В прошлых частях затрагивались темы детских суицидов, преступности, чрезмерного контроля по отношению к детям, а также побоев, психологического и сексуального насилия, ответственного родительства, избыточной опеки, контроля и ненормального стремления вырастить выдающегося ребёнка.

(Продолжение. Начало в номерах от 23, 30 апреля, 13, 21, 28 мая 2021 г.)

Эхо печального детства
«В маленькой деревушке родился мальчик. Через какое-то время его мама поняла, что у малыша нет никаких чувств, лишь одно желание — есть, как у зомби. Поэтому мать заперла его в подвале подальше от чужих глаз. Каждую ночь она похищала соседский скот и кормила сына. Так он и рос под завесой тайны. Однажды в деревне разразилась эпидемия, погубившая всех животных и многих людей. А выжившие решили оттуда уехать. Но женщина не могла оставить сына одного. Чтобы успокоить плачущего от голода ребёнка, отрезала себе ногу и отдала ему. Потом то же сделала и с рукой, и с остальными конечностями. Когда у неё осталось только туловище, она позволила сыну обнять её в последний раз, чтобы он доел то, что от неё осталось. Обеими руками он крепко обнял её и впервые в жизни заговорил: «Мама, ты такая тёплая». Чего же хотел этот мальчик? Насытиться едой или теплом своей матери?»
Это сказка вымышленной известной детской писательницы Ко Мун Ён из дорамы «Псих, но всё в порядке». В Южной Корее сейчас кинематограф сильный и интересный не только в плане полнометражного художественного кино, но и телесериалов. Сюжеты их и смыслы бывают достаточно мудрыми при неплохих сценариях, режиссуре и актёрской игре.
Эту дораму я посмотрела в прошлом году в отпуске (английское название — It’s Okay to not be Okay, т. е. «Это нормально быть ненормальным»). Её главная героиня Ко Мун Ён, по слухам, страдает антисоциальным расстройством личности. Мало кто знает, что у её матери была психопатия, что сказалось на дочери. Поэтому в детстве странную девочку боялись и сторонились сверстники. Даже влюблённый в неё мальчишка в ужасе убежал, когда она рассказала ему о себе.
И вот девушка уже выросла, добилась успеха, но втайне несёт в себе страдания, начавшиеся в детстве, зная, что общество, как только узнает правду, непременно осудит её или отвернётся, как когда-то ровесники в родных местах, как даже собственный отец.
Ещё один главный герой сериала — молодой санитар Мун Ган Тэ. Он целиком посвятил себя заботе о старшем брате Муне Сан Тэ, у которого с рождения расстройство аутистического спектра, и который в отрочестве получил сильное потрясение, став свидетелем убийства их матери.
Мама ещё в детстве сообщила Ган Тэ, что родила его для того, чтобы было кому ухаживать за Сан Тэ, если с нею что-то случится (папа умер давно). Поначалу сын возмущался. Мальчик не хотел, чтобы его рассматривали только как няньку, а понимали: он ценен и достоин любви сам по себе. Ребёнок даже думал, что ненавидит брата и желает ему смерти. Но, осиротев, смирился с мыслью, что у него не должно быть ни карьеры, ни личной жизни, ни будущего, ни мечтаний, никого и ничего, кроме заботы о единственном родном человеке. Это нелегко, но юноша научился подавлять свои чувства и мысли.
Ко Мун Ён и Мун Ган Тэ. Два человека, которые решили, что поставили на себе крест. Иметь членов семьи с психическими расстройствами, особенно родителей, это, наверное, похоже на то, как жить с человеком, страдающим алкогольной или наркотической зависимостью, особенно, если этот человек — отец или мать (а то и оба). У взрослого есть хоть какие-то варианты решений. Он может отвести своего родственника к медикам (если это супруг или супруга, люди обычно просто сбегают от них). А что делать беспомощному ребёнку? Ничего, кроме как поначалу надеяться на чудесное выздоровление, освобождение, а потом, повзрослев, поставить на себе крест. И ведь им было бы намного легче, будь общество добрее, понятливее и более приспособлено для людей с ментальными расстройствами…
Ко Мун Ён и Мун Ган Тэ встречаются в психиатрической клинике: она проводит для подопечных уроки чтения, а он работает санитаром. В этом учреждении есть разные пациенты. Например, женщина, которая временами становится маленькой девочкой. В детстве её жестоко избивала мать, и у неё началось раздвоение личности: её разум так пытался справиться с ситуацией.
Или другая особа, которая сама была строгой матерью. Она отругала дочь за неразумную трату (та накопила денег и купила ей меховое манто), а девушку после ссоры насмерть сбила машина. Вот у матери и началось помрачение рассудка, как попытка справиться с сожалением, самообвинением и самонепрощением: в придуманной её мозгом реальности она с радостью приняла подарок и носит его, не снимая даже в жару. А дочь её жива и обязательно придёт за ней в клинику…
А также юноша-эксгибиционист, у которого расстройство — реакция на насилие и постоянные упрёки строгих родителей в том, что он неудачник, разочарование и позор семьи. «А я ведь просто хотел внимания, хотел, чтобы они меня заметили, поэтому вытворял всякие безумства».
«Разве дети обязаны быть полезны родителям?», — спрашивает Мун Ган Тэ у отца этого парня. «Мы все пришли в этот мир, потому что родители в нас нуждаются. Спроси у матери с отцом, будешь ли ты им нужен, если от тебя не будет никакого толка». «Так не надо было рожать!», — восклицает санитар.
А Ко Мун Ён о многих людях, которые встречаются ей, пишет новые сказки…
«Ранящие воспоминания, глубокие сожаления, то, как ты ранил других и сам был ранен, память о том, как тебя бросали… — только те, кто хранят это всё в своих сердцах, могут быть сильными, страстными и эмоционально гибкими. Только они и могут познать счастье. Не забывай ничего из этого. Помни и преодолей всё. Если не сможешь преодолеть, навсегда останешься ребёнком, чья душа никогда не повзрослеет».
Вы скажете, что это всего лишь вымысел и как можно судить о жизни по телесериалам? В «Психе…» и вправду многое кажется надуманным, преувеличенным, наигранным… Но сама идея очень реалистична.

Психиатры и психологи пишут
Зигмунд Фрейд указывал на возможные психологические причины возникновения шизофрении. Учёный предполагал, что если родители впадают в крайности в воспитании ребёнка (например, чрезмерно суровы, холодны и отчуждены или, наоборот, проявляют излишнюю заботу), то он испытывает психологическое напряжение и у него развиваются ответные реакции (психологические защиты). Человек регрессирует в детство, но так как родители и окружающая действительность принудительно «выдёргивают» его оттуда (ведь требования к взрослеющему возрастают), он пытается восстановить контроль своего Эго над ситуацией. Так возникают мании преследования и величия.
Понятие «шизофреногенная мать» подробно разработано Фридой Фромм-Рейчман. По её мнению, это холодная доминантная женщина, не обращающая достаточного внимания на потребности ребёнка. Она вполне может любить его, но себя, свою личность и свои жизненные цели она любит значительно больше. Меняться для воспитания психологически благополучного и социально адаптивного человека или, по крайней мере, контролировать свои эмоции и поведение, шизогенная мать не может или не хочет. Она может демонстрировать героическое преодоление трудностей в его рождении и воспитании, своё материнское самопожертвование, а на самом деле использовать условный социальный проект «Ребёнок» для достижения своих стремлений. Женщина отдаёт приоритеты им и идёт на поводу у своего характера (личности). Не контролирует своё отношение к чаду, он у неё становится шизоид-ным вследствие её поведения (https://www.medicalherald.ru/jour/article/view/921).
Несколько лет назад российский детский медицинский психолог Марта Луковникова написала статью «Избегая отца». Вот некоторые моменты из неё:
«Дети любят своих родителей одинаково сильно, вне зависимости от демонстрируемого ими поведения. Ребёнок воспринимает маму и папу как целое и как важнейшую часть самого себя. Отношение его к отцу и того к нему всегда формирует мать. Женщина выступает посредником между отцом и ребёнком, именно она транслирует малышу: кто его папа, какой он и как к нему следует относиться. Мама имеет абсолютную власть над чадом, она делает с ним всё, что захочет, сознательно или бессознательно.
Отношение отца к дитяти тоже формирует она. Например, если женщина не уважает отца ребёнка, то мужчина может отказать тому во внимании.

Если нарушены внимание, память, неадекватна самооценка, а поведение оставляет желать лучшего — то в душе ребёнка катастрофически не хватает папы. Отвержение отца в семье часто ведёт к появлению интеллектуальной и психической задержки развития чада.
Если нарушена коммуникативная сфера, высокая тревожность, страхи, а приспосабливаться к жизни ребёнок так и не научился и везде чувствует себя чужим — значит, он никак не может отыскать маму в своём сердце.
Детям легче справляться с проблемами взросления, если они чувствуют, что мама и папа принимают их целиком, такими, какие они есть.
Ребёнок растёт здоровым эмоционально и физически, когда он находится вне зоны проблем своих родителей — каждого индивидуально или их, как пары. То есть он занимает своё детское место в системе семьи.
Ребёнок всегда «держит флаг» за отвергнутого родителя. Поэтому он будет соединяться с ним в своей душе любыми способами. Например, может повторять тяжёлые особенности судьбы, характера, поведения и т. п. Причём, чем сильнее мать не принимает эти особенности, тем ярче у дитя они проявляются. Но как только женщина искренне разрешит ребёнку быть похожим на своего отца, любить его открыто, у него появится выбор: соединяться с папой через тяжёлое или же любить его напрямую — сердцем.
Ребёнок предан маме и папе одинаково сильно, он связан любовью. Но когда отношения в паре становятся тяжёлыми, он силой своей преданности и любви глубоко включается в то тяжёлое, что причиняет боль родителям. Он берёт на себя столько, что действительно во многом облегчает душевные страдания одного или обоих родителей сразу. Такая ноша является непосильной ни для физического, ни для психического здоровья ребёнка. Ведь в итоге он остаётся без своей опоры — без родителей.
Когда мама не любит, не доверяет, не уважает или просто обижена на отца ребёнка, то глядя на него и видя в нём многие проявления супруга, осознанно или неосознанно даёт малышу понять, что его «мужская часть» плохая. Она как бы говорит: «Это мне не нравится. Ты не мой ребёнок, если ты похож на своего отца». И из любви к матери, а точнее, из-за глубокого стремления выжить в данной семейной системе, ребёнок всё-таки отказывается от отца, а, следовательно, и от мужского в себе. За подобный отказ он платит слишком дорогую цену. Человек обязательно накажет себя за это сломанной судьбой, плохим здоровьем, неудачливостью в жизни.
Вы, наверное, встречали взрослых людей, которые инфантильны и беспомощны, как дети? Всё это те, у которых не было доступа к своему отцу» (http://xn—-7sbai4alteaesnao.xn--p1ai/public3.php).

Пусть всегда будет мама
В ноябре прошлого года я прочла в российской «Новой газете» в статье «К скреповой матери» о печальном случае. В одном из детдомов Нижнего Новгорода решили «формировать семейные ценности» и отпраздновать День матери. Сирот заставили петь соответствующие лирические песни и участвовать в сценках. В итоге у одной из воспитанниц случился нервный срыв и её отвезли в психиатрическое учреждение.
Издание напомнило о другом случае. В 2014 году в одном посёлке Красноярского края второклассник-сирота Константин Чернов сбежал из школы, чтобы не читать стихи ко Дню матери. Его мать убили, когда ему не было трёх лет. Отец, лишённый родительских прав, завёл новую семью, а мальчика воспитывали дед с бабкой. В злополучный день Костя, разрыдавшись, убежал с генеральной репетиции и пропал. Его тело обнаружили только в марте 2017-го на школьном дворе в пожарном резервуаре.
«Да, у нас скрепы, традиции, разнарядка «для галочки», все эти «праздники урожая во дворце труда», «месячники семейных ценностей», весь этот чугун напополам с лицемерием и показухой. Но обязательно ли этим чугуном лупить детей?» — пишет «Новая газета» и далее цитирует обращение президента фонда «Жизнь без границ» Марины Ефимовой к уполномоченной по правам ребёнка РФ Кузнецовой.
«Воспитание семейных ценностей не может идти через коленку. Семейные ценности — это такие конструкты, которые формируются, когда ребёнок присваивает определённое содержание. Это глубокая внутренняя работа, её бесполезно проводить исподволь, будет только протест», — говорится в нём.
«У детей, находящихся в травме привязанности, нет ресурса, позволяющего им присваивать эти ценности. Их семейная система надломлена, эмоциональные связи не сформированы, близость к семье и родителям ассоциируется с болью, а не со счастьем и благоденствием. Именно боль, разочарование и презрение будут чувствовать дети, говоря правильные лозунги со сцены», — отмечает Марина Ефимова.
«Есть дети, переживающие ситуацию потери родителей. Для них связь с родителями — место наибольшей боли и скорби, даже если внешне они это не показывают. Разговаривать об этом со сцены — это насилие над ребёнком, над его работой горя, которой не место на публике», — приводит высказывание правозащитницы издание (https://novayagazeta.ru/articles/2020/11/30/88180-k-skrepovoy-materi).
Эта статья напомнила мне, как в 2017 году ЮНИСЕФ пытался провести в Кыргызстане конкурс эссе об отцах. Кажется, тогда затевалась глобальная кампания. И цели у неё были очень даже хорошие: с одной стороны, пропагандировать мужское участие в воспитании детей и семейной жизни, призвать мужчин уделять больше внимания своим близким, а с другой — продемонстрировать важность роли пап и заполнить информационный пробел, показав, что их усилия для семьи остаются неоценёнными и непризнанными.
Но наше общество как всегда всё извратило и испортило. Инициатива превратилась в ярмарку тщеславия, в парад хвастовства благополучных семей. Огромный поток постов от счастливых жён и любимых детей заполнил социальные сети. И тогда зазвучали голоса (в том числе и мой) о том, что происходят ущемление и стигматизация семей без отцов, и дискриминационный конкурс необходимо прекратить. Неслыханно: ЮНИСЕФ вместо того, чтобы по призванию своему поддерживать сирот, затеял их массированное унижение. Представители полных семей, надеявшиеся выиграть конкурс, вступили в спор с противниками, восклицая: «Зачем видеть во всём негатив?!» (как же его не видеть, если он есть?) Некоторые взрослые говорили, что у них тоже нет отцов, потому что те умерли, но они не видят в состязании ничего плохого, а сами в нём участвуют, чтобы рассказать о своих покойных папах.
Извините меня, но «отец умер» и «отец жив, но не в семье» — это совершенно разные ситуации. Если при жизни папа с детьми ладил, то после его смерти у них остаётся уверенность, что он их любил. Он остаётся их отцом, их любящим отцом, у них есть счастливые воспоминания и любовь к нему.
Но если мужчина относился к ребёнку или его матери плохо и ушёл из семьи, или если мать запрещает чаду любить отца, то у него в том месте, где у других любовь к папе, — незажившая рана. А если, допустим, человек вообще никогда не знал, не видел своего отца?
Когда у человека умирает папа, все жалеют его, позволяют выплакать, прожить горе. Но если он просто ушёл из семьи, то мало кому придёт в голову, что дети могут страдать. Считается, что мужчина-то не умер, с ним можно общаться. Да и вообще невелика потеря, чего по нему скучать! Недостойный он, мол, человек, одни беды от него. Он предал, бросил, скатертью ему дорога, говорят все вокруг. Чувства ребёнка, желание общаться с папой считаются предательством по отношению к несчастной матери. Поэтому дитя подавляет в себе свои мысли и эмоции, оставаясь в одиночестве со своей потерей. Его не утешит даже самый близкий человек — мать. Наоборот, ему приходится успокаивать её.
И никто не вспоминает, что ребёнок находится в положении, когда у всех его сверстников есть отцы — они играют с ними, защищают, любят, балуют, покупают одежду, сладости игрушки, возят на рыбалку, — а у них нет. И тот, кто мог бы таким быть, играть эту роль не захотел. Почему другие ребята могут смотреть телевизор с этим мужчиной, а он не имеет на это права? Когда отец умер, у дитя нет вопросов о том, почему его не любят. Когда родите просто не заботится, вопросы есть. И ответов на них нет. Маленький человечек проживает не просто потерю, но и осознание своей ненужности и отличия от остальных: получается, он хуже других, если их любят, а его нет.
Я знаю одного человека, который охладел к жене, но остался жить в одном доме с ней — только в другой комнате — до тех пор, пока дочери не повзрослеют. Хотя, безусловно, в молодости шансов создать вторую семью намного больше-то. Конечно, такое решение возможно только тогда, когда супруги могут находиться в одном пространстве без ссор и драк. Потому что бесконечные крики и побоища психологически травмируют детей куда больше, чем развод родителей. Я не говорю о том, что нужно непременно оставаться вместе ради потомства. А о том, что общество должно перестать игнорировать огромное количество ребят, с психологическими проблемами которых не только никто не работал, а, напротив, все усугубляли.
Вот, накануне Дня защиты детей я прочла новость, что, по словам уполномоченной по правам ребёнка Жыпарисы Рысбековой, в Кыргызстане в 2020 году родилось порядка 170 тыс. детей, из них 22% — не в официальном браке, 49% всех ребят будут жить в семьях без отцов. Представляете? Ведь это ответственность и вина мужчин и женщин. Почему женщины решаются рожать детей без регистрации брака, без мужа? Как будут расти их дети?
Конкурс ЮНИСЕФ (который, кстати, после шумихи как-то непонятно тихо свернули, так и не объявив, прекратили его или всё же наградили кого-то) — единичный случай, но ущемление детей, растущих в неполных семьях, происходит постоянно. Огромное количество художественных фильмов, коммерческой рекламы, особенно накануне праздников, считающихся семейными, — Рождества, Нового года — всё наполнено образами счастливых полных семей. Что при этом чувствуют дети, у которых нет одного или обоих родителей?
И я не знаю, по правде, как это должно быть правильно. С одной стороны, действительно нужно пропагандировать семью (и, кстати, «традиционные семейные ценности» и «ценность семьи» — это совершенно разные понятия), потому что только в ней ребёнок может получить любовь. Но, с другой, как при этом не травмировать психологически огромное количество людей?
Как-то в компании, в которой я работала, мы (отдел маркетинга и PR) придумывали мероприятие ко Дню защиты детей. Я выступила против идеи какого-то конкурса, потому что это радость только для нескольких победителей и разочарование для всех остальных. И предложила праздник для детей сотрудников с играми и сладостями для всех, без призов. Оставалось придумать название и сделать объявление. Коллега тут же выдал клише: «Мама, папа, я — спортивная семья!» «Почему это «Мама, папа»?» — спросила руководитель. Только в нашем маленьком отделе одна мать была в разводе, а у другой супруг погиб.
…И возвращаясь к статье из «Новой газеты». С одной стороны, важно прививать детям-сиротам семейственность. Хотя, вроде бы, чего её прививать, когда воспитанники государственных детских домов мечтают о том, чтобы их усыновили, удочерили? С другой, я не раз читала, что выпускники таких учреждений в последующем сталкиваются с проблемами в браке, потому что у них нет представления, опыта семейных отношений. Но не стихами-песнями и не сценками же давать детям такой опыт. Что и отметила Марина Ефимова. Правозащитники выступают за отказ от практики больших государственных интернатов и развитие практики фостерных семей (которые принимают ребёнка на воспитание). Но это отдельная тема, а я сейчас всё-таки пишу о взаимоотношениях детей и их матерей и отцов.
Болезненным и триггерным превозношение какого-то или обоих родителей может быть не только для сирот, но и тех детей, кто живёт с ними. Да, они любят их и совершенно искренне. Потому что это инстинкт, зависимость беспомощного от сильного, потому что привязанность, сформированная совместным проживанием. Потому что дитя верит и следует вселенскому внушению о святости родителей и необходимости, обязанности, долге любви и почитания их. Мысли эти, кстати, — о долге, любви, почитании и послушании — внушают ему и сами мать с отцом. Чем сильнее внушают, чем более доминантны родители, тем сильнее ребёнок любит и тем сильнее его душевный разлад, в котором он поначалу, долгие годы, боится себе признаться и обществу тоже, потому что оно осудит его.

(Продолжение следует).
Алия МОЛДАЛИЕВА.
Статья иллюстрирована фотографиями из проекта «Обратная сторона материнской любви» Анны Радченко.