Main Menu

Вечно живи, Новруз-байрам!

Детство в моей памяти — нерастаявший островок. Живут на нем полянка с остропахнущей полынью, которую мы, обгоняя друг друга, собирали для веников, широкий неглубокий канал с зеленой водой, в которую мы падали с разлета, желтые и упругие, как мячики, яблоки из совхозного сада, перебиравшего ветвями знойный воздух сразу за каналом. И еще на том острове — мы, сестры, в одинаковых платьишках из желтого в цветочек крепдешина и легких сандаликах из кожи. Платья-«татьянки», присборенные по талии, с рукавами-«фонариками» нам обязательно шила к байраму  мама, а сандалии были дополнительной обновой к празднику.

…На дворе — март. Уже давно высохла земля. Весна прочно встала на ноги. На еще черной, не успевшей взъерошиться белой пылью улице мы играем в классики, подминая разноцветную шелуху от крашеных яиц. Байрам! Это томительное, восторженное  ожидание вкуснющих лакомств, дня, когда можно не пойти в школу и пить полными глотками воздух свободы от учебников, хлопот по дому.
1     Первый звоночек, радостно предупреждающий, что приближается байрам, раздается в начале  марта. Мы сажаем в двух самых красивых тарелках отборную пшеницу. Каждый элемент подготовки к празднику несет  особый смысл. Сажая пшеницу, мы желаем своему дому обильного урожая. В последний вторник перед байрамом наступает чаршамба. Из оставшейся после зимы соломы отец разводит костры: яркие, стреляющие   звездочками в темноту. По воспоминаниям отца,  в старину в его родном селении, расположенном на самой границе с Ираном, огонь разжигали на глиняных крышах.
…Однажды — в тот год наша улица была особенно дружна — огонь взяли и разложили прямо на дороге. Вереница сверкающих оранжевых цветков, распустившихся в одно мгновение, стала как цепь сердец, протянувшаяся от дома к дому. Строгий сосед-немец дядя Коля Матис ходил вдоль улицы, заложив руки за спину, и следил, чтобы искорки не попали на готовые вспыхнуть, как спички, сеновалы. В молодости дядя Коля отработал  в трудармии на шахтах, с тех пор его легкие забились угольной пылью, и жена отпаивала его парным молоком. Соседи уважали бывшего шахтера за то, что он все умел по хозяйству и мог  помочь советом в починке любой техники.
…Костры  высокие, прыгать через них страшно, но надо. Чтобы оставить в уходящем году, согласно поверью, еще не нажитые детские грехи. «Прыгай, дочка, не  бойся», — подбадривает отец, подкладывая еще сухой соломы. И я, остановив на секунду сердце, пролетаю сквозь пламя, не думая почему-то о своих ошибках, а повторяя, как молитву, просьбу неизвестно к кому укрепить в новом году здоровье мамы и отца, послать благоденствие нашему дому.
У отца была сложная работа — он трудился заместителем начальника геолого-разведочной партии и  колесил по степям Казахстана, обеспечивая геологов  всем необходимым, начиная  с палаток, рюкзаков и заканчивая питанием. Он скрупулезно соблюдал обычаи дедов и в канун двух праздников, как бы далеко ни находился, успевал вернуться домой. Этими праздниками были Новруз и Орудж-байрамы, наступавший по завершении поста. За деревянными покрашенными в зеленый цвет воротами раздавался звук экспедиционного ГАЗика — мы знали, что это отец: запыленный, но счастливый, он  входил во двор.
…Когда костры гаснут, мужчины берут в руки двустволки, чтобы пальнуть в звездное небо, это тоже  часть  традиции. Отец дает пострелять и нам, девчонкам, придерживая сильной рукой оружие, нам остается только нажать курок.
Фейерверк продолжается. Мальчишки подбрасывают высоко в  воздух огненных змеев — провод с прикрученной к нему  консервной банкой, в которой горит подожженное тряпье. На краю села, возле канала, свесившись с ветвей высокого тополя, долго горит факел: это мальчишки из близлежащего дома, желая продлить празднество,  закинули на него змея.
…Над еще теплыми бугорками золы, оставшимися от костров, витает пепел с горьким ароматом весны. А теперь — плов! В каждом азербайджанском доме в этот вечер обязательно должен быть плов — главное национальное блюдо. Мы входим в дом — к ароматному, рисинка к рисинке, усыпанному янтарным изюмом плову. Вслед за нами залетают шапки, фуражки, платки — забрасывает детвора. Мы должны вложить в них гостинцы. В старину клали  крашеные яйца, жареную  пшеницу, кукурузу, кишмиш и орехи, потом перешли на карамельки и шоколад. В 80-е годы, которые я описываю,  конфеты ребятню уже не интересовали — нужны были  рубли и «трешки». Утро следующего дня начинается с того, что в комнату входит отец и брызжет на нас, ловящих последние мгновения сладкого утреннего сна, прохладную воду, приговаривая, чтобы в новом году мы были счастливы.
Оставшееся время до основного дня праздника — 22 марта — занято приготовлением сдобы. Да, еще надо обязательно  запечь в духовке сазана с ореховой начинкой — это тоже  национальное блюдо. В Казахстане, где я родилась и выросла,  праздничный стол у азербайджанцев в те годы, о которых здесь речь, стал интернациональным: на Новруз пекли  и чисто национальные шор-чёряг, шякяр-бура, шакер-чурек, пахлаву, и немецкие пряники на сметане, и русские вафли, и дунганский  чак-чак… В последние годы возвращаются к истокам: на Новруз пекут только национальное.
Наступает 22 марта. Стол заставлен так, что на нем с трудом умещаются  столовые приборы. Отец велит поставить еще блюдечко с водой и монетами: чтобы в наступившем году был достаток. Этот обычай, к сожалению, даже к тем годам многие  забыли: входя в наш дом, гости с удивлением смотрели на блюдечко.
…Первыми приходят старики. Пьют чай. Они — первые дегустаторы. Потом — женщины. Следом — ребята. И, наконец, девушки — те самые, которые ночь не спали, чтобы стол у них ломился от кушаний.
Завтра-послезавтра — Новруз-байрам. Это значит, что в каждом азербайджанском доме прочитают прежде всего молитву в память об усопших, давших жизнь роду и не позволивших погаснуть огню в очаге, потом пожелают благополучия семье,  родным, ближним и мира всему миру. Драгоценный, сотканный из тысяч радужных минут бездумного счастья Новруз-байрам! Праздник, который делает всех нас добрее и чище. Заброшенные в казахстанские  степи и полупустыни в 30-е годы семьи репрессированных азербайджанцев — неприхотливый народ, они обживали эти края как могли и, поднимаясь на ноги, лелеяли в ладонях, как любимое  дитя, свой Новруз. И праздник не умер, наоборот, он расправил плечи, зажигая огонь в глазах стариков и питая силой национальных корней молодежь.
…В Чуйском районе (на моей малой родине) в  каждом селе, где жили азербайджанцы, его отмечали по-разному. В «Дружбе», например, по домам не ходили, только близкие шли друг к другу в гости, зато на чаршамбу в прихожки и на веранды обрушивался шквал шапок, их подбрасывала уже не только азербайджанская, но и казахская, немецкая, русская детвора. В Чу ходили чинно по домам мужчины — соседи, родственники. Женщины, приняв каждая у себя гостей, собирались потом по очереди друг у друга и определяли, у кого лучше шор-чурек.  А в Ленинском… О Ленинском — сказ особый… И  не потому, что я в нем родилась и жила. Это  признавали и азербайджанцы, живущие  в других селах: в Ленинском  Новруз был гимном весне, жизни. Азербайджанских домов там всего-то было 12, однако на  байрам обязательно слетались сыновья-дочки, в каком бы конце Союза не находились. Брали отпуска, отпрашивались с занятий, но к отцовскому дому — обязательно. Улица, обычно разъезжающаяся по делам, хлопочущая за заборами, во дворах, оживала в Новруз. Она как будто вырастала в высоту: появлялись все вместе слетевшиеся из разных мест  сыновья, и становилось видно, кто какого сына вырастил.
Давно замерз и высох яблоневый сад моего детства, превратился в арык широкий канал, почти все старики ушли из жизни — их места у очагов  заняли сыновья, обзаводятся семьями внуки…  Но, как и много-много лет назад, каждый из нас в Новруз стремится к родительскому дому, который дал  силы для полета.

Кифаят АСКЕРОВА.
Фото автора.






Добавить комментарий