Main Menu

Чингиз Айтматов: «Кто полюбит Пушкина, тот полюбит и русский язык…»

Каждое историческое время рождает идеи, необходимые ему. Эта идея преображается, развивается, изменяется нередко настолько, что кажется — умерла. Но… на смену ей рождается новая — уже для нового исторического времени. Хотя при внимательном рассмотрении вдруг обнаруживается: она — эта идея — стара как мир, нас окружающий, только в некоей новой модели…

Носителем идеи является творческая личность. Творческая практика творческой личности, если она, как и провозгласивший её настоящий Мастер, не способна лгать себе, нередко не совпадает со многими теоретическими суждениями. Потому, наверное, изучать само творчество Мастера видится особенно важным. Сегодня ясно одно: чем дальше отодвигается какое-то историческое событие, тем более видится не только ярким и величественным, но и значимым творческий облик творческих личностей и их идей.

Попробуем обратиться к мыслям Гения русской словесности А. Пушкина и его творчеству, ставшему воплощением его размышлений о народности литературы и национальной идее.

В одной из своих статей П. Антокольский писал: «Пушкин противопоставил три состояния души, три возраста жизни — и своей, и стольких других поэтов. Он приоткрыл дверь в будущее для всех, кому оно мерещится и должно сбыться. Дальнейшее Пушкин рассказал в «Пророке»…». А в «Пророке» А. Пушкин провозгласил:

«И бога глас ко мне воззвал:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей.

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

Но для того чтобы глагол жёг сердца людей, поэт обязан заботиться о состоянии словесности, о народности литературы и, конечно же, о национальной идее своей эпохи, передаваемой Своей словесностью.

В пушкинскую эпоху сам поэт и только некоторые его сподвижники и современники были озабочены проблемами русской словесности. А. Пушкин, всем миром признанный Гений русской словесности, считает: «Причинами, замедлившими ход нашей словесности, обыкновенно почитаются: общее употребление французского языка и пренебрежение русского». И далее, обращаясь к «коллегам по цеху», поэт восклицает: «Но кто же виноват, как не они сами».

И всё-таки, почему поэт озабочен? История свидетельствует: в пушкинскую эпоху ещё не было «ни словесности, ни книг, все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке…»

Не случайно А. Пушкин назван Гением русской словесности, ибо, действительно словесность — это не просто владение, языком и умение читать и писать на нём. Словесность — это понятие, тождественное понятию «просвещение»: овладение знаниями природы и общества окружающего, освоение предметом размышления. Словесность — это своя учёность, своя политика и своя философия, своя национальная идея. А. Пушкин и в своём творчестве, и своим творчеством занимался развитием русской словесности, развитием языка метафизического.

Анализируя состояние русской словесности, поэт замечает: «Согласен, что некоторые оды Державина, несмотря на неровность слога и неправильность языка, исполнены порывами истинного гения, что в «Душеньке» Богдановича встречаются стихи и целые страницы, достойные Лафонтена, что Крылов превзошёл всех нам известных баснописцев, исключая, может быть, сего же самого Лафонтена, что Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова, сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского; что Жуковского перевели бы все языки, если б он сам менее переводил».

Названы всего несколько имён: Батюшков, Державин, Крылов, Жуковский, а как глубоко освещён поэтом вопрос о народности в литературе. В своей статье, которая так и называется «О народности в литературе», поэт пишет: «С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы, но никто не думал определить, что разумеет он под словом «народность».

Один из наших критиков, кажется, полагает, что народность состоит в наборе предметов из отечественной истории…

Другие видят народность в словах, т. е. радуются тому, что, изъясняясь по-русски, употребляют русские выражения…»

Сам поэт считает, что «народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками; для других оно или не существует, или даже может показаться пороком.

Учёный немец негодует на учтивость героев Расина, француз смеётся, видя в Кальдероне Кориолана, вызывающего на дуэль своего противника. Всё это носит, однако ж, печать народности.

Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу».

Думается, последней фразой об «особенной физиономии» народа и народности литературы А. Пушкин обозначил своё понимание самой национальной идеи.

Итак:

  • образ мыслей;
  • чувствований;
  • обычаи ;
  • привычки;
  • поверья — и есть содержание понятия «национальная идея».

Творчество А. Пушкина свидетельствует о том, что убеждения поэта по поводу народности литературы и национальной идеи обусловлены исторически.

Юрий Лотман — замечательный исследователь творчества поэта считает, что для А. Пушкина подлинный путь к народу состоит в том, чтобы приподняться над «жестоким веком», сохранив в себе гуманность, человеческое достоинство и уважение к живой жизни других людей».

Прочитав «Капитанскую дочку», Н. Гоголь заметил: «Сравнительно с «Капитанской дочкой» все наши романы и повести кажутся приторной размазнёй. Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую ступень, что сама действительно[сть] кажется перед нею искусственной и карикатурной. В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственной пушкой, бестолковщина времени и простое величие простых людей, всё — не только самая правда, но ещё как бы лучше её. Так оно и быть должно: на то и призванье поэта, чтобы из нас же взять нас и нас же возвратить нам в очищенном, в лучшем виде».

«Бестолковщиной времени» называет Н. Гоголь свою эпоху. Что ж, и в пушкинскую эпоху, так же как и сегодня, наверное, многие не могли разобраться в событиях, меняющих установившееся положение вещей.

А. Пушкин же — пророк и провидец, отправляя подарочный экземпляр своей книги «История Пугачёва» герою Отечественной войны 1812 года Д. Давыдову, написал:

«Тебе, певцу, тебе, герою!..

Вот мой Пугач: при первом взгляде

Он виден — плут, казак прямой;

В передовом твоём отряде

Урядник был бы он лихой».

Бунтовщика, самозванца, нарёкшего себя царём и выступившего против существующего строя, известного «плута и казака прямого» поэт почти «рекомендует» в отряд героя войны 1812-го — урядником.

Данный сюжет из творчества А. Пушкина вполне соответствует двум очень важным для пушкинской эпохи концепциям, выделенным Н. Гоголем:

  • о национальном характере русского народа, который приобрёл политическое звучание;
  • о стремлении литературы выяснить и обозначить главное в национальном характере.

Причём здесь звучат две доминанты национального характера: с одной стороны — мятежность, с другой — смирение и послушание… Вопрос: перед чем или кем?

Обратимся к истории. Всеобщий интерес российского общества к русскому национальному характеру и определению его доминанты вызвала инициатива литератора Д. Фонвизина. В 1783 году он послал в правительственный журнал «Собеседник любителей российского слова» «несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание». Среди многих особое внимание общества привлёк вопрос: «В чём состоит наш национальный характер?» Сама императрица Екатерина II ответила так: в остром и скором понятии всего, в образцовом послушании…

Противоположный ответ на этот вопрос давали литераторы, особенно А. Радищев: в мятежности, в вольнолюбии.

А. Пушкин отлично знал и вопросы Д. Фонвизина, и ответы А. Радищева, а ответы Екатерины II даже перепечатал в «Современнике» (1836 г., №2). Дата издания этого номера «Современника» совпадает с годом выхода в свет «Капитанской дочки». Не потому ли Пушкин в «Капитанской дочке», показывая смерть коменданта крепости Миронова, смерть солдата российской армии от рук бунтовщиков.., но соотечественников, как будто включаясь в дискуссию современников, обнажает трагизм столкновения двух стихий национального русского характера — мятежности и послушания.

Здесь же, сравнивая образы Гринёва и Швабрина, А. Пушкин между ними «помещает» Пугачёва, который, верша суд: хочет — милует, хочет — наказывает…

В общении с Гринёвым пушкинский Пугачёв «проявляет» нравственные качества, казалось бы, не свойственные по природе. Верша суд в Белогорской крепости, Пугачёв помиловал Гринёва, узнав в нём через Савельича человека, подарившего заячий тулуп в буранной степи… А в эпизоде, когда Гринёв отказывается поцеловать руку Пугачёва: «Пугачёв опустил руку, сказав с усмешкою: «Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его!»

Итак, Пугачёв — государь-самозванец — проявляет «царскую» милость и чувство такта по отношению к человеку, «облагодетельствованному» им, самозванцем, «подарившем» жизнь.

Пугачёв «зазывает» Гринёва к себе на службу, но тот твёрд в своих убеждениях: «Я присягал государыне-императрице: тебе служить не могу». Пугачёв — «государь», хотя и самозванец, проявляет милость и доброту, несмотря на то, что отказ Гринёва его явно огорчает. Пугачёв знал: не так много в его стане таких преданных ему людей, как Гринёв, который остался верен своей присяге.

Пугачёв, окружённый бунтарями, вызывает у Гринёва мысль: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И поэт, очевидно, считает, что восстание закономерно, но не своевременно, и потому оно не привело к желаемым результатам. А жертв сколько? И тем не менее не царское это дело — не быть верным самому себе: продолжая вершить суд, иногда и миловать.

Вероятно, в Пугачёве А. Пушкин надеялся найти героя, подобного романтически любимому народом Степану Ра-   зину, того предводителя восстания, который в ответ на обвинения сподвижников («сам наутро бабой стал»)

«…Мощным взмахом подымает

Он красавицу княжну…

И за борт её бросает

В набежавшую волну…»,

«в дар реке — как самое любимое, подняв, значит — обняв…», отмечает Марина Цветаева.

А история свидетельствует о том, что, путешествуя по следам пугачёвского бунта, не услышал поэт подобной народной песни о Пугачёве. Очевидно, поэтому в «Капитанской дочке», как любимую «пугачёвскую», мы и встречаем далеко не романтическую песню:

«Не шуми, мати зелёная дубравушка,

Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати,

Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти…

Что умел ты воровать, умел ответ держать!

Я за то тебя, детинушка, пожалую

Середи поля хоромами высокими,

Что двумя ли столбами с перекладиной».

Здесь исторический Емельян Пугачёв — не только личность, свободная в своих проявлениях, но и личность, ответственная за эти проявления. «Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обречёнными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — всё потрясало меня каким-то пиитическим ужасом». Так А. Пушкин выразил чувства главного героя Гринёва в «Капитанской дочке». Очевидно, и свои также…

И снова у Пушкина между послушным Мироновым и честно выполняющим свой долг Гринёвым – Пугачёв, вожак, личность, не только свободная в своих проявлениях, но и ответственная за эти проявления. Причём личность вожака выдвинута бунтующим народом, тем народом, который, по трактовке Екатерины II, должен был бы проявлять только смирение и послушание.

Представив образ доброго разбойника Пугачёва, А. Пушкин, очевидно, в очередной раз поддался «высшему, что есть. — поэту в себе».

М. Цветаева прокомментировала это так: «И сильна же вещь — поэзия, раз всё знание всего николаевского архива, саморучное, самоочное знание и изыскание не смогли не только убить, но пригасить в поэте его яснозрения».

А в пушкинском яснозрении главное заключается в национальной идее:

  1. «Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы…»

  1. «И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал…»

Именно эти слова Гения русской словесности начертаны на постаменте памятника, торжественно установленного к 200-летию поэта у здания Кыргызско-Российского Славянского университета двадцать лет назад.

Кыргызский писатель Чингиз Айтматов однажды заметил: «У каждого писателя есть наиболее близкая ему сфера. Это та сфера, в которой художник черпает жизненные силы, которая питает его талант. И когда писатель берётся за «свой материал», говорит о близких ему по духу и по времени людях, единомышленниках, то чувствует он себя свободно и создаёт превосходные, надолго запоминающиеся читателю произведения». Кстати, следует заметить, что Ч. Айтматов по поводу прозы А. Пушкина, в частности о его «Капитанской дочке», писал: «Я прозаик, и, вероятно, поэтому мне больше всего полюбились «Капитанская дочка» Пушкина и его «Повести Белкина». Я всякий раз вспоминаю «Капитанскую дочку» как пример высокого мастерства и простоты, как историю целомудреннейшей любви, преданности людей друг другу, верности их в самые трудные, крутые испытания судьбы».

В своих публицистических работах, в интервью Ч. Айтматов не раз обращался к идее национального характера, раскрытой Л. Толстым в образе Хаджи-Мурата. Здесь Ч. Айт-матов увидел, как реальными становятся аналогии и параллели: так же, как А. Пушкин проник в национальный характер Пугачёва, Л. Толстой, владеющий пониманием «человека вообще», «подаёт нам пример глубинного проникновения в суть объективных вещей».

Кыргызский писатель Ч. Айт-матов вослед за Пушкиным «в этом глубинном проникновении в суть объективных вещей» видит образец внутреннего явления «национальных культур», их взаимообогащения — образец, и сегодня имеющий непреходящее значение.

В отличие от пушкинской эпохи наше время породило новые могущественные «дополнительные условия», которые помогают «мастеру пера» приобщиться к иноязычной культуре.

Не только Ч. Айтматов, но и многие другие писатели считают, что современная литература базируется ныне на двух началах: на собственной национальной традиции и традиции русской культуры, с которой народы бывшего Советского Союза знакомились с детства. «Таким образом, два потока, два русла соединяются вместе. Процесс сложный, многообразный, богатый и, несомненно, способствующий кристаллизации нового типа писателя». Этот вердикт классика современной литературы хочется дополнить: народного писателя, своим творчеством отражающего национальную идею своего времени.

Ч. Айтматов создавал свои произведения на русском и кыргызском языках. Он спрашивал: что значит быть русским писателем? И сам же отвечал: это не значит, по-моему, обязательно жить на Оке, необязательно «акать» и «окать». Однако каждый писатель обязательно должен «хранить в своей душе художественный духовный опыт предшественников как свой собственный, как личный и сокровенный».

Ч. Айтматов считает, а исторический опыт современной литературы свидетельствует о том, что невозможно создать современную прозу, не впитав опыт классического реализма ещё и Толстого, и Чехова.

Исторический опыт русской художественной мысли значим не только собственным богатством, но и тем, что приобщает к общемировой культуре. Этот исторический опыт распространяется благодаря неисчерпаемым ресурсам русского языка…

«Когда я пишу по-русски, то чувствую (хотя почти невозможно «сформулировать» это чувство), что выражаю себя совершенно особым и неповторимым образом… Разумеется, огромными резервами обладает и любой другой язык нашей страны, в частности, мой родной, киргизский. В нём существуют выражения неповторимые и непереводимые», — замечает всемирно известный кыргызский писатель («Взаимосвязь традиций», 1972).

И действительно, как и в пушкинскую эпоху, «в современных условиях всё более усложняющейся конструкции бытия литературе уже недостаточно быть просто зеркалом, плоско отражающим окружающие предметы, она должна быть многогранной призмой, правдиво воссоздающей в своих стереосферах глубины жизни и человеческих судеб» («Духу Хельсинки альтернативы нет», 1977).

Главное, чтобы, как в пушкинскую эпоху, так и сегодня, Мастер пера услышал воззвание Бога:

«Глаголом жги сердца людей»

(А. Пушкин).

 

В. ВОРОПАЕВА,

лауреат медали А. Пушкина,

медали А. Чехова, профессор КРСУ.






Добавить комментарий