Посвящается памяти О. Т. Б.

(Все персонажи являются вымышленными,  и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно)

(Окончание. Начало в №№82, 83)

Угрожающее известие о том, что внезапно у Анны Андреевны обнаружили рак второй стадии, повергло меня в непонятный ступор. Непонятный оттого, что я не знала, как к этому отнестись, — расплакаться, молиться Богу или же стоико-философски принять тот факт, что все мы смертны.

Андреевна не стала впадать в панику, она почему-то легко отнеслась к этому, видимо, из-за того, что поначалу особо не ощущала болезненных симптомов, а ещё потому, что не могла позволить себе выйти из столь любимого ею образа сильной женщины. Её прооперировали, что, наверное, только усилило жизнеутверждающий настрой. Она, вообще, как-то вся воспрянула духом — старалась ещё чаще куда-то выходить, ещё больше бывать на людях и общаться.

Ко дню рождения Андреевны я преподнесла ей диски с французским сериалом «Очаровательная Жюли» — про куртизанку двадцатого столетия, которой удалось своими мастерскими интригами заполучить и блистательного министра, и всё его состояние. Сериал состоял чуть ли не из ста пятидесяти серий, и продюсеры хотели всё снимать и снимать одно за другим его продолжения — уж больно он был коммерчески успешен. Успех такой, по всей видимости, был обусловлен не только профессионализмом съёмочной команды, но и задействованием таких красивых мужчин-актёров, что ни одна представительница прекрасного пола не смогла бы отказаться от его просмотра.

Так и произошло — в своё время «переболев» этой «Жюли», я подсадила на него и Анну Андреевну. Сейчас, когда у неё был рак с неизвестным продолжением, ей как нельзя кстати было чем-нибудь занять себя. Из школы она ушла и теперь, проходя химиотерапию, посещала выставки и концерты и смотрела «Очаровательную Жюли».

В тот период мне было уже двадцать шесть. Меня уволили с прежнего места работы, чтобы освободить его для подросшего сынка начальника, и я долго пыталась найти себе что-нибудь подходящее. Наконец, мне подвернулась работёнка в небольшой фирме, оказывавшей помощь в оформлении подачи документов на  иммиграцию в Канаду. Люди приходили туда, надеясь однажды оказаться в развитой, благополучной стране. Я должна была регистрировать приходивших на консультации клиентов и ксерокопировать их документы (согласилась я на эту нудную деятельность только оттого, что фирма располагалась в двух шагах от моего дома, а сидеть совершенно без денег мне к тому времени окончательно надоело).

Платили мне совсем немного — ровно столько, сколько платят тем, кто, устав от поиска, согласился выполнять мелкую, монотонную работу на маленьком коммерческом предприятии. Я покорно терпела её, так как знала, что она временна.

Частенько, освободившись от посетителей, я рассуждала сама с собой, чем же ещё, кроме «Очаровательной Жюли», можно было бы скрасить оставшиеся дни жизни Анны Андреевны. Химиотерапия не помогла, рак прогрессировал. Оставалось только гадать, сколько же ещё она продержится, однако с каждым днём мне было все тяжелее поддерживать оптимизм на этот счёт.

Однажды вечером я завела музыкальную шкатулку в виде миниатюрного белого рояля, который она подарила мне в третьем классе. Вещица, очень добротно сделанная, внутри содержала специальные вставки из красного бархата, куда можно было складывать какие-нибудь кольца или серёжки. Шкатулка эта играла «Лунный свет» Дебюсси — великолепную вещь, под которую можно было созерцать и радость, и горе. Сидя вот так в своей комнате и изредка заводя её, я стала читать истории людей, которых в скором времени должна была пожрать онкологическая зараза. Все они были похожи до дрожи, но каждая содержала призыв к тому, что хотя бы последние дни своей жизни неизлечимо больной должен провести в радости и счастье, которых, быть может, не испытывал за всю свою жизнь. Именно за всю жизнь — тогда ему будет не страшно умереть, потому что он будет полагать, что, если бы не рак, он так никогда бы и не испытал того счастья, которое получил благодаря — да-да, именно благодаря — раку.

До меня вдруг дошло, что пора закончить это сонное бездействие и что-то срочно предпринять, пока Андреевна жива. Да, мне не суждено её вылечить, но я хотя бы организую ей счастье, какого она никогда прежде не испытывала. Как я это сделаю — всё равно, главное, сделаю!

Я поняла почти сразу, что же может компенсировать ей осознание, что через два-три месяца, в лучшем случае, полгода, она умрёт. Любовь мужчины! Да! Проникновенная, искромётная, добрая, ласковая, нежная, страстная! Вот что Андреевна искала всю свою жизнь и никак не могла найти. Вот что по-настоящему могло спасти её!

Я лихорадочно соображала. Мой мозг начал конструировать схемы и лабиринты, ходы, входы и выходы, но ничего стоящего не приходило на ум, ведь главной задачей было найти этого героя-любовника, того, кто смог бы хорошо сыграть свою роль и не испугался бы лица онкобольной с начинающими расползаться метастазами в печени.

Я вспомнила про одного мужичка, державшего в Бишкеке собственную студию бальных танцев. Это был очень харизматичный мужичок, очаровательный в своём добродушном остроумии. Мне однажды довелось оказаться на его занятии. Там на пятьдесят девчонок было три мальчика, которые в тот момент с трудно скрываемым самодовольством чувствовали себя последними мужчинами на планете — уж больно сильна была конкуренция между претендентками на них. Этот мужичок шутил так, что потом я, невольно вспоминая его шутки, начинала от души смеяться, и у меня поднималось настроение. На вид ему было лет шестьдесят, он был довольно крупного телосложения и высокого роста, притом с большим пузом. Самолюбование, чувство юмора и жизнеутверждающие реплики, которыми он щедро приправлял занятие, а также кучерявые тёмные волосы указывали на то, что, скорее всего, мужичок был евреем.

Мой план был таков: я оплачиваю ему индивидуальные уроки бальных танцев, которые он преподаёт Андреевне на дому, и которые вкупе должны составить весьма солидную оплату, так как частное занятие у этого дядьки стоило аж восемьсот сомов. И наряду с этим ему назначаются дополнительные бонусы и премии, если он вместе с танцами умело разыграет влюблённого.

Приехав на другой конец города в эту его студию, я подкараулила мужичка на улице возле входа и спряталась за дерево. Он и, судя по всему, его жена (как это я не догадалась, что он женат!) стали открывать ключом дверь. Я подождала, пока они войдут, и стала размышлять: если этот дядька женат, то согласится ли он разыгрывать влюблённого в Андреевну? И притом в свои шестьдесят лет делать это за деньги, словно какой-нибудь мальчик из эскорта… И даже если он согласится, то как мне озвучить ему своё деловое предложение? Вот так — прямо перед его же женой? Впрочем, осознание того, как мало у меня времени и как быстро тикают часы, отмеряющие время Андреевны, заставило меня отбросить  все размышления и решительно войти внутрь.

Студия была хорошо освещаема, в ней чувствовался запах недавно сделанного ремонта. По-видимому, несколько дней назад там прошёл какой-нибудь конкурс — она была разукрашена надувными шарами и атласными лентами. Я совершенно не могла вспомнить имени этого харизматичного дяденьки-танцора, и пришлось всё время «выкать».

— Э…а… здравствуйте.

— Здравствуйте, что вы хотели? — спросила меня его жена, прехорошенькая длинноволосая блондинка. Ей, наверно, было около пятидесяти.

— А…а… можно ли мне с…с…ВАМИ поговорить?  — обратилась я к нему.

Его жена насторожилась.

— Так, девушка, давайте, да, поговорим… Говорите — у нас очень мало времени, — недоверчиво, строго произнесла она.

— Да, вы знаете, — начала было я. — Можно ли мне с ВАМИ, — опять обращаясь к нему, начала я, — с ВАМИ поговорить… э… буквально две минутки…э… где-нибудь на улице?

— Говорите здесь! Так, нет, девушка, говорите здесь и нигде больше. А то вы тут устраиваете тайны мадридского двора! — блондинка почти взбесилась. — Или я мешаю? — с этими словами она подошла к успевшему сесть за стол мужу и гладящим, любовным движением провела по его голове рукой.

Стоит ли говорить о том, что я моментально поняла неосуществимость моей затеи. Помявшись немного, я промямлила чушь про то, что якобы хотела привести в студию своих бабушку и дедушку и научить их танцевать. Задав вопрос о том, можно ли им ещё по возрасту приходить на танцы, и получив утвердительный ответ, я поблагодарила эту парочку и поскорее выскочила оттуда. Какая нелепая ситуация!

Весь оставшийся день я ходила в досадных раздумьях — меня удручало фиаско, которое я потерпела. Я чувствовала свою неловкость, в которую сама же себя загнала. Наверняка жена этого мужичка подумала, что я какая-нибудь малолетка, влюбившаяся в её харизматичного мужа. Не дай бог, она в тот момент вообразила себе, что я беременна от него и пришла заявить о своих правах…

К счастью, на следующий день, в пятницу, было не до размышлений: в офисе царил ажиотаж, пришло много клиентов, которые просили зарегистрировать их на консультацию. Голова у меня порою шла кругом от такого количества заявок, бланков, копий паспортов и попутно задаваемых вопросов.

Среди записавшихся оказался один очень симпатичный, Самат. Он был высокого роста, стройный, с пухлыми губами и потрясающей улыбкой. Две старшие сотрудницы, бухгалтер, переводчица — все, как одна, отметили его привлекательность и обезоруживающую, совершенно соблазняющую улыбку.

Оказалось, он учился на втором курсе университета и, как и все другие клиенты этой фирмочки, мечтал после завершения учёбы уехать в Канаду. Он был настолько симпатичным, что наши офисные клуши не выдержали и позвали его вместе пить чай, предварительно накупив всяких вкусностей, чтобы завлечь. Самат был вежлив и скромен, хотя временами мне казалось, что это показное. Он был неглуп, и ему явно не хватало денег на развлечения… Ему было восемнадцать с половиной, и он обладал большим количеством свободного времени… Он был холост, в отличие от того учителя танцев… Вот кто был идеальный кандидат!

Я вспомнила, как в детстве подслушала разговор в бане между Андреевной, Раисой Павловной, Валюшкой и моей матерью. Сопуева тогда рассказывала им, в какой экстаз приводил её некий мальчик… Ну конечно! Молодой может с потрясающей лёгкостью влить оживляющего, бодрящего бальзама в заветренную, подсохшую жизнь одинокой зрелой женщины… К тому же бывшим мужем Андреевны был кыргыз — значит, узкоглазый восемнадцатилетний мальчик со сладкой улыбкой точно придётся ей по вкусу.

Здесь мне не нужно было робеть — я просто пошла за Саматом, когда он вышел из офиса, и уже на улице сказала о том, что у меня есть потрясающее деловое предложение. Что работать много ему будет не нужно, зато заплатят хорошо. Его глаза сразу заблестели алчным огоньком, и он расплылся в улыбке, выражавшей одновременно благодарность и заинтересованность. Мы условились встретиться в парке в три часа, где я должна была ввести его в курс дела.

Я описала всё как есть. Здесь я уже не чувствовала себя робеющей дурёхой, как в случае с тем дядькой. «Тебе (так как я была старше Самата, то позволила себе без предварительного разрешения разговаривать с ним на «ты», к тому же сейчас мне было плевать на приличия) нужно будет заниматься с ней сексом, и делать это очень хорошо. Целовать ей каждый пальчик, понимаешь?» Самат явно не был девственником, — в глазах его был ещё тот блудный огонёк.

— А сколько я получу за это?

— Десять тысяч сомов, — ответила я, зная, что придётся отправляться в ломбард и сдавать свою золотую цепочку.

— Всего?! — возмутился он. — Нет, меня это не устраивает… Она больная, я ещё должен буду ей пальцы целовать… Сексом заниматься… Нет, это мало.

— Хорошо, пятнадцать тысяч тебя устроит?

— Ну нет… Раз она такая больная, значит, должна быть страхолюдиной… Нет… Вы же говорите, что я должен буду изображать из себя красивую любовь. Если красивую — тогда и платите красиво.

Гадёныш, а… А как торгуется.

— Хорошо, двадцать тысяч пойдёт?

Самат нахмурился. В итоге он выдал:

— Эже, давайте тридцать, и не меньше. Итак я уступаю вам.

Тридцать тысяч! И это при том, что в месяц я зарабатывала восемь!

— Хорошо. Оплата после сделанного.

— Нет, хотя бы аванс дайте — половину. Мне за учёбу платить надо.

— Нет, Самат, я же тебя совсем не знаю.

— Ну тогда и вообще давайте не будем всё это делать… Я не хочу заниматься сексом со старой, больной женщиной… А она, кстати, не заразна, я надеюсь? Она не заразит меня раком?

Силы у меня были на исходе.

— Рак не заразен, Самат, почитай в интернете.

Я испугалась, что сейчас из-за денег всё сорвётся.

— Хорошо, я посмотрю в интернете. Но без аванса я всё равно не буду работать, — было видно, что он, действительно, и пальцем не шевельнет.

Я вздохнула.

— Хорошо. Но дам я тебе эту половину только после первого знакомства с ней.

— Ладно, — поморщившись, Самат согласился.

В назнаЧенный день я купила Андреевне букет роскошных красных роз. Согласно сценарию, Самат должен был изобразить из себя моего друга детства, который недавно вернулся из соседней Алматы, где теперь живёт со своими родителями. И, придя навестить меня, увидел на столе в рамке фотографию Анны Андреевны, на которой она была изображена в длинном красном платье с декольте и диадемой на голове. Такая фотография у меня, действительно, имелась — Андреевна как-то давно подарила мне её на память, только лежала она в альбоме, а не стояла в рамке. На ней Сопуева получилась очень хороша, очень секси. Видимо, она так себе понравилась на этом фото, что, размножив его у мастера, одаривала им каждого знакомого человека.

По легенде, Самат, увидев Анну Андреевну, влюбился в неё до беспамятства и готов на ней жениться. То обстоятельство, что я предупредила его о том, что она неизлечимо больна, никак не повлияло на его страстное желание.

Передав Самату букет, я отметила про себя, что начало хорошее, — он оделся именно так, как я ему сказала: в элегантный черный костюм и галстук (наверное, они остались у него с выпускного).

Когда мы поднялись на этаж Андреевны и позвонили в дверь, она долго не открывала. Я шёпотом, третий раз за пятнадцать минут, проинструктировала Самата: быть очень внимательным, добрым и нежным.

Когда она открыла, мне стало не по себе: она очень исхудала, морщины были теперь не просто глубокими, — они вдались в лицо, а щёки образовали впадины. Глаза стали ещё больше, и под ними кожа испещрялась сотнями мелких полосок. Она превратилась в почти старуху.

Мы поздоровались, Анна Андреевна не ожидала меня увидеть, тем более с парнем.

— Проходи, — сказала она ослабшим голосом.

Я представила их друг другу. Андреевна внимательно смотрела на Самата. Тяжело больная, потерявшая всякую надежду, она ни на минуту не прекратила быть женщиной, поэтому сейчас впечатлялась им, таким красавцем, высоким, широкоплечим, здоровым и молодым… Она держала вручённый ей Саматом букет роз, вдыхала их аромат, и глаза её, поглядывавшие на парня, забелестели.

— Это жених твой, Жанайка?

— Нет, что вы, Анна Андреевна. Самат мне с детства как брат.

— Может, чаю?

— Да-да, можно.

— Сейчас.

Она поставила цветы в вазу и пошла на кухню. Самат, скромно сидя в кресле, окидывал взглядом квартиру Андреевны.

Когда она принесла чайники, я заметила, что она подкрасилась, — припудрила лицо и подвела глаза. Мы стали беседовать, Анна Андреевна спрашивала Самата, где он учится и чем увлекается. Тот, исполняя договор, был очень внимателен и учтив, а также изредка бросал на неё пылкие, страстные взгляды, от которых мне становилось тревожно — как бы он не переиграл. Впрочем, по сценарию, уже на следующей же встрече после их знакомства он должен был признаться ей в любви, открыв то, каким же именно образом в неё влюбился — в ту самую роскошную леди в красном.

Я сказала Андреевне, что Самат хотел бы научиться играть на фортепиано. Сопуева не стала долго размышлять — она сразу сказала, что может его обучать. Якобы из профессионального интереса она подошла к нему и взяла его руку, потрогала пальцы. Они у Самата были длинные и красивые, как и он сам. Анна Андреевна сказала, что они могут начать хоть с сегодняшнего вечера. Почему нужно было подождать до вечера, я понимала — столько времени ей понадобится, чтобы привести себя в порядок, насколько это возможно в её состоянии.

Мы так и договорились — Самат должен прийти к ней сегодня же вечером на их первое занятие по фортепиано.

Когда мы вышли от неё, он тут же потребовал с меня оплату. Я отдала ему пятнадцать тысяч, часть суммы пришлось добирать за счёт заложенной накануне цепочки. Мы условились, что тот после каждой встречи будет звонить и рассказывать мне, как всё проходит. Но я не была настолько глупа, чтобы так довериться словам этого красавчика, — я знала, что ещё буду звонить самой Андреевне и узнавать, насколько талантлив оказался её новый ученик.

Но решилась я позвонить ей только через три дня. Мне показалось, что голос Андреевны преобразился, и сама она, если не порхает, то уж точно не ходит по земле. «Жанаечка, я не понимаю, Бог, оказывается, точно есть, и Он точно обо мне заботится… Этот парень, Самат, Господи… Он влюблён в меня! Оказывается, когда он увидел у тебя на столе ту мою фотографию, он тогда и влюбился. Он меня замуж зовёт, ты представляешь? Я ему говорю: хрен собачий, как ты не поймёшь, что я сдохну через месяц, а он своё, мол, любит и давай жениться».

Я была довольна. Но довольство долго не продлилось — через день Самат позвонил мне и с обескураживающей наглостью, в нарушение нашего договора, потребовал оставшуюся часть денег. Кроме того, попросил увеличить размер «гонорара» — из-за надвигающейся необходимости вскоре заняться сексом с Андреевной. Хитрая скотина, он понял, что теперь я у него на крючке, поэтому и стал требовать надбавки, — про секс-то уже было заранее обговорено. Ничего не поделаешь, мне пришлось взять в долг у богатой подружки, дружба с которой, впрочем, не сняла с меня обязательства написать ей долговую расписку.

Тогда я тоже поставила ему условие — эти деньги он получит только после первого занятия любовью с Андреевной. Самат невольно поморщился, потом как будто сглотнул что-то и согласился.

Проверять то, как он выполнит данное требование, мне представлялось чрезвычайно непростым делом, но я всё-таки заставила себя позвонить и спросить Андреевну про их отношения с Саматом. Прокашлявшись, я сказала: «Э…а…он…очень пылко всегда о вас говорит… Он, наверное, очень сильно любит вас, — он… он… случайно сказал, как мечтал бы сделаться вашим супругом и пользоваться всеми благами супружества…а… Да». «Да он не только говорит так, он ещё и делает так, — рассмеялась Андреевна. — Жанайка, ладно, мы сегодня на концерт идём, мне некогда».

Я была поистине рада. Мой план был таков: Самат до самой её кончины разыгрывает страстного обожателя, за что и получает деньги, занятые мной у подруги. А после, если уж он, действительно, делает Андреевну такой счастливой, после её кончины, я выдаю ему и какую-нибудь премию. И мы оба, довольные собой, расходимся по своим дорогам.

До похода на концерт красавчик забрал у меня оставшуюся часть «гонорара» — пятнадцать тысяч плюс четырнадцать сверху за необходимость «вступать в половую связь со старухой», по его собственному выражению. Перед тем как отдать деньги, я заставила его поклясться его собственной матерью в том, что он не обманет меня. И велела произнести эту клятву семь раз. Он послушно выполнил требование, и я осталась спокойна.

Они пошли в кино, потом, на следующий день, Самат доложил мне, что поведёт Андреевну в ресторан, и ему понадобится ещё тысяча сомов. Я резко отказала, посоветовав ему устроить пикник в парке, но не требовать с меня больше ни единой копейки.

Два дня всё шло так хорошо, как я и помыслить не могла, — я поняла это из восторженных слов Анны Андреевны о том, как добр к ней Бог, — на смертном одре дал такое счастье, какого она не испытала за всю жизнь… Но потом… Я должна была предвидеть такой исход, должна была заранее знать, что деньги мои пропадут и что Самат, поняв, что поживиться больше нечем, исчезнет. Но тогда, возжелав спасти Андреевну от горького сожаления о скором окончании для неё всего и потерпев неудачу с тем дядькой-танцором, я схватилась за Самата, как за спасательную верёвку…

Будь ты проклят, Самат… Ты совершил страшный грех и очень тяжкое преступление… Ты обрёк двух людей на адские муки… Ты убийца, вор, богохульник и лжец… Пускай ты будешь проклят и не проживёшь и половины тех лет, которые прожила на свете Анна Андреевна. А умирать будешь в мучениях, которые потом долго будут сниться твоим же родителям…

Через полтора месяца Анна Андреевна умерла.

Зимой мне повезёт, и я узнаю, что прошла конкурс на стипендиальное обучение в магистратуре Пражского университета. Этот университет был моей давней мечтой, поэтому после того, как я прочитала пришедшее мне по электронной почте письмо, из которого я узнала радостную новость, я не могла сдержать восторга и минут пять исступленно кричала одно — «Ура!»

Я была рада уехать за границу. Прага влюбила меня в себя с самого первого взгляда, она предстала передо мной волшебным городом из сказки. В Чехии мои сокурсники и появившиеся новые знакомые принимали меня за японку, и было даже несколько случаев, когда ко мне подходили и спрашивали что-то на языке страны гейш и самураев.

Я выучила чешский, чем собиралась похваляться дома перед всеми родственниками. Правда, выучила не настолько хорошо, чтобы говорить на нём бегло, однако моего уровня владения им вполне бы хватило, чтобы хвастаться на зависть окружающим. С большим удовлетворением проучившись в Праге два года и получив свою степень, я вернулась в Бишкек. Он, конечно же, совсем не изменился за это время.

Однажды, проходя мимо дома, в котором жила Анна Андреевна, я неожиданно услышала, как из окна её квартиры доносились звуки пианино.  Мне было известно, что после её смерти дочь, приехав из Австрии, продала квартиру, поэтому теперь она принадлежала совсем другим людям. Кто-то играл «Лунный свет» Дебюсси — ту самую мелодию, которую играла заводная шкатулка, подаренная мне Андреевной в младших классах детской музыкальной школы.

Я невольно остановилась и стала слушать, поддаваясь какому-то странному, болючему родственному зову. Так прошло несколько секунд, каких-то очень долгих, тяжеловесных… Я слушала страшно знакомую музыку, а потом ни с того, ни с сего… разрыдалась. Разрыдалась так, будто сотня иголок, словно от ошеломительного взрыва, повтыкалась в мою голову, а я не могу их вынуть. Разрыдалась так же громко и неожиданно, как когда-то в детстве, в день концерта, когда не смогла выступить на конкурсе на лучшее исполнение пьесы из «Детского альбома» Чайковского… Только тогда музыка ещё не успела опустеть…

Айжанка БАЯНОВА.