Сороковые

роковые,

Военные и фронтовы

Где извещенья

похоронные

И перестуки

эшелонные.

Гудят накатанные

рельсы.

Просторно.

Холодно. Высоко.

И погорельцы,

погорельцы

Кочуют с Запада

к Востоку…

 Давид Самойлов 

В начале семидесятых мы с отцом ехали с Востока на Запад — в Ленинград. Его нашли через Международный Красный Крест двоюродные сестры-блокадницы.

Война застала отца мальчишкой, с грудным племянником на руках. Брат и сестры погибли на фронте, а его с малышом эвакуировали в Киргизию. Родных было мало — моя мама, две дочери и усыновленный племянник. И вдруг через годы оказалось, что в Ленинграде и Москве у него большая семья — династия метростроевцев. Ехали мы по-восточному широко и богато. Половину купе занял груз: виноград, дыни, арбузы. В большом фибровом чемодане везли больше тридцати килограммов отборного, ароматного иссык-кульского апорта.

— Ромочка, мальчик наш пропащий, — кинулись к нему на вокзале заплаканные тети, их мужья и дети. От вокзала до Петроградской у меня остались смутные воспоминания о Зимнем дворце и недоумение, что для кого-то мой папа — мальчик! Спать меня уложили рано в комнате, где стоял чемодан с яблоками, под их аромат и заснула. Проснулась среди ночи от тихого плача. Плакала тетя, склонившись над чемоданом.

 — Что случилось? 

— Прости, деточка, я тебя разбудила. Но я должна была почувствовать этот запах прямо сейчас. Знаешь, во время блокады все думали только о хлебе, а я мечтала о яблоке, хоть маленьком и червивом. А здесь их столько и так пахнут!..

— А что такое блокада? 

— Блокада… Блокада — это… Давай об этом как-нибудь потом, не на ночь глядя…

Через десятилетия, совсем в другой стране и как раз-таки на ночь глядя, я вновь задала этот вопрос Анне Шмерлинг, уже более 20 лет гражданке Израиля, координатору Союза ленинградцев-блокадников. И задала в память о своих родных, ленинградцах.

— Аня, а какой запах преследовал вас в годы блокады?

— А я не чувствую запахов после ранения в голову.

— Да вам же к началу войны было 12 лет всего, какое ранение?

— Осколочный снаряд в мае   42-го, мы же каждый день дежурили на крыше, попала под артобстрел. Мне действительно было 12, когда началась война… Ребенок… И ребенком мне предстояло оставаться всего пару месяцев, до 11 сентября — начала блокады Ленинграда. Детство было небезоблачным, но так получилось, что как раз перед войной в нашей семье все складывалось очень счастливо. До этого жили в коммуналке, а тут папе дали большую квартиру. Сначала там жили впятером — родители и мы, три сестры. В январе 41-го родился брат. Я была «артисткой»! Играла на пианино, пела, танцевала, участвовала в школьных спектаклях и дружила только с мальчишками. Кстати, с ними же потом давали концерты в госпиталях для раненых. До войны мечтала стать летчицей, как Водопьянов, Чкалов, Раскова. И начало войны меня не испугало, наша страна — лучшая на свете! А наша армия — самая сильная!.. Потом, на 19-й день войны, ушел на фронт отец, началась битва за Ленинград, а 11 сентября ленинградские дети стали взрослыми…

— В один день?

— В один… Это был первый день из почти девятисот блокадных. Ввели хлебные карточки — 125 граммов на человека. И наша мама, такая добрая и веселая, стала непреклонной. Ни наши мольбы, ни слезы ни разу не заставили ее нарушить правило — хлеб делится на три части и выдается строго три раза в день. Все, что горело, было сожжено, холод… Самые ценные вещи, например соболья шуба отца, обменивались на хлеб. За шубу дали полбуханки…

— Мама оберегала ваше детство…

— Не детство — жизнь! Уберечь детство в то время не мог никто. Разве по силам вынести ребенку, когда у него на улице бандит отбирает хлеб и хлебные карточки на неделю?! Я вынесла, и мама вынесла, правда, когда не осталось ни одной крошки, я впервые увидела ее в отчаянии. Она схватила грудного братишку и на босу ногу, в мороз, выбежала с ним на улицу. Сестры уже не могли встать, а я помчалась за мамой. И случилось чудо: из машины, под которую, как мне показалось, она хотела броситься, выбросили ненужный мешок, а на дне было граммов 300 темной муки… Мы выжили.

А однажды в булочной я уступила свою очередь женщине с голодным плачущим малышом. Она вышла с хлебом на улицу на пять минут раньше меня. Тут начался артобстрел, и они погибли. Разве ребенок смог бы понять, что судьба сохранила ему жизнь за счет других жизней?!

— Теперь я лучше понимаю смысл названий ваших вечеров, концертов-монологов в сопровождении детского ансамбля: «Нам в 43-м выдали медали и только в   45-м паспорта», «Война, и слезы, и любовь». А ваши «Фронтовые письма»! И все это вперемежку со звонкими детскими голосами: «Прекрасное далеко…», «Облака», «Маленькая страна». Вы настоящая артистка, и не просто артистка, а пропагандист. Ваша цель — не дать забыть людям о самом большом потрясении прошлого века. Но лично у меня просто руки чесались снять все ваши выступления на пленку. По-моему, это должно оставаться зримо в памяти людской. Но расскажите и о другом вашем детище — книге «Дороги, которые нас выбирают», о разных судьбах, я возвращаюсь к ним вновь и вновь. А планы есть?!

— Хороший вопрос 85-летней женщине! Но… есть! У меня собраны блокадные дневники, там материалов хватит еще на несколько книг, но нужны силы, немалые средства, а мне-то уже даже не 70. Экономлю и силы, и средства, чтобы иногда ездить на могилы родителей в город юности.

— «Петербург, у меня еще есть адреса, по которым найду голоса…»

— У любимого мною Мандельштама была надежда, а у меня…Адреса-то есть, а вот голосов все меньше — и там, и здесь. Уходят ленинградцы-блокадники. Болеют, стареют. Но есть и хорошие новости: несколько лет назад мы добились, чтобы они в своих правах были приравнены к участникам войны.

— Ну вот! Всего надо добиваться. Да разве не всем, пережившим войну, досталось по самому большому счету?

— Для меня это тоже великая тайна. Наверное, есть проблемы более актуальные…

— Ну да. Эти люди все выдержат. А знаете, где я видела самые добрые, красивые, гордые и благородные лица? На старых архивных пленках 1941-45 годов в Киргизии. Мне довелось с ними работать. Поклон до земли операторам, снявшим эти кадры. Люди за работой, отправляющие поезда с продовольствием, теплой одеждой из Кыргызстана в Ленинград. А встречи вернувшихся с фронта?! Этим людям всего хватало тогда?! Наверное, они делились последним, но даже не задумывались о том, что совершают подвиг!

— А ваши родители пережили войну?

— Они тогда были еще не родителями, а всего лишь мальчиком и девочкой. Многие из их родных погибли на фронте, а они выжили. В те годы Кыргызстан помог многим. Сюда эвакуировали целые предприятия, научные учреждения, врачей из разных уголков страны — Харькова, Москвы, Ленинграда. И большинство связало свою жизнь с этой страной навсегда. Мои родители, прожив в Кыргызстане полвека с лишком и еще почти двадцать в Израиле, вспоминали те военные годы как очень светлые, как ни странно…

— А что тут странного, то были юность и гордость, тогда у всех была гордость, что они делают «все для фронта, все для Победы!». Они ведь делали?

— Я думаю, да…Мама в 16 лет стала «лучшим комбайнером», я храню ее диплом. А когда солдаты поизносили свои сапоги по дорогам войны, Фрунзенский кожевенный завод полностью перешел на их изготовление. И на мою маму,18-летнюю Соню Шнайд, приходили посмотреть люди со всего предприятия — интересно было, как тонкая юная красавица обрабатывает, дубит шкуры 90 кг весом. А если ночью выдавали хлеб, она бежала в колхоз Ленина, где жили бабушка с четырьмя мамиными сестренками и братишкой, отдавала хлеб и вновь бежала на работу. А туда-обратно круг был 20 километров. Потом мама рыла Большой Чуйский канал. Простите, речь-то не обо мне, просто они недавно ушли, вспомнилось…

— Почему же? И о вас, о ваших родителях тоже. Я считаю, что все, кто участвовал в той войне — на фронте, в тылу, блокадном Ленинграде и лагерях смерти — уравнены в одном: все они пережили КАТАСТРОФУ…

— … и сделали практически невозможное — спасли поколения. Как вам это удалось?

— Верили! Верили в Победу, в Дружбу, не раскисали, делали все возможное и невозможное. И у нашего поколения это сохранилось на всю оставшуюся жизнь. Помните строки поэта: «Как это было, как совпало: Война, беда, мечта и юность! И это все в меня запало И лишь потом во мне очнулось».

Маргарита ДУБОВА,

 бывшая кыргызстанка. 

Израиль, г. Реховот, май 2013-го.