Вот уже 11 лет, как нет с нами выдающегося писателя современности Чингиза Айтматова. Однако интерес к его творчеству ничуть не ослабевает, а, наоборот, растёт. По последним статистическим данным, его книги переведены на 171 язык мира (по некоторым сведениям, — 156). Если учесть степень издаваемости писателя на мировом историческом уровне, то он уступает лишь великому английскому драматургу В. Шекспиру и великому русскому писателю Л. Толстому, занимая почётное третье место!

Этому факту мог бы позавидовать (в хорошем смысле) любой «кудесник слова» как из числа выдающихся, так и из числа более скромных. Говоря об этом, любой читатель, так или иначе знакомый с творчеством Ч. Айтматова, закономерно задаст себе вопрос: чем можно объяснить такую невероятную популярность кыргызского писателя, который остаётся одним из самых читаемых художников мира? Поэтому в данной статье мы попытаемся приблизиться к «берегам» осмысления этого вопроса, хотя понятно, что в полной мере ответить на него просто невозможно.

Во-первых, выделили онто-гносеологический мифологизм прозы Айтматова. Как известно, мировая литература ХХ века начинается с произведения Джеймса Джойса «Улисс», в котором главный герой Леопольд Блум играет роль путешествующего Одиссея, блуждая по улицам Дублина. Так, через мифический сюжет зарождается модернизм, и в Европу приходит новое искусство, которое утверждает один тезис: литература ХХ века приходит к мифу. Поэтому в прошлом веке на авансцену искусства вышли яркие имена. Это не только Джойс, но и Томас Манн («Волшебная гора», «Иосиф и его братья»), Кафка («Процесс», «Замок» и «Превращение»), Камю («Миф о Сизифе»), Апдайк («Кентавр»), Моравиа («Презрение») и Маркес («Сто лет одиночества»). На наш взгляд, эти произведения предлагают в чём-то неменяющуюся концепцию мира, в котором через миф поднимаются вечные принципы о человеке, который не меняется, сохраняется в неизменном виде, несмотря на огромные техногенные перемены. Согласно одной версии, эта традиция как бы восходит от творений Вагнера. То есть это уход от классического реализма ХIХ века и переход в символический миф модерна. В этом смысле закономерен вопрос: в чём тогда разница между мифологизмом западного романа от мифологизма Айтматова? И тут всплывают несколько позиций.

Несмотря на тематическую схожесть, Айтматов не модернист. Он писатель преимущественно традиционно-эпического повествования. Во-вторых, айтматовский миф — глубоко национальный, в чём-то советский, евразийский, ибо там имеются элементы мифических аналогий именно этого материка, чем чисто западно-экзистенциальный. Что имеется в виду? В айтматовских мифах есть мотивы греческих (Тавро Кассандры), христианских (Понтий Пилат, Иешуа), кавказских (шестеро и седьмой), казахских (Найман ана), нивских (Пегий пёс) символов.

К этому можно добавить тот факт, что если в мифологизме западного романа наличествуют экзистенциальные, пессимистические, а порой даже декадентские мотивы, фактура абсурда жизни, то в айтматовской мифологии на передний план выходит тема исторической памяти, фактор связи времён и поколений. И этим самым Айтматов по-гамлетовски пытается ответить: «распалась ли связь времён», ибо без мифов Айтматов несколько сужается с точки зрения подачи идеи. Это как океан, в котором нет китов, или, говоря айтматовской метафорой, красное яблоко, которое спряталось в сухом дереве. И поэтому через мифы его проза обретает полномасштабность, объём, эстетику и философски познавательное величие.

Во-вторых, мифологизм Айтматова — аксиологичен. В частности, следует обратить внимание на главные сегменты мифа, как бы выражая солидарность с тезисом Дж. Кэмпбела о том, что мифология — сверстник человека. И Айтматов это понимал. К примеру, о прародительнице человеческого рода говорится в «Белом пароходе» в образе матери-оленихи (предположительно данный мотив взят из «Кожожаша», только вместо самки козерога здесь олениха). О пращурах человека речь идёт в «Пегом псе, бегущем краем моря» про утку Лувр, первой свившую гнездо среди океана, и Рыбу-женщину из нивхских мифов. Здесь всплывает образ природы, которая есть праматерь всего живого. Глубинный смысл этих мифов нужно понять так. Своего рода дерби «человек и природа» ставит перед нами следующие проблемы: гармонии и дисгармонии, жизни-смерти-бессмертия человека и природы, а также закон равновесия и вопрос потомства. И тут мы находим три ответа. Если человек воюет с природой и себеподобными, как Орозкул, у него нет будущего. Поэтому Айтматов оставляет Орозкула бездетным, без потомства, ибо у таких людей нет будущего. Если человек готов жертвовать собой для продолжения рода, как это делают в «Пегом псе…» Орган, Эмрайин и Мылгун (они прыгают в воду), то у него есть будущее, поскольку Кириск остаётся жить. А значит, у человека есть будущее. Также вычленяется такая аксиома, что человек без природы не сможет жить, а природа без человека прожить сможет, ибо до неоантропного человека она существовала, а значит, может существовать и дальше. Получается, что в «Белом пароходе» фигурирует дисгармония, а в «Пегом псе…» сохраняется равновесие.

В-третьих, аксиология айтматовского мифа традиционна, поскольку у него ярко наличествуют мифологические приёмы. Сюда входят метаморфоза (мальчик превращается в рыбу — «Белый пароход»), древо жизни («Первый учитель» — тополь), инициация («Ранние журавли», «Пегий пёс…»). Кроме этого, фигурируют темы воспитания потомства, бездетности, очеловечивания окружающего мира, одиночества, эстетики женщин, героический пафос, борьба истинного и ложного. Но при этом прозаик оставляет очень важную истину: зло вездесуще, которое, как и в мифах, может победить добро. В этом плане, говоря об инициации неофитов, надо сказать, что Айтматов достаточно традиционен. Например, безымянный мальчик в «Белом пароходе», Султанмурат в «Ранних журавлях», Кириск в «Пегом псе…», Алтынай в «Первом учителе», Сеит в «Джамиле» оказываются в суровых условиях. Мальчик и Алтынай — бесправные сироты, Сейит — в годы войны с ранних лет осваивает ремесленный труд, а 14-летний Султанмурат в тылу выполняет роль помощника взрослых и борца за правду. Для Кириска выход в море — дебют. Но при этом внутренний мир каждого из них — невероятно живой, ибо они чисты в своих помыслах и ощущениях, как у мифического культурного героя. И у каждого из них есть одна сокровенная мифическая сказка: у мальчика — это мечта уплыть рыбой к белому пароходу, где как бы находится отец; у Алтынай, Султанмурата и Сеита — это мечта всегда быть с любимыми (это соответственно с Дуйшеном, Мырзагуль и Джамилёй); у Кириска одна задача — выжить. Но вместе с тем  Айтматов вскрывает внутреннюю драму, трагедию этих образов. Несмотря на то что Алтынай стала философом, Сеит — художником, мы замечаем мотив их одиночества и сожаления. Мальчик в «Белом пароходе» погибает, а Султанмурат остаётся один перед схваткой с волком. То есть Айтматов уделяет большое внимание подростковому сознанию с позиции мифологической инициации.

В-четвёртых, важным айтматовским подходом стали антропоморфизм и анимизм. Говоря иначе, мифическая одушевлённость окружающего мира, его очеловеченность. В «Белом пароходе» мальчик из-за одиночества делится своими мыслями с неодушевлёнными предметами как с живыми людьми: с камнями, биноклем, школьным портфелем и, конечно, с белым пароходом. В «Материнском поле» Толгонай ведёт диалог с землёй, полем, доверяя все свои тайны. Танабай в «Прощай,  Гульсары!» вспоминает свой жизненный путь, общаясь с умирающей лошадью. Возникает ощущение, что эти неодушевлённые предметы, вещи, объекты, животные —  оживают и становятся живее, чем люди, поскольку они делятся самым сокровенным с айтматовскими героями. К примеру, на мальчика в «Белом пароходе» никто не обращает внимания, кроме дедушки Момуна, а оживающие предметы слышат и видят его. Это говорит о том, что Айтматов очень хорошо знал тёмную сторону людей, их равнодушие, которые порой не слышат и не видят то, что происходит с внутренним миром человека. Ведь один из принципов мифотворчества заключается в том, что живое должно общаться с живым! И Айтматов этот диалог даёт нам через неодушевлённый мир! Также в мифологизме Айтматова центральное место занимает образ «Древа жизни». В фильме Андрона Кончаловского «Первый учитель» образ такого огромного дерева получил дополнительный идейно-художественный объём. Дело в том, что у режиссёра есть мотивы, которых нет в повести. В финальной сцене Дуйшен рубит огромный тополь, из которого он намерен построить школу. Так вот, в кинокартине гораздо ярче поставлена проблема перехода образа Древа жизни в Древо познания. Если в повести у Айтматова тополь воплощает символику Древа жизни, то у Кончаловского он становится Древом познания, поскольку школа станет символом просвещения, знания и культуры в глубинке. И дополнительно нужно подчеркнуть, что в мифологии и литературе образ Древа — очень распространённый мотив. К примеру, дуб в «Войне и мире» Толстого, с которым ассоциирует себя Болконский, а в книге алхимика Антуана-Жозефа Пернети Древо жизни ассоциируется с эликсиром жизни и философским камнем.

В-пятых, очень актуальной темой айтматовской прозы становится конфликт между поколениями. Условно это отражение мифических трагедий тетралогии «Орестея» Эсхила, когда между молодыми и старыми божествами действует принцип эвменидов: «око за око, зуб за зуб». Имеются в виду сложные отношения между дедом Момуном и Орозкулом в «Белом пароходе», Сабиджаном и Едигеем Жангельдиным в «Буранном полустанке». На наш взгляд, здесь речь идёт больше о борьбе фундаментально-нравственного и маргинального. Отсюда в единую ткань с сюжетной линией произведения вписывается миф о птице Доненбай, а точнее, о Найман эне и её сыне Жоломане, которого покидает память. И появляется термин «манкуртизм», имеющий у Айтматова именно мифическое происхождение. Поэтому писатель указывает на потребность человека знать свой исторический адрес, всплывают вопросы освоения генеалогических корней, познания своей истории, уважительного отношения к пращурам.

В-шестых, затрагивая мифологизм Айтматова, нельзя не задеть осмысление женских образов. Здесь очень символичен «Белый пароход», поскольку там сфотографированы несколько типов женщин, которые аналогичны древнегреческим и римским прототипам. К примеру, есть четыре типа. На передний план выступает образ римской Фурии или греческой Эринии, некрасивой старушки-карги в лице Карыза. Она мелочная мстительная интриганка, поэтому у неё нет потомства. Второй образ — это условное подобие греческой Геры и римской Юноны в лице Бекей, которая, не имея детей, покорна властному мужу и воплощает традиционную кыргызскую женщину. Но, в отличие от Карыз, она невинна, беспомощна. Третий образ — это где-то антитеза первым двум в лице Гульжамал. Она более соответствует греческой Афродите или римской Венере, воплощая красоту, любовь, весну. А вот образ Пенелопы, верной супруги и преданной матери мы можем найти в «Материнском поле» в облике Толгонай. У неё настолько сильны материнские чувства, что она усыновляет сына чабана от невестки Алиман, то есть чужого ребёнка. Несмотря на разность типажей, айтматовские женщины в основном (за исключением Джамили, хотя она драматический персонаж) трагичны.

В-седьмых, проза Айтматова рисует тему изолированного бытия человека и целого сообщества. Почти во многих произведениях писателя даётся жизнь одного определённого коллектива людей, живущих своими правилами и устоями. В «Белом пароходе» это лесной кордон; в «Ранних журавлях», «Материнском поле», «Первом учителе» — жизнь одного села; в «Буранном полустанке» — оторванная от цивилизации железнодорожная станция; в «Пегом псе» — изолированная жизнь на лодке. То есть через философскую идею единичного, частного и всеобщего (по Гегелю) Айтматов рисует общую панораму как национального, так и общечеловеческого, при этом затрагивая тему человека-одиночки. Создаётся впечатление, что эти айтматовские поселения в чём-то напоминают сиротские сообщества, в которых именно чистый, глубокий человек, который что-то пытается понять, сделать мир лучше, онтологически обречён на одиночество! Поэтому, говоря по-айтматовски, сама жизнь, не как мифологическое, а как реальное явление, сама выстроена таким образом. В противном случае Айтматов не рисовал бы подобные сюжеты!

В-восьмых, художественное слово Айтматова несёт в себе «заряд» не только национально-этнического (кыргызского), но и общечеловеческого (планетарного) и интернационального (интегрированного) масштаба. На русской почве об этом факторе добротно высказались поэт Е. Евтушенко и кинорежиссёр А. Кончаловский. Если первый отмечает преодоление Айтматовым национальных барьеров в своём творчестве, то второй подчёркивает, что кыргызский писатель преодолел все границы мира, не выходя за пределы национального. Лучше не скажешь! Это можно сравнить с тем, как русская равнина находит нечто общее с кыргызскими долинами. Но если русские и кыргызы в ХХ веке жили в одной стране (СССР), то что следует сказать о связи Айтматова с европейским сознанием, весьма далёким от «совковых» стандартов?  Как это ни странно, но аналогичную картину можно увидеть и здесь, когда речь идёт о Кыргызстане и Германии. Ведь, по сути, территория, где они расположены, называется Евразией, в которой превалирует цивилизация суши. Отсюда для немцев повести Айтматова тоже стали значимыми, если исходить с экзистенциальной точки зрения. «Магическое слово Айтматова» — именно так нужно понимать тайну сильного воздействия произведений кыргызского писателя на западного человека. К примеру, этой магией немецкие читатели восхищаются из-за того, что традиции устной литературы для них уже забыты, почти погребены столетиями. В этом смысле Айтматов появился в Германии словно из другого мира. Как мифологический художник, он прекрасно знал эпос «Манас», высоко ценил манасчи Саякбая Каралаева. Поэтому немецкие читатели ценят его за то, что писателю удалось построить мост между Германией и далёким Кыргызстаном сквозь призму мифоэпоса и русского языка, который и в будущем останется важным средством общения между разными народами. Следует подчеркнуть, что в Германии фашизм, злоупотребил национальными чувствами и с середины ХХ века они носят печать подозрительности. В то же время у немцев существует некая тоска по безвинной связи с корнями, которые не только являются национальными, но и имеют отношение к традициям других народов. И здесь Айтматов не раз подчёркивал глубинную связанность национального, интернационального и общечеловеческого. Ибо планетарское сознание у него имеет древние корни, находя свои атрибуты в миросозерцании кочевников, и поэтому является чрезвычайно актуальным в наши дни.

В-девятых, в антропном плане, в отличие от Шекспира и Толстого, герои Айтматова не вельможи и аристократы, а простые люди, что сильно привлекает внимание читателя. Как известно, айтматовский художественно-мыслительный мир — это мир ремесленников. Таковы табунщик Танабай, чабан Бостон, станционный смотритель Едигей и т. д. По сути, это «трио» напоминает братский союз. На наш взгляд, важным сегментом здесь выступает гармоническое владение Айтматовым духовного пространства кыргызских гор и духовного пространства казахских степей. Именно поэтому онтологически эти две формы мировоззрения плавно входят в мир других духовных пространств.

И в заключение хочется сказать, что в целом мифический и художественный мир Ч. Айтматова многогранен. Он претендует на некий универсализм, способный менять жизнь любого современника в лучшую сторону, соединяя воедино разные культуры, включая Восток и Запад. В этом плане, с нашей точки зрения, Восток не должен подражать Западу, поскольку наиболее важным сегментом в последнее время становится именно фактор взаимосвязи между двумя культурами. И здесь Ч. Айтматов даёт нам хороший пример. Он умел сочетать миф и реальность, речь и письмо, эпос и литературу, Восток и Запад. И когда мы говорим о прозе и мифах Айтматова, нас удивляет отсутствие в его произведениях элемента чудесного и сказочного, ибо он во всём кажется реалистичным. Мы верим в мифы писателя как в настоящую правду. Об этом хорошо сказал чукотский писатель Рытхэу, когда сравнивал Айтматова с Габриэлем Гарсиа Маркесом. Он отметил, что у Гарсиа Маркеса чудесное врывается в действие, которое придаёт ему фантастический колорит, а у Айтматова писательское кредо — это правдивость и реальность мифа, почти как у Алексея Лосева. В этом смысле, заново осмысляя древние мифы и легенды, Айтматов заставляет нас думать о фундаментальных основах жизни, которые, наверное, продолжат волновать человечество всегда. Поэтому вспоминаются замечательные строки великого Гёте из произведения «Западно-Восточный Диван».

Север, Запад, Юг в развале,

Пали троны, царства пали.

На Восток отправься дальний

Воздух пить патриархальный,

В край вина, любви и песни,

К новой жизни там воскресни.

Там, наставленный пророком,

Возвратись душой к истокам,

В мир, где ясным, мудрым слогом

Смертный вёл беседу с богом,

Обретал без мук, без боли

Свет небес в земном глаголе.

В мир, где предкам уваженье,

Где чужое — в небреженье,

Где просторно вере правой,

Тесно мудрости лукавой

И где слово вечно ново,

Ибо устным было слово.

Ирмтрауд ГУЧКЕ,

писатель, айтматовед, Германия.

Султан ТУРСУНАЛИЕВ,

кандидат философских наук, завотделом айтматоведения Национальной академии «Манас» и Ч. Айтматова, Кыргызская Республика.