Помнится, лет пятнадцать назад в журнале «Литературный Кыргызстан» впервые прочла стихи Малики Шабаевой, посвященные А.С. Пушкину:

Легко кружится голова, 

Каблук взлетает над паркетом. 

И верить хочется в слова, 

Всегда послушные поэтам.

Век девятнадцатый. На бал 

Приглашены кумиры света. 

И освещен свечами зал 

И профиль юного поэта…

А далее ее же откровения, только в прозе:  «Мы даже не задумываемся, насколько мы богаче с Пушкиным, насколько он — в основе нашего миропонимания. Мы смотрим на мир глазами поэта, по-пушкински чувствуем, по-пушкински думаем…».

Это откровение поэта о миропонимании поэта. И нам всем нередко кажется или хочется, чтоб так было — по-пушкински думать, по-пушкински чувствовать. Но почему же до сих пор, вот уже почти 180 лет, многие в нашем обществе не хотят признать, что чувствовать и думать по-пушкински — это значит и любить, и не любить то, что любил или не любил поэт. Особенно истину, заключающуюся в том, что именно этот миг любви, ее полет и совершенство поэт пошел защищать у Черной речки, где этот мир любви оборвала пуля.

Почти 180 лет известно, что за этим мигом любви стоит конкретное историческое лицо — Наталья Николаевна Гончарова, жена поэта и мать его четверых детей. И думаем ли мы, чувствуем ли на самом деле по-пушкински, если до сих пор не можем признать, что у Черной речки защищал он «полет и совершенство» своей любви.

Сегодня тема любви — историческая. «Благослови любовь мою», — взывает пушкинский юноша Тазит, нарушивший родовую традицию кровной мести; «Дуйне ордундабы?» — «На месте ли мир?» — вопрошает айтматовский Арсен, увидевший, как внутренний мир его односельчан может разрушиться, когда падают даже горы.

И в пушкинскую эпоху, и в айтматовскую, даже «когда падают горы», только в состоянии любви ко «всему сущему» человек должен ощущать себя существом космическим, как было загадано самой природой.

И сегодня через айтматовскую «Вечную невесту» обращаемся к «верховьям» классики, к неумирающему пушкинскому «Тазиту»: «Благослови любовь мою…», где в основе великого мига любви — почти неосознанного мгновения — всегда есть место примирению непримиримого.

Но и в эти сентябрьские дни кто-то из собравшихся у памятника А.С. Пушкину вряд ли вспомнит о его мадонне. А между тем следует заметить, что Пушкин умел любить и в любви видел «и божество, и вдохновение, и жизнь…». Когда он понял, что не просто влюблен, а полюбил Натали,  сразу же затеял сватовство. О себе самом он тогда писал: «Я надеюсь приобрести ее расположение со временем, но во мне нет ничего, чем бы я мог ей нравиться».

Наталья была чрезвычайно застенчива, «скромна до болезненности», «тиха и робка», и увлеченность ею известным писателем Пушкиным подавляла ее. А Пушкин, благоговейно восхищенный классической красотой Натали, был с нею робок и даже застенчив.

Как вспоминают современники, Пушкин с самого начала, подобно художнику, воспринимал ее как явление из мира искусства. Свидетельством обожествления Натали поэтом является первое его посвящение — сонет невесте, названный «Мадонна»:

Не множеством картин старинных 

                                                    мастеров

Украсить я всегда желал 

                                            свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился 

                                               посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь 

                                 медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно 

                                                      зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, 

                                               как с облаков,

Пречистая и наш божественный 

                                                 Спаситель —

Она с величием, Он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, 

                                                  моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший 

                                                           образец.

Но только первое время он был весь погружен в созерцание и мечтал остаться зрителем этой «одной картины»… Но там, в жизни, где все не так, как на картине — «она с величием, он с разумом в очах», поэт не мог только созерцать. Он жил, любил, боролся, работал и в конечном итоге вышел защищать честь своей «мадонны» и честное имя свое, оставленное детям.

Будучи одной из первых столичных красавиц, пользуясь расположением двора, Н. Пушкина за несколько лет пребывания в свете так и не сумела превратиться в опытную светскую даму. Чистота и целомудрие ее облика, которые поразили при их первой встрече поэта, продолжали теперь удивлять все светское общество. Пушкин опасался его тлетворного влияния, в котором пришлось им теперь обоим вращаться.

Разумеется, как от жены известного писателя Пушкина да еще первой красавицы общество ожидало от Натальи Николаевны надменной холодности и расчетливой значимости, которые в модных салонах Петербурга почитались за высшую добродетель. Но ее естественность и простота не вписывались в «искусство» светской жизни, а без них пушкинская Натали не была бы мадонной.

Собственно сам Александр Сергеевич, опасаясь влияния дурных манер светского общества на жену, в одном из писем писал: «Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя».

Хранитель фондов дома-музея    А. С. Пушкина на Мойке, 12 в Санкт-Петербурге Галина Седова, более четверти века не только «хранящая», но и более, чем любой другой исследователь, изучающая жизнь семьи Пушкиных, пришла к выводу, что совершенная внешность жены Пушкина лишала ее возможности быть обычной женщиной: она постоянно находилась в центре внимания, потому любая оплошность, неловкий шаг превращались в интерпретации светских сплетниц едва ли не в преступление. В этом смысле в глазах общества супруги Пушкины были равны: ни он — первый поэт, ни она — несравненная красавица не имели права ни оступиться, ни ошибиться: от них постоянно ждали каких-то значимых поступков. Однако если для светских знакомых было важно, умна ли жена Пушкина, то для него самого вопрос состоял в другом: поэт ценил ее за душевные добродетели — кротость и смирение.

«Бывают странные сближения», — писал как-то А. Пушкин, но «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», созданная осенью 1833 г., во многом отражала историю вхождения в свет жены Пушкина. Это сказка о моральных общественных отношениях да еще с зеркальцем: «Свет мой, зеркальце, скажи», и написана она Пушкиным. А у поэта все произведения провидческие. В реальной жизни Н. Гончарова легко попалась в сети лжи. По странному стечению обстоятельств «Сказка о мертвой царевне» была помечена Пушкиным 4 ноября 1833 г., а три года спустя, день в день, на семью поэта, его жену и их дом обрушилась клевета, за которую ему пришлось расплатиться своей жизнью.

Галина Седова в своем замечательном труде «Ему было за что умирать у Черной речки» приводит один из сюжетов. В начале 1840-х годов, уже будучи вдовой, она (Н. Пушкина) вновь появилась в петербургском свете. Князь Вяземский напомнил ей о всегда подстерегающей опасности. Он заметил, что большой свет «видит зло всюду», где находит что-либо скрытое от себя, и выносит свой приговор о людях, следуя «малейшим намекам, которые дают возможность думать, что то, что он не видит, куда более серьезно, чем то, что он видит».

«Ваше положение печально и трудно, — говорил П. Вяземский Наталье Николаевне. — <…> Вы слишком чистосердечны, слишком естественны, слишком мало рассудительны, мало предусмотрительны и расчетливы. <…> То трудное положение, в котором вы находитесь, отчасти проистекает из-за вашей красоты. Это дар, но стоит он немного дорого. Вы власть, сила в обществе, а вы знаете, что все стремятся нападать на всякую власть, как только она дает к тому хоть малейший повод <…>. Вы роковым образом не умели никогда <…> взять выигрышную роль, которая предназначена вам природою и принадлежит по самому законному праву. Вы не умеете царствовать. Не стоило быть столь прекрасной, как вы, чтобы достигнуть такой печальной цели».

Совершенно очевидно, что светское общество именно из-за красоты и простодушия обвиняло Наталью Николаевну во всех грехах, которых она и не совершала, и «раздувало чуть затаившийся пожар».

В предъюбилейные дни 1999 г. нам посчастливилось побывать в Пскове на  Пушкинских горах, где получена была в подарок книга «Письма Пушкина к жене». Их семьдесят восемь, и во всех излюбленные обороты, употребляемые поэтом, — «женка», «жена», «милый мой ангел», «ангел мой, Таша», «Наташа, мой ангел», «мой друг», «милый друг».

Заканчивались письма обычно очень доброжелательно: «благословляю», «Христос с вами», «Addio, vita mia; ti amo» (Прощай, жизнь моя; люблю тебя» — итал.), «прощай, душа».

Проявление любви и забота о семье, стремление выглядеть надежным и сильным звучат в каждом письме. К примеру: «Не можешь вообразить, какая тоска без  тебя», «Тебя, мой ангел, так люблю, что выразить не могу…», «Конечно, друг мой, кроме тебя, в жизни моей утешения нет — и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело». Еще один пример: «Письмо твое меня огорчило, а между тем и порадовало; если ты поплакала, не получив от меня письма, стало быть, ты меня еще любишь, женка. За что целую тебе ручки и ножки»…

Иногда Пушкин журит жену за какие-то слишком самостоятельные поступки или оплошности: «Цалую твой портрет, который что-то кажется виноватым»,  «деру тебя за ухо и целую нежно, как будто ни в чем не бывало», «с ума сошла, что ли», «какая ты дура, мой ангел», «какая ты безалаберная».

В то же время поэт постоянно поощрял ее действия: «Ты молода, но уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены»…

Во многих письмах Пушкин сочувствует жене по поводу управления домом: «Я же все беспокоюсь, на кого покинул тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит, не проспится, ибо он и пьяница, и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. Ах, женка душа! что с тобою будет?». В другом письме: «Здорова ли ты, душа моя? и что мои ребятишки? Что дом наш, и как ты им управляешь?».

Благодаря многотрудной научной работе хранителя фондов музея А.С. Пушкина (Мойка, 12) Галины Седовой узнаем, что в доме Пушкиных было 15 человек наемной и крепостной прислуги: повар, кухарка, конюх, горничные, няни, кормилицы… Всем находилось дело. Горничные убирали комнаты, помогали хозяйке и детям в переодевании и умывании, чистили и чинили одежду, подавали на стол. Кухарка ходила с поваром за провизией, стряпала, мыла полы. Прачка стирала в специально устроенной в доме прачечной. За одеждой и внешним видом барина следил его камердинер, а отдельный лакей должен был бегать по городу, исполняя мелкие поручения. Особый лакей всегда должен был находиться при входе в дом, выполняя функции швейцара. Кучер и конюх присматривали за лошадьми и состоянием экипажей, а иногда еще выполняли функции истопников.

Естественно, за всем этим отрядом домашних помощников требовались  постоянный присмотр и расходы. Первым, как правило, занималась Наталья Николаевна; вторым — поэт Пушкин. Но и Наталья Николаевна нередко изыскивала средства из своего небогатого приданого. Не случайно Александр Сергеевич восклицал: «Мой ангел, ты умна, ты здорова — ты детей наших кормишь».

Но не только дом держала в своих руках Наталья Николаевна. Целыми возами перевозила она бумагу из Полотняного Завода — вотчины Гончаровых — для издания трудов Пушкина, а потом и для журнала «Современник», частенько читала и переписывала произведения мужа.

Действительно, мадонной, ангелом-хранителем была Наталья Николаевна для А.С. Пушкина, и не только для него. Простые люди «жалели» барыню-красавицу, а по-русски, говорят они, жалеть — значит любить. Многие из знавших дом Пушкина рассказывают один и тот же эпизод: «Федька, принеси самовар», — скажет она, и так посмотрит, что Федька улыбнется во весь рот, точно рублем его одарили, и опрометью кинется исполнять приказание”.

Прекрасная мать — мадонна Наталья Николаевна за шесть неполных лет совместной жизни с А.С. Пушкиным родила четверых детей: Машу, Гришу, Сашу, Наташу. Она  свято верила, что молитва матери «со дна моря поднимает», а «благословие отчее утверждает домы чад». Сам поэт воспринимал детей как что-то навек неотделимое от него самого, трогательное и бесконечно дорогое. И потому, наверное, он часто просил свою тещу Наталью Ивановну помолиться о семье. В письмах же к жене благословлял детей каждого по имени. А друзьям своим с гордостью говаривал: «Представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы».

Поэт не раз задумывался о будущем детей своих. Среди рукописных сокровищ Александра Сергеевича имеется автограф, посвященный потомкам: «Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?».

Наталья Николаевна родила и вырастила четырех детей А. С. Пушкина и трех — П. П. Ланского, второго ее мужа. По понятиям XX в. она вполне может быть причислена к разряду многодетных добропорядочных матерей. Дочь Натальи Николаевны Александра Ланская записала о последних минутах жизни матери: «…превозмогая страдания, преисполненное любовью материнское сердце терзалось страхом перед тем, что готовит грядущее покидаемым ею детям…». Собственно сама природа наградила Наталью Николаевну материнским знаком — знаком Девы.

Скончалась Наталья Николаевна 26 ноября 1863 г. Похоронена на Лазоревском кладбище — некрополе      XVIII в. Александро-Невской лавры. Эта обитель находится на южных подступах к Петербургу у впадения Черной речки (ныне Монастырка) в Неву…

И опять «странные сближения»: поэт был смертельно ранен у Черной речки, его красавица жена — мадонна нашла упокоение там, где воды великой Невы поглотили воды Черной речки…

В октябре 2012 г. нам довелось посетить могилу Натальи Николаевны, где среди цветов, в основном хризантем, в отдельной вазе красовались белые розы. Их, думаю, возложил на могилу своей прабабушки Александр Александрович Пушкин — праправнук поэта. Здесь, в Петербурге, в то время нам удалось с ним повстречаться на Международном конгрессе соотечественников. Удивительно, но факт: глубокая осень, все деревья — почерневшие, без листьев, и только каштан, как шатер раскинувшийся над могилой Натальи Николаевны, стоит зеленый. Он виден из окон отеля «Москва», где мы проживали, и даже из окон мчащихся мимо автомобилей… Этот шатер как будто благословляет каждого проезжающего в добрый путь.

Валентина ВОРОПАЕВА, 

профессор Кыргызско-Российского

Славянского университета.