В течение нескольких месяцев мы публиковали статьи, посвящённые принудительному замужеству, и сегодня подытоживаем этот цикл.

Ошибочность риторики

Вся «антиумыкательная» риторика построена на том, что похищение девушки для брака против её воли — не древняя традиция, а позднее изобретение. Это слабая позиция, потому что она подразумевает, что всё, что традиционно — хорошо. А лучше бы разъяснять необходимость отделять благое наследие предков от неуместного в современности. Ведь и в Конституции написано, что «в Кыргызской Республике народные обычаи и традиции, не ущемляющие права и свободы человека, поддерживаются государством», соответственно, ущемляющие — не поддерживаются.

Ожегов так раскрывает значение термина «традиция»: «То, что перешло от одного поколения к другому, что унаследовано от предшествующих поколений (например, идеи, взгляды, вкусы, образ действий, обычаи)». Явление кыз-уурдоо происходит в Кыргызстане как минимум с 1940-х годов, за это время уже родилось и выросло несколько смен. В таком случае навязанное замужество уже успело стать традицией? Однако традиционность какого-то явления является ли непременно его оправданием? У кыргызов, например, и рабовладение существовало, и побитие камнями, и многожёнство.

Есть и другие давние порядки, связанные с семьёй и браком. Девушек умыкают ведь не ради самого процесса кражи, а для принуждения к совместной жизни. Иногда оно происходит и другим образом: через сговор родителей, например. Да, в таком случае жених — как бы — не чужой человек, потому что взрослые знакомы, но сама невеста-то его не знает! Со стороны кажется, что в последней ситуации у неё хотя бы есть время и возможность избежать нежеланного союза: уйти из дома, обратиться в милицию, в кризисный центр… Но это только теоретически. На деле же девушка опутана страхом и чувством дочернего долга, психологическим прессингом, материальной зависимостью. И никто не говорит, что мужчина тоже жертва давления.

Кстати, если верить моим собеседникам, исторически ала-качуу и возникло-то из-за протеста детей против браков по сговору. Так что тут уж гендеристкам не мешало бы определиться: против чего именно они выступают? (Справедливости ради надо отметить их кампанию против ранних браков, но она приняла уродливую форму «законопроекта о нике»).

В конце концов даже если удастся доказать, что кража невест не традиция, это не сильно поможет, потому что воруют на самом деле из-за того, что это удобно, а всё остальное — оправдания. Так, может, защитникам женщин следует откорректировать аргументы?

Так же, как и тем, кто пытается калькировать заграничные лозунги о «традиционных семейных ценностях». У нас надо быть осторожнее, потому что подобные разговоры самое меньшее приведут (уже ведут) нас в XIX век, а то ведь могут и в халифат…

Откуда взялся «уят»?

Продюсер фильма «После дождя» Юджиния Чанг не единственная, кто утверждает (ну она же тоже от кого-то это узнала), что, когда кыргызку крадут замуж, семья её не защищает, говорит: «Если вернёшься, будет стыдно, оставайся». Между тем, президент ОО «Центр помощи женщинам» Роза Айтматова напоминает, что у кыргызов исконно был механизм защиты женщин. Что когда девушку похищали, родня пускалась в погоню, чтобы спасти её. Они могли либо забрать свою родственницу, либо оставить, но только в том случае, если она убеждала их, что остаётся по своей воле. Семья похитителя всегда просила прощения у стороны невесты, говорила «кулдугубуз бар» («мы ваши рабы»), приезжала с дарами на ачуу басар (задабривание, чтобы «погасить гнев»).

Так в какой же момент всё вдруг изменилось? Неужели сегодня и кууп баруу (погоня), и ачуу басар превратились в формальные обряды? Но мы видим, что родственники действительно в некоторых случаях забирают своих дочерей, а сегодня уже научились и в милицию обращаться. Так действительно ли родители говорят жертве про «уят»? Может, это случается тогда, когда её уже изнасиловали? Из-за культа невинности? Из-за того, что никто не хочет, как процитировал союзник феминисток Улан Усойун, «надкушенную конфету», а значит, замуж её не возьмут? Из-за того, что у нас всё ещё позорно быть разведённой?

В мои студенческие годы приезжих студенток из училища, в котором я училась, часто воровали (но не знаю, всех ли с согласия, мне не приходило в голову лезть в чью-то личную жизнь). Одну из историй услышала то ли с середины, то ли к концу. Две старшекурсницы рассказывали, как обманом увезли их всех троих, потому что они были вместе с той своей третьей подругой, которую хотели взять замуж. Привезли в какое-то село, посадили в дом. «Мы бы и убежали, но на улице — вечер, темнота, а вокруг — пустынная местность, всё поля какие-то. Куда идти и будут ли попутки в это время — неясно. Пришлось остаться», — сказала одна из рассказчиц. Обе подруги уехали наутро, покинув келинку поневоле.

Те люди, которые призывают девушек ни в коем случае не смиряться и не соглашаться, представляют себе какую-то идеальную ситуацию. Но на самом деле жертвы похищений часто не имеют при себе ни денег, ни мобильного телефона (а раньше ими пользовались единицы). В зимний день они одеты только в домашний халат и тапочки, в которых вышли, когда сообщники жениха обманом вызвали их из жилья. Они реально не могут уйти из дома будущего супруга, даже если наберутся смелости переступить через бабульку на пороге. Потому что там, за воротами, их изнасилуют и убьют на первом же километре.

Есть и другие причины, из-за которых украденные невесты остаются. Каждая сельская кыргызка понимает вероятность похищения и морально заранее сдалась. Давит и мысль о необходимости замужества. Поэтому они просто надеются, что хотя бы украдёт хороший и симпатичный мужчина. Беспокоит и туманность будущего: если сейчас отказаться, а будет ли потом возможность создать семью?.. В известном мне случае, произошедшем в начале 1980-х, похищенная сбежала, благо, что украли её в то же село, так что бежать пришлось недалеко. Но впоследствии она так и не вышла замуж. Сейчас она уже пожилая женщина, с инвалидностью, живёт одна в разваливающемся доме, оставшемся от покойных родителей, и ведёт хлопотное сельское хозяйство. Когда она заболевает, родственникам приходится решать, кому ухаживать за ней… Каждая кыргызка, которую умыкнули, не может не вспоминать такие ситуации. Или страшилки про сбывшиеся проклятия тех самых бабулек. Поэтому дело тут даже не в «уят», а в страхе одинокой старости: альтернативы нет либо она неизвестна им. На Западе, где уровень жизни выше, люди не боятся стареть одни, поэтому не сильно озабочены созданием семьи.

…Что касается тех трёх подруг из моего училища, то невеста спустя несколько дней всё же ушла от жениха, а после окончания учёбы вышла замуж за возлюбленного. Но она дружила с ним ещё до похищения, то есть была уверенна в своём будущем.

Причём тут колониализм?

В конце ноября независимая глобальная медиаплатформа Open democracy опубликовала цикл статей молодых исследовательниц из Центральной Азии. Они писали о том, что изучение региона их происхождения занято зарубежными учёными, монополизировано западной, англоязычной традицией. А самих уроженцев этого географического пространства редко признают в качестве экспертов своего же «поля». Наука продолжает оставаться колониальной.

В частности, внимание на это обращает докторантка из Университета Цукубы (Япония) Сыйнат Султаналиева. «Пора задуматься о нормализации колониальности в производстве знаний, где мы — жители Центральной Азии — являемся исходным материалом, «полем», тем самым топливом, которое питает производство знания о нас — но не для нас», — призывает она.

«Хотя обучение, основанное на обмене мнениями, само по себе вещь прекрасная, проблема заключается в отсутствии взаимности, поскольку обмен носит однонаправленный характер: Запад несёт свои ценности на Восток и Юг. Для этого нередко используется аргумент универсальности, подразумевающий, что определённые ценности и понятия — такие как относящиеся к полу и сексуальности — едины для человечества. Однако в своей книге «Ориентализм» Эдвард Саид показывает, что претензия на универсальность есть не что иное, как «аналитическое раздвоение» мира на «западное/хорошее» и «другое/плохое». При этом из дискурса это раздвоение попросту исключено: для западного интеллектуала оно остаётся невидимым и позволяет ему утверждать «универсальность» своих проекций, одновременно устраняя «Иное» из производства современности, где «история» является продуктом Запада в его действиях по отношению к другим», — продолжает Сыйнат.

Вот ещё: «Несправедливость и неравенство, включая те, что я испытала на себе, не являются характеристиками или особенностями индивидуальных людей. На самом деле они представляют собой последствия институциональных систем, которые признают и дорожат одними видами знаний, а другие обесценивают и игнорируют». Это мнение Елены Ким, которая преподаёт в АУЦА в Кыргызстане.

В ходе работы над циклом статей, посвящённых краже невест, я обнаружила, что это явление в Кыргызстане пользуется огромнейшим спросом у зарубежных, преимущественно западных, исследователей всех уровней — от журналистов до учёных. Научные работы, документальные фильмы, фотопроекты, телесюжеты… Такой колоссальный неиссякающий интерес развитого мира к «золотой жиле», каковой оказалась тема кражи невест, показался мне нездоровым и заставил задуматься о причинах. Понятно, что академизм в благополучных державах в чести и исследователи оттуда могут рассчитывать на творческие отпуска, исследовательские гранты и так далее. Журналистам оплачиваются поездки… Но всё же невозможно было не рассмотреть и синдром колониализма тоже: уж не расовое ли превосходство побуждает снова и снова документировать «дикие нравы туземцев» из развивающихся стран?

Не тешит ли самолюбие бывшего колонизатора мысль о просвещении, подаренном отставшим в своём развитии этносам (вопросов о том, что аборигенов их жизнь устраивала, а просвещение было платой за ресурсы и геополитическое влияние, не возникает)?.. Поэтому мне было интересно столкнуться с размышлениями группы юных центральноазиатских учёных об академическом колониализме.

Правда, суть наших рассуждений отличается. Если они сетуют на то, что жители региона, даже получив западное образование, не становятся полноправными участниками международного научного сообщества, а только объектами изучения, но обходят стороной сам факт зарубежных исследований, то меня смущают как раз последние.

Гораздо больше меня тревожат выводы и рекомендации иностранных специалистов, навязываемые нам. Вот это самое «Запад несёт свои ценности на Восток и Юг». Я абсолютно далека от утрирующей риторики про «загнивающий Запад», но вижу, что иногда то, что идёт из других цивилизаций, пока что не подходит нам. Нельзя просто брать и слепо перенимать. Приведу приземлённый пример. Мы склонны воспринимать феминизм таким, каким он представляется нам по сведениям о Западе. Например, что равенство полов исключает отношение к даме как к слабой и несамостоятельной. Между тем мы живём в той культуре, в которой к женщине традиционно относились без поблажек. Ей не уступали место, не пропускали в дверях и не открывали эти самые двери, не дарили цветы вовсе не из уважения, а как раз из-за его отсутствия, из-за хамства и отношения как к той, кто уступает мужчине в статусе.

Понятно, что кража невест — преступление. Но говорить об этом должны в первую очередь сами кыргызские женщины. С какой целью явление рассматривают под лупой иностранные журналисты и учёные? Чтобы изменить ситуацию в Кыргызстане или получить свои лавры и забыть? Когда они отталкивают в сторону самих кыргызских женщин — это не то же самое угнетение, другой его вид?..

Я не говорю о необходимости идти на уступки религиозным радикалам и национал-патриотам, но местные активистки, правозащитники вместо следования инструкциям западных теоретиков могут разработать наш собственный кыргызский феминизм, свои направления деятельности на основе изучения локальных ситуаций и потребностей. Не исключено, что в итоге они придут к тому же самому, что идёт к нам с Запада, но это будут наши собственные (в смысле — кыргызстанские) решения, чётко сверенные с нашей собственной повесткой. Как пишет украинская исследовательница Леся Прокопенко, «деколонизировать себя — не значит возвратиться к чему-то, что якобы существовало до колонизации. Деколонизировать (себя, место) — это значит находиться в неиерархическом отношении со вселенной как единством феноменов — или материи».

Молодёжи, прибывающей в сферу адвокации, хорошо бы прислушиваться к старшим коллегам, а не отвергать их жизненные опыт и мудрость, списывая всё на эйджизм (возрастная дискриминация), консерватизм и ретроградство.

Нередко местные активисты и исследователи как раз кыргызстанских контекста и специфики не знают из-за своей отчуждённости от села. «Хотя я имела отношение к местам, которые исследовала, я была отчуждена от них периодами долгого отсутствия, сменой гражданства, моими лингвистическими навыками (большая часть образования получена на русском и английском языках), выбором карьеры и образа жизни. Все эти обстоятельства моего существования сделали меня в какой-то мере «чужестранкой» в местах, уроженкой и жительницей которых я была в определённые моменты моей жизни», — пишет ещё одна преподавательница АУЦА Мохира Суяркулова.

Правда, она считает, что «такая дефамильяризация от своей культуры позволяет объективно взглянуть на своё общество». Я с ней и согласна, и нет (хотя это очень нагло с моей стороны, ведь у меня нет престижного и качественного немецкого образования).

Буквально в последние дни ушедшего года на сайте «Крапива» появилась статья о деколонизации ещё одной феминистской исследовательницы, ныне живущей в Берлине и пишущей там диссертацию, россиянки Вики Кравцовой. «В личных разговорах с активистками мне не раз приходилось слышать критику недостаточной адаптации интерсекционального (имеется в виду пересечение различных форм и систем дискриминации и угнетения. — Прим. авт.) феминизма к местному контексту… Нужно ли изобретать свою форму феминизма для каждой отдельной локальности?» — ставит она тот же вопрос, что одновременно и самостоятельно пришёл и ко мне задолго до прочтения размышлений её и её коллег. Такое совпадение неудивительно: этот вопрос логично проистекает из наблюдения ситуации.

Но у Вики Кравцовой нет ответа, только брошенное вскользь: «В приложении к деколонизации и феминизму необходимым шагом могла бы стать выработка стратегий различания (она использует именно это слово и повторяет его. — Прим. авт.), которые помогли бы нам выбирать как внутри традиционного, так и среди модерного то, что актуально для нас здесь и сейчас».

В заключение отмечу вот что. Некоторые люди заинтересованы в поляризации общества на феминисток и их союзников и «чорошников». Мол, если ты не за первых, значит за последних. Но это неправильное суждение и деление, да и вообще манипуляция общественным мнением. Феминистский, националистский, религиозный радикализм в моём понимании — крайности. Но ведь, помимо левых и правых взглядов, есть ещё и центристские. Помимо феминнале и антифеминнале, есть ещё и просто-напросто здравый смысл. Надо всё подвергать сомнению, анализу, пересмотру и рождать собственные суверенные решения, не навязанные никем.

Алия МОЛДАЛИЕВА.

В качестве иллюстраций использованы кадры из фильмов.