпиталь солдат из штрафного батальона. Когда пришла в себя, обнаружила, что вся загипсована и забинтована: открытыми остались  только глаза, нос и губы. У нее были множественные осколочные ранения и тяжелая контузия: врачи буквально всю ее заштопали. Она не ощущала своего подбородка — оказывается, его  раздробило, рот не открывался, хотела посмотреть на себя в зеркало — не давали.      «Лучше пристрелите!» — умоляла  глазами. В госпитале не хватало санитарок, и за Надей ухаживал молодой солдатик из выздоравливающих, подавая и убирая судно. Ей было стыдно, она терпела по нескольку суток, либо, опираясь на костыли, ковыляла  в туалет. Пока однажды врач по бинтам на пятках не догадался об этих походах и не сказал, что она лишится ног, если будет раньше времени ходить.
Из госпиталя на передовой Надю отправили  в госпиталь для тяжелораненых в Брашове (старинный город в той же Трансильвании), который советские войска уже прошли. Ехала она в поезде-летучке, на перронах вокзалов румыны, увидев ее в окно обмотанную, как кокон,  сочувственно качали головами: «Руссиш домнишора» («Русская барышня») и приносили ей еду.
     …Когда раны заживут, Надя догонит  (где — на поезде,  где — на машине) свою часть. Пожалев, ее назначат писарем в штаб отряда, потом — казначеем. Через некоторое время ее разыщет солдат Саша — тот самый, который вынес ее, раненую, на руках с поля боя. Он признается ей в любви, а потом и посватает чин по чину, приехав вместе с командиром и  обручальным кольцом. Однако сердце Нади не дрогнет и не откликнется: ее любовь ждала еще  впереди.
…Домой  с войны возвращались примерно тем же путем: Чехословакия, Венгрия, Румыния, Молдова, Украина… Вспоминая увиденное, Надежда Ермиловна рассказывает, что румыны жили очень бедно, питались в основном мамалыгой из кукурузной муки, фасолью да  горохом, чехи — побогаче, судя по обстановке в домах и маринадам на зиму, а зажиточнее всех были мадьяры. Запомнилось озеро Балатон: необъятное, светло-зеленое, с мелким песком на дне и крутыми берегами, поросшими лесом. Надя взяла лодку с веслами и поплыла далеко-далеко. Удивительно: плавать она не умела, но ей было совсем нестрашно. Может быть, потому, что, наконец, наступила тишина, и это было обещанием полной безопасности навсегда.
…Вернувшись во Фрунзе, она до самой пенсии работала техником в Управлении геологии. В Бишкеке и живет по сей день.

Кифаят АСКЕРОВА.
Фото предоставлено
Н. Е. Мальковой.