Фамилию Шепель я впервые встретил на страницах «Правды», которую изредка листал в университетской библиотеке  МГУ. Обратил внимание потому, что почти однофамилец, и по этой причине запомнил, что человек, который ее носит, работает собственным корреспондентом газеты в Казахстане. Так она в голове «поместилась» и уже не уходила, потому что своя фамилия о ней напоминала, а еще и память на фамилии, могу похвастать, хорошая. 

     Подошло время распределения, и нас, четверых парней, распределили в Киргизию. Уже в пору госэкзаменов мы с моим сокурсником Сергеем Сваловым, тоже определенным в газету «Советская Киргизия», решили во Фрунзе позвонить и узнать, что же нас там ожидает в плане работы и жилья. Нас соединили с редактором, фамилия которого оказалась Шепель. Сергей, который обладал солидным голосом, говорил с ним и после разговора пошутил, что, мол, ты вообще к родственнику едешь, такая-то вот у редактора фамилия. Я, конечно же, не думал, что это тот же человек, материалы которого я встречал на страницах «Правды». Редактор чем-то нас обнадежил, а главное — настойчиво попросил приехать, сказал, что в газете ждут и молодые журналисты очень нужны.
Вышло так, что по распределению во Фрунзе я добрался один, парни устроились в других местах, ребята они были семейные и искали условия получше, хотя на самом распределении нам обещали квартиры от имени первого секретаря ЦК Компартии республики Т. Усубалиева. В общем, прибыл я в единственном экземпляре, да еще с опозданием на месяц, тоже искал что-то поближе к родным, у нас из близких никого в этих краях не было, даже дальних знакомых, и мама, как и все мамы на свете, хотела, чтобы работал я поближе к отчему порогу.
С вокзала пошел в газету, удивляясь обилию фрунзенской зелени, честно, даже не предполагал, что ее тут так густо. В редакции уже заканчивался рабочий день, и в приемной секретарша направила меня к первому заму главного Н. Погожеву, увидев которого, я про себя ойкнул, уж очень он был похож на популярного артиста кино В. Меркурьева.
Потом он много историй, связанных с этой похожестью, мне рассказывал. Оказалось, что главный в отпуске, а поскольку он еще и депутат Верховного Совета Киргизии, то отдых продлится у него больше месяца, депутатам прибавляли к положенному обычному сроку еще добавочные дни. Меня определили в отдел партийной жизни, поскольку была приличная характеристика, был я молодым членом КПСС. Зам сообщил мне, что это решение было принято самим Шепелем. Мне особо капризничать было не с руки, да и кто бы стал слушать, если главный так решил.
Самого Шепеля я увидел, уже почти месяц поработав в газете. Случилось это на дежурстве, где я был «свежей головой», т.е. человеком, который последним читает новый номер на предмет отыскания там ошибок. Было часов десять вечера, и дежурный редактор, зав. сельхозотделом В. Глазьев, закончив с кем-то общаться по телефону, сказал мне, что надо сходить в редакцию, а еще лучше сбегать туда, меня хочет увидеть редактор, который сегодня приехал с Иссык-Куля, где отдыхал.
Благо, Дзержинка, где помещалась типография, место наших ночных бдений, была неподалеку от самой редакции, я туда быстренько помчался и вошел в кабинет, поздоровался. За редакторским столом сидел невысокий человек и читал полосы. Он кивнул, и я присел на диванчик, стоящий в углу. Главный опять углубился в бумаги, и мы так сидели минут десять. Потом он оторвал голову и вопросительно на меня посмотрел. Спросил: «Вы кто?». Я ответил: «Шепеленко». Он улыбнулся и сказал: «А я Шепель» и пригласил меня к столу. Расспросил, как я устроен, где тружусь, как идет дежурство. Сказал, что я поступил порядочно, что приехал. Он, оказывается, знал подробно, где застряли мои сокурсники, распределенные вместе со мной во Фрунзе. Осуждать их не стал и сказал, что подробнее поговорим в другой раз, а сейчас мне надо идти на читку, в типографию. Таким было мое первое знакомство с Василием Григорьевичем, моим первым «большим» редактором, до «Советской Киргизии» я успел после школы поработать в районке, а еще и сам родился в семье журналиста, тоже редактора.      Так что он в моем послужном списке был третьим шефом.
Молодых тогда в «конторе», как мы называли «СК», было совсем немного, и инициатором приглашения их в солидную партийную газету был все тот же Шепель, который вслух говорил о свежей творческой мысли, которую молодежь, по его мнению, должна «вливать» в старые творческие сосуды редакции. Сильной его опеки мы не чувствовали, главный больше присматривался, но вот его внимание ощущалось всегда. Он звонил на дежурство, и не было случая, чтобы не позвал к телефону «свежего глаза”, а молодые именно его обязанности и выполняли, если слышал минорный тон, что поздно, номер задерживается, подбадривал, а частенько вечером заглядывал в типографию и сам. Ускорял, так сказать, процесс, шел в цех и там, на месте, спокойно, ругани я за все годы работы с ним никогда не слышал, разбирался и все расставлял на свои места. Да и уже само его присутствие как-то влияло на дежурную бригаду, все знали свой маневр и лишь увеличивали скорость его исполнения. Начальство оно везде начальство, и постараться под зорким взглядом шефа считалось делом нормальным, впрочем, так это осталось и сегодня.
Свою первую командировку я «отбывал» в Кеминском районе, собственно, определил меня туда тот же редактор. Начались отчетно-выборные партийные собрания в первичных парторганизациях, и журналистов «разгоняли» по всей республике, чтобы их освещать. Кампания эта была жаркая в те теперь уже достопамятные времена, сродни жатве или сакманной кампании в животноводстве. На страницах газеты львиная доля  площадей подобным материалам и уделялась. Приехал я в райцентр, и в райкоме меня определили отправиться в колхоз «Кызыл Суу», дальнее хозяйство. Уже сидя в УАЗике, узнаю, что там село кыргызское и естественно собрание пойдет на кыргызском языке. А я лишь второй месяц в республике и, кроме «кош келиниздер» и еще десятка слов, мало что пойму. Когда пришел третий секретарь, я ему с присущей студенческой горячностью все высказал. Он одарил меня строгим взглядом, но поездка в колхоз не состоялась. Меня отправили в гостиницу, которая всегда отличалась тем, что в ней были места. В других краях Киргизии такого не случалось. Надо было выбивать бронь, искать знакомства, иногда чем-то одаривать администраторов, а тут, словно оазис сервисный, всегда места были, директор  журналистов любил и лично заходил в номер, чтобы выпить чайку и еще чего-нибудь покрепче.
На второй день меня повезли на собрание на электротехнический завод, в производственных коллективах все говорили по-русски, и проблем тут не было. На собрании, узнав, что я из «Советской Киргизии», рабочий люд выдвинул меня в президиум. Видимо, проблем накопилось и люди хотели с помощью прессы их решить. Потому-то и такой по тем временам почет еще юному журналисту. И вот, когда мы сидели в президиуме, третий секретарь, который теперь от меня не отходил, вдруг спросил, а кем мне приходится Шепель, не родственники ли мы. Я ответил не сразу. Подобные мысли приходили и к моим коллегам по работе, мол, направили четырех, а приехал я один, да еще с почти редакторской фамилией, а поскольку я еще часто порывался что-то произносить и критиковать на планерках и летучках и главный меня не обрывал, закрадывалась мысль, что, дескать, их что-то связывает. Вот, наверное, подобное пришло в голову и райкомовскому начальнику. Ответил я ему примерно так, мол, есть вопросы, на которые мужчины не отвечают, а спрашивающий сам все понять обязан. Он этим удовлетворился, но позже я сам уже в похожих ситуациях давал понять, что фамилии у нас с главным не случайно одинаковые, и это срабатывало. Особенно, когда надо было обзавестись транспортом, чтобы добраться куда-то в село или  на прочую периферию. Восток, как говорили классики кинематографа, — дело тонкое, и я это начал постигать. А потому нюансы в разговоре и полунамеки на знакомство с кем-либо из высших лиц, упоминание высоких фамилий многие вещи решали и в командировочном бытие помогали часто. Так что спасибо судьбе, что хоть с фамилией мне повезло.
На планерках в редакции чаще всех витийствовали и ораторствовали люди из секретариата. При Шепеле этот творческий цех газеты играл роль штаба, он его сотрудников так и называл «мой штаб». И чаще всего ставить материал в номер или нет решали эти «штабисты». Вот на одном собрании зашел разговор о техническом оформлении газеты, ее, так сказать, эстетическом лице. Слово брали в основном ребята из секретариата и с каждым оратором высоко поднимали свою роль, а то и просто хвалились, один даже договорился до того, что в оформлении им уже равняться не на кого, разве вот еще у «Известий» московских можно чему-то поучиться. Шепель по привычке молчал, он всегда это делал до конца собрания или планерки и, как правило, завершал их. Я не выдержал этой похвальбы, поскольку мне оформление не нравилось, да и возможностей в Москве было побольше, чтобы увидеть разные издания и познакомиться с новыми веяниями в верстке газеты. В общем, выступил и иронично прошелся по секретарским высказываниям и их работе. Шепель, завершая, никого особенно не журил и, казалось, моего выпада не заметил. Но на следующий день я был к нему вызван в кабинет. Разговор он начал издалека, что наступает время отпусков и в секретариате тоже люди  уходят, а вот заменить их некому, никто на эту важную, но неблагодарную работу не идет, а попросту не знают в основной своей массе сотрудники секретарского дела. А вот я вроде бы в нем что-то понимаю. На беду свою я сообщил редактору, что меня еще в детстве этому учил отец, да и на журфаке мы сдавали экзамен по оформлению газет и журналов. Главный мило улыбнулся, и я еще не понял, что участь моя решена. Сам подставил голову под редакторский меч. Если говорить коротко, то через неделю я оказался в секретариате и начал понимать,  почем прелести этой «штабной жизни», а поскольку сотрудников там было трое и каждый имел полное право на отпуск, то все лето я просидел безвылазно в секретариате, рисуя макеты, через день дежуря в типографии, лаясь с линотипистами, метранпажами, выпускающими, корректорами и особенно с печатниками, которые, мягко говоря, издевались как могли и вышучивали сродни армейским и флотским подвохам. А потом такая практика стала правилом, Шепель на мне проверил собственную модель секретарского всеобуча, он хотел, чтобы каждый журналист секретарским делом владел профессионально, и впоследствии все, кто приходил в «Советскую» после журфака или проходил у нас практику, эту школу прошли. И надо сказать главному спасибо, она многим из нас ой как пригодилась, когда подошло время компьютеров и пришлось учить ребят оформительскому дизайну. Вузов-то не было, а столько новых газет открывалось, где требовался секретарский вкус, чтобы газетный или журнальный лист привлекал читателя, или попросту, по рыночному говоря, ты его купил.
Василий Григорьевич умел и заметить удачу и строго спросить. Когда начинаешь, важна поддержка, которая окрыляет и импульсирует на новые творческие «подвиги». Шепель мог позвонить среди ночи, в выходной день и очень просто, но точно оценить твой вышедший материал, пусть это и была маленькая заметка. Он как-то сразу видел, будет ли от публикации резонанс, пойдут ли отклики. И его первое слово часто было как бы предвестником того, что публикацию с твоей фамилией заметили, сработала обратная связь газета — читатель — газета, а значит, ты не зря макал ручку в чернила, ездил, собирал материал, и все командировочные ахи и охи остались лишь в памяти. Дело было сработано профессионально. Шепель часто говорил: «Давайте будем работать!» и делал характерный жест рукой. Вот мы и старались трудиться творчески, быстро, оперативно, по-шепелевски.
Вспоминается и еще одно качество Шепеля. У него была зоркая журналистская память. Никто из пишущей братии не любит, когда правят его материал, это для многих просто трагедия. Сейчас я подобные вещи переношу спокойно, других успокаиваю, а в начале работы в «Советской» вставал на дыбы и часто делал многие вещи наперекор, мне казалось, что мой материал «гробили» и выбрасывали из него самое главное.
Однажды я написал передовую статью, она в газете печаталась без подписи, но авторство каждого все знали, по стилю могли определить, да и не было тайн в коллективе, которые бы не стали позже явными. И вот читаю принесенную из типографии полосу и вижу, что некоторые абзацы редактор «помарал», сделаны сокращения. Никому ничего не сказав, я пошел в типографию, взял там свой оригинал, пришел и на машинке начисто перепечатал «вымаранные» правкой куски. Аккуратно все вклеил и незаметно вернул на стол корректорам. Уже вечером, когда дежурство завершалось, меня вызвал к себе Шепель. Он сидел в кабинете, чуть опустив очки на нос, и строго на меня поглядывал, правда, на губах гуляла чуть заметная усмешка. «Ну что, Саша, ты уже думаешь, что редактор у тебя такой старый и совсем память потерял, я же эти абзацы выправил и зачеркнул, кто их вновь вклеил?» Я промолчал, да и что можно было ответить, влип. Этот урок я запомнил навсегда и уже своим практикантам и студентам, преподавая на журфаке КНУ, старался передать. Никогда не надо думать, что ты на голову умнее всех, чаще всего по жизни бывает обратное. Мой редактор это знал и уберег меня от дальнейших творческих «выкрутасов», и это я запомнил на всю оставшуюся человеческую и творческую жизнь.

Александр ШЕПЕЛЕНКО.