Посвящаю отцу Балагардашу Абдулахад оглы и брату Маликиаждару Балагардаш оглы Аскеровым

Повествование основано на реальных фактах, кроме имён и места событий

I

Джанали родился в зажатом меж голых скалистых гор древнем селеньице, о котором жила легенда, будто основал его человек, спасшийся из когтей орла, нёсшего его к своему гнезду на растерзание. Пролетая над тесной каменистой чашей долины, птица-великан выронила добычу, и человек спрятался за валуном. Но эта чаша была столь велика, что он и сам не смог потом выбраться оттуда, остался и основал село.

Красивая и похожая на сказку легенда. Но есть в ней и правда — земля в селении Дахлы, что переводится с азербайджанского Горное, действительно, сплошь и рядом была каменистая, и на земляных наделах, которые люди отвоёвывали у суровых немых исполинов, с трудом поднималась пшеница. Однажды откуда-то из-за гор отец Джанали привёз несколько черенков тутового дерева и винограда. Тут прижился, а винограду не хватило воды.

Через много-много лет, обзаведясь своей семьёй, Джанали киши переехал в другой край, далеко от Дахлы. Добрая там была земля. Стоило прикоснуться к ней лопатой, как она рассыпалась, словно рисинки азербайджанского плова, приготовленного умелой хозяйкой и щедро сдобренного маслом. Джанали киши посадил на ней лозинки винограда. К первой осени они выросли, окрепли, а когда их звёздчатые листья опали, он подсадил к ним новые. Следующую осень — ещё, и так несколько лет. Виноградник разросся, его лозы смыкались высоко вверху шатром, и в дождь, и в ветер в нём было тепло и тихо. Сад стал гордостью Джанали киши — второго такого не было не только на улице, где он жил, но и во всём селе. К нему приходили за черенками соседи, родственники из соседних сёл и просто знакомые.

Виноградник отнимал очень много времени. Осенью Джанали киши связывал плети вербовыми прутиками и укладывал в углублённые арыки, сверху укрывал камышовыми матами, толем, засыпал листьями. Самое трудное наступало весной — надо было точно угадать, когда откапывать виноградник. Поспешишь — оголённые ростки побьёт заморозок, припозднишься — лозы сопреют в земле. Он терпеливо ждал момента, когда с тополей полетит белый пух, а небо на восходе наполнится тёплыми, весёлыми, как на детском рисунке, красками. Тогда, вооружившись вилами и лопатой, Джанали киши выходил в сад. Осторожно, безошибочно помня, как уложена лоза под землёй, раскапывал её, отряхивал и забрасывал на перекладину. Лозы были длинные — порой они достигали пяти-шести метров, и привязать их можно было, только взобравшись на лестницу. Дети помогали ему. Они взбирались на лестницу, а он, не спеша, приглядываясь к каждой лозе, давал указания, куда и как привязать. Дети не понимали отцовской неторопливости и спешили: не всё ли равно, думали они, в каком месте привязать плеть, лишь бы была укреплена. Они не понимали ещё, что отец заранее учитывал всё: и как будет лежать лоза, когда покроется листьями, и удобно ли будет новым отросткам, и хватит ли солнца зреющей кисти.

Вёсны здесь отличались капризностью. Бывало, уже в мае, когда тонкие зелёные усики винограда превращались в крошечные шарики будущей кисти, ударяли заморозки. Их наступление Джанали киши узнавал загодя — по ломкому прозрачному воздуху, по яркой, до синевы, голубизны неба в закатный час. Ещё с вечера раскладывал в винограднике и вокруг него кучки хвороста с кизяком. Ночью спал чутко, а в предрассветный час, когда туман, опустившись над землёй, готов был охватить холодными щупальцами кусты и сдавить в своих тисках, он вставал и разжигал костры. Дым, укутавший бережным покрывалом виноградник, не давал холоду пробиться к нему.

…Очень долго виноградник и семья Джанали киши шагали в одном направлении — росли и тот, и эта. Потом в этом ладном движении произошёл сбой, семья стала отставать. Один за другим из её гнезда вылетали то один, то другой из выраставших сыновей и дочерей. Джанали киши с каждым годом становилось труднее справляться с виноградником. Жена сердилась и, жалея его, говорила: «Срубил бы лишние кусты — зачем нам столько?» Он тоже сердился и в сердцах отвечал, что, всё, последнюю весну раскапывает виноградник, а придёт осень, вырубит и выбросит, ни одного корня не оставит.

Но приходила осень и… всё оставалось по-старому, и Джанали киши снова укутывал лозы матами из камыша, который накосил летом по берегам совхозного канала, заботливо, как малых детей, укрывал одеялом из опавших листьев. Не могла его рука разрушить то, что создавала всю жизнь.

Наконец настал год, когда они с женой остались одни. Был нежаркий майский день, когда Джанали киши вышел проститься с виноградником. Он прошёл в сад и долго, по-хозяйски — будто совсем не собирался сделать то, что должен был сделать — прохаживался по рядкам, перекладывал молодые лозы, высвобождал из-под листьев кисти, открывая путь к ним солнцу. Этот весенний сад с ещё намечавшимися признаками урожая был для него уже раскрытой книгой. Вот эта кисть, смотрел он на зелёные шарики, с которых едва успели слететь звёздчатые цветки, превратится в сочный, сладко-кислый сорт «мраморный», а вон та, что в двух метрах от неё, когда придёт пора, засветится, таинственно и чуть-чуть стыдливо маня глянцевыми щёчками — «столовка». А вот эта, что незаметной пока тенью свисает с высокой перекладины, поспеет позже — только к середине сентября нальётся соком и превратится в пышную красавицу с розовыми прозрачными ягодами. Он сам создавал этот сорт, скрестив два других и назвав «розовобокий».

Аккуратно притворив калитку в виноградник, Джанали киши поднялся на высокое крыльцо. Отсюда небо казалось пронзительно ярким и будто сотканным из солнечных искр. Казалось, была бы возможность сжать его в ладонях, полился бы синий с позолотой дождь. На этот царственный купол больно было смотреть, не жмурясь. А под ним светился спокойной ажурной красотой зелёный дворец — его виноградник…

II

Город, в который Джанали киши переехал к младшему сыну, был тоже южный. Пятиэтажный дом, в котором они жили, выходил северным балконом к улицам, шумно перемалывающим автомобильные и людские потоки, а южным — к морю. Он не любил северный балкон, особенно ночью, когда небо плотной, душной, казалось ему, крышкой накрывало город и оранжевое пламя, вырываясь гигантскими букетами из труб нефтеперерабатывающих заводов, тщетно пыталось прорваться через беззвёздную, слепую темень.

Другое дело — южный балкон. Море, сверкающее и неторопливое, хорошо видное отсюда, напоминало Джанали киши его жизнь — такую же спокойную, размеренную. А зажигавшийся по вечерам маяк будто освещал прошлое, напоминая о пройденном. Свободного времени у него теперь было много. Он часто выходил на южный балкон и, свесив с перил большие, по-прежнему сильные руки, подолгу стоял, разглядывая их. Вид этих рук вызывал у него ноющую тоску — они казались бесполезными, и он физически ощущал наполнявшую их тяжесть, которая теперь не знала выхода.

Тоску развеивал шестилетний внук. Выбежав к деду на балкон, он просил: «Расскажи, баба, что-нибудь» («баба», ударение на последний слог, на азерб. означает «дедушка» — авт.) И он рассказывал. О том, что есть на земле край, где много места солнцу и ветру, растут под этим небом сады, а в них зреют сладкие, как халва, гроздья. Прямо над их домом с рёвом пролетал поднявшийся с близкого аэродрома самолёт. Внук провожал его восторженными глазами: «Баба, он летит туда, где твой виноградник?» В такие минуты тоска, наполнявшая стариковское сердце, оттачивала своё лезвие до кинжальной остроты.

Однажды Джанали киши встрепенулся. «Посмотри, как много здесь солнца, — сказал ему внук. — Разве нельзя здесь тоже посадить виноград?!»

Ночью он долго ворочался, не мог заснуть, в мозгу возникало и не давало покоя мальчишеское: «Баба, давай посадим виноградник!» Слова превращались в листья, листья — в гибкие лозы, а те разрастались, разрастались…

Утром, когда вся семья собралась за завтраком, Джанали киши торжественно объявил сыну-прорабу, участок которого строил водопроводы в селе: «В следующую командировку привезёшь из села виноградные черенки».

…Строительный мусор под окнами убирали всем домом. Джанали киши, по обыкновению засмотревшись на сверкающее полотно моря, вёл с балкона молчаливый разговор с ним, когда во дворе раздался мальчишеский возглас. Он глянул вниз и увидел нетерпеливого внука, вытаскивающего из багажника подъехавшей отцовской машины розовые палочки — одну, вторую, третью… Черенки!

Их было много, хватило на то, чтобы высадить вдоль всей северной стены пятиэтажки. Помогать вышел весь дом. Помолодевший, энергичный, дед лично командовал работами и сам удивлялся тому, какая лёгкость была в теле. И не задумывался о том, что это уходила из рук мучительная тяжесть покоя.

Две весны, две осени приживались на новой земле лозы. Ухаживать за ними оказалось легче, чем в том краю, где он жил раньше,- зимы здесь не было, и виноградник не приходилось закапывать, укрывать. В третью весну лозы кружевными ковриками покрыли балконы первого этажа, в мае потянулись ко второму.

В этом году виноградник должен был дать первый урожай. Несколько раз в день Джанали киши спускался к нему. С обычной аккуратностью проделывал привычную работу: из двух лоз, выросших из одной почки, обрезал ту, что послабее, отсекал ветви с пустоцветами. Пустоцветов было мало, и он радовался, что урожай будет хорошим.

Приближение беды Джанали киши почувствовал сразу. Море тревожно поднялось и закрыло горизонт свинцовой дамбой. Целый день взгляд его с надеждой пытался пробиться через эту неприступную тяжесть, но море отталкивало, не принимая разговора с ним. С беспомощной отчаянностью он поднимал глаза вверх — небо тоже не сулило ничего хорошего.

Вечерняя сводка погоды подтвердила его опасения: необычное для мая похолодание, возможны заморозки. Ночью он то и дело вставал, неслышно открывал дверь на северный балкон. Прислушивался к ночной тишине, будто ждал сигнала от природы: смотри, начинаю. Всматривался в темноту, вниз, где жил его виноградник.

То, что беда всё-таки пришла, он увидел по бисеринкам влаги на стекле, по густой молочной каше тумана за окном. Встал, набросил безрукавку, спустился вниз. Резко налетевший пронзительный ветер разогнал белёсую мглу. Но он был страшней тумана, потому что нёс холодные, на лету превращающиеся в крупу, дождинки. Беспощадные, они одевали намокшие лозы в ледяной панцирь, больно секли их листья.

То на одном, то на другом балконе стали зажигаться окна, послышались голоса:

— Ты посмотри, что делается — ведь конец мая уже…

И чей-то тревожный возглас:

— Вай, Аллах, виноградник Джанали киши погибнет! Неужели нельзя помочь?

— Тут ничем не поможешь…

Он стоял и слушал голоса и песню своего умирающего сада. И шелест листьев казался ему жалобным всхлипом. Чем он мог помочь им? Кострами, как когда-то в давние времена? Нельзя — город… Грудью? Защитил бы, если бы помогла…

Утром листья зеленели жёсткими, неестественно яркими звёздочками. Когда выглянуло солнце, они сникли и почернели.

Джанали киши тоже как будто почернел, поднялся к себе, взял книгу на фарси, который начал изучать недавно, и стал читать, медленно водя по строкам указательным пальцем. На северном балконе он больше не появлялся. В доме наступила тягостная тишина, даже жена, упрекавшая его в излишней привязанности к винограднику, лишь горестно вздыхала.

… Лето уже шумело вовсю в кроне ивовых деревьев под их окнами, когда со двора прибежал взлохмаченный внук: «Баба, иди скорее, там нене что-то раскопала!» Вслед за внуком он вышел на балкон, глянул вниз: засучив рукава, его Сейран решительно выдёргивала сорняки, густо обступившие засохшие виноградные кусты. «Ай, киши, что ты за хозяин, — кричала она, — сидишь себе, а того не ведаешь, что отростки винограда трава душит». В её руках мелькнуло что-то курчавое, гибкое. С высоты пятого этажа было трудно разглядеть, что именно, и Джанали киши скорее не увидел, а почувствовал, что это. Он вдруг засуетился, чего с ним не бывало, ожил и, крикнув: «Осторожно, лозу сломаешь!», заспешил вниз.

Кифаят АСКЕРОВА.

1985 год.