Более двух веков имя Пушкина озаряет поэтический небосклон России, вдохновляя собратьев по перу в русской и инонациональных художественных культурах, удивляя широтой и глубиной взглядов не только на литературу, искусство и русский язык, но и образом мысли, тонким пониманием истории страны и мировых политических процессов, психологии межличностных взаимоотношений и многим другим, позволяя нам вновь и вновь с уверенностью утверждать: «Пушкин — наше всё».

Эпоха Пушкина остаётся актуальным полем деятельности для многих исследователей, в частности, особый интерес вызывают вопросы его взаимоотношений с современниками.

Вот и теперь обращение к обозначенной в названии теме вызвано стремлением разобраться в словах, звучащих рефреном во многих исследованиях творчества Александра Пушкина и Адама Мицкевича: «Польское восстание 1830-1831 годов привело к резкому расхождению политических позиций Пушкина и Мицкевича, что отразилось в их литературном творчестве (в частности, в «Медном всаднике»); полемика сочеталась, однако, с чрезвычайно высокой оценкой», — говорится, в частности, в «Пушкинской энциклопедии» (М., 1999).

Сразу возникает вопрос: а могут ли вообще существовать «резкие расхождения политических позиций» в самой природе поэтического творчества? Думается: здесь скорее проявляются позиция и политические взгляды, а также общественное мнение, характерное для той или иной исторической эпохи.

Александр Блок, к примеру, выступая 10 февраля 1921 года, в день памяти А. Пушкина, со своими мыслями «О назначении Поэта», отметил: «Мы знаем Пушкина — человека, Пушкина — друга монархии, Пушкина — друга декабристов. Всё это бледнеет перед одним: Пушкин — поэт. Поэт — величина неизменная. Могут устареть его язык, его приёмы, но сущность его дела не устареет.

Люди могут отворачиваться от поэта и от его дела. Сегодня они ставят ему памятники, завтра хотят «сбросить его с корабля современности». То и другое определяет только этих людей, но не поэта; сущность поэзии, как всякого искусства, неизменна; то или иное отношение людей к поэзии в конце концов безразлично…»

Адам Мицкевич жил в России с 1824-го по 1829 год. Здесь он сблизился с декабристами. С Пушкиным он познакомился в 1826 году. «… В России он очутился, наконец, в среде, достойной его, познакомился с выдающимися людьми; скромный ковенский учитель был принят здесь, как равный, в среду великих, венчаемых, чествуемых, — писал польский критик Т. Бой-Желенский. — Не думаю, чтобы так приняли Мицкевича, если бы он из Ковна переселился в Варшаву… Это были самые полные, самые счастливые годы его жизни, там он обрёл сознание своего Гения».

После получения печального известия о гибели А. Пушкина Адам Мицкевич пишет статью «Пушкин и литературное движение в России», которая выполнила роль своеобразного некролога. Статья была напечатана во французском журнале «Ле-Глоб» 25 мая 1837 года и подписана «Друг Пушкина».

«Пушкин увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарён необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утончённым и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений. Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта; находил я в нём характер слишком впечатлительный, а иногда легкомысленный, но всегда искренний, благородный и способный к сердечным излияниям. Погрешности его казались плодами обстоятельств, среди которых он жил: всё, что было в нем хорошего, вытекало из сердца.

В этой эпохе он прошёл только часть того поприща, на которое был призван, ему было тридцать лет. Те, которые знали его в то время, замечали в нём значительную перемену.

Вместо того чтобы с жадностью пожирать романы и заграничные журналы, которые некогда занимали его исключительно, он ныне более любил вслушиваться в рассказы народных былин и песен и углубляться в изучение отечественной истории. Казалось, он окончательно покидал чуждые области и пускал корни в родную почву.

Одновременно разговор его, в котором часто прорывались задатки будущих творений его, становился обдуманнее и степеннее. Он любил обращать рассуждения на высокие вопросы — религиозные и общественные, о существовании коих соотечественники его, казалось, и понятия не имели. Очевидно, поддавался он внутреннему преобразованию».

Здесь необходимо заметить, что Адам Мицкевич был одним из первых поэтов и общественных деятелей, кто опубликовал в европейском журнале исследовательский обзор литературного движения в России первой половины XIX века, связав его с именем А. Пушкина. И уже тогда, в год гибели поэта, Адам Мицкевич фактически сам развеял блуждающий в светских кулуарах и доживший до наших дней в научных трудах тот самый миф о политических разногласиях двух Поэтов-Гениев.

Мало того, в творчестве А. Пушкина А. Мицкевич первый увидел всё байроновское: и тему, и характеры, и идею, и форму. При всём при этом, заметил А. Мицкевич, Пушкин не столько подражал его произведениям, сколько находился под воздействием духа своего любимого поэта. Он не был фанатически байронистом, он был, вернее, если можно так выразиться, «байронствующим». И далее польский поэт делает удивительный вывод, свидетельствующий о его высочайшей оценке творчества А. Пушкина: «Если бы произведений английского поэта вовсе не существовало, Пушкин был бы провозглашён первым поэтом своей эпохи».

Можно ли говорить о каких-либо разногласиях величайших поэтов XIX века после таких оценок?

И действительно, Пушкин шагнул дальше Байрона, показывая жизнь человека в молодости, зрелости и даже старости, хотя он и не дожил до неё. Здесь можно сказать, что жизнь человека получила впервые точное художественное воплощение в русском слове.

Адам Мицкевич замечает, что борьба между классицизмом и романтизмом готова была вспыхнуть в России в любую минуту. А в создании тайных обществ поэт увидел назревание политической борьбы. Будучи знаком с декабристами, он узнавал в их среде многих литераторов — друзей Пушкина. Отсюда и вывод о том, что «вскоре, точно по сигналу, вся русская литература стала на сторону оппозиции».

Кстати, известен исторический факт о том, что во время коронации царя Николая I в Москве не нашлось ни одного поэта, согласившегося воспеть это торжество. Оду в честь коронации Николая I написал французский драматург Жак Ансело.

Адам Мицкевич в своей статье о Пушкине и литературном движении в России заметил: чтобы написать стихотворение «Кинжал», нужно иметь больше смелости, «нежели для того, чтобы поднять мятеж в Париже или Лондоне». Следует заметить, что о политическом авторитете поэта А. Мицкевич узнал от своих друзей-декабристов, но окончательно к этому выводу он пришёл после личного общения с Пушкиным в 1826-1829 годах.

Подметил Адам Мицкевич ещё одно поистине ошеломляющее политическое состояние Пушкина: «Пушкин получил,.. не имеющее прецедента право на свободу печати, и история не должна забывать, что он был первым, кто пользовался ею в России». Дал ему это право царь Николай I, желая смягчить в глазах общества разгром декабристов. За демократическое право на свободу печати, которым пользовался Пушкин, хотя и не всегда, прогрессивная Европа только начала бороться.

Разумеется, либералы глядели недоброжелательно на сближение «этих двух владык». Они стали обвинять А. Пушкина в измене патриотическому делу, а так как «возраст его и жизненный опыт начали налагать на него обязанность быть более умеренным в словах и более рассудительным в действиях, то эту перемену в нём не замедлили приписать расчётам честолюбия».

Оправдывая действия поэта, А. Мицкевич в конце статьи пишет: «Я знал русского поэта весьма близко и в течение довольно продолжительного времени; я наблюдал в нём характер слишком впечатлительный, а порою лёгкий, но всегда искренний, благородный и откровенный. Недостатки его представлялись рождёнными обстоятельствами и средой, в которой он жил, но всё, что было в нём хорошего, шло из его собственного сердца».

Напоминаем: всё это было опубликовано во французском журнале «Ле-Глоб» в мае 1837 года. Наверное, прогрессивная Европа впервые прочитала это об А. Пушкине. Личность автора статьи — Адама Мицкевича — тоже была известна в Европе, хотя статья была анонимной и подписана: «Друг Пушкина».

Как человек, вплотную занявшийся политической деятельностью, А. Мицкевич задаётся вопросом: к чему же готовился А. Пушкин в свои последние годы жизни? И сам себе отвечает: может быть, душа А. Пушкина проникалась тем духом, который вдохновлял творения итальянских писателей-романистов Мандзони или Пеллико. А может быть, его воображение было возбуждено идеями в духе социал-утопистов Сен-Симона или Фурье? В творчестве Пушкина Адам Мицкевич примечал следы всех этих устремлений.

«Как бы то ни было, я был убеждён, что его поэтическое молчание было счастливым предзнаменованием для русской литературы… Все знавшие его разделяли мои страстные желания. Один выстрел из пистолета уничтожил все эти надежды.

Пуля, поразившая Пушкина, нанесла интеллектуальной России ужасный удар…»

Такая оценка творчества великого русского поэта была для своего времени чрезвычайно глубокой и интересной. Адам Мицкевич был первым зарубежным литературным критиком, который, указав на мировое значение творчества

А. Пушкина, подчеркнул его тесную связь с жизнью русского народа и движением декабристов, обозначив огромную революционизирующую роль его стихов в период подготовки восстания 14 декабря 1825 года.

Какие же события породили миф о политических разногласиях Пушкина и Мицкевича?

Обратимся к историческим документам.

В дни польского восстания 1831 года А. Пушкин с тревогой и сочувствием думал о своём польском друге. 21 января 1831 года он пишет Е. Хитрово: «Вопрос в Польше решается легко. Её может спасти лишь чудо, а чудес не бывает. Её спасение в отчаянии — una salus nullam sperare salutem (единственное спасение в том, чтобы перестать надеяться на спасение. — лат.), а это бессмыслица. Только судорожный и всеобщий подъём мог бы дать полякам какую-либо надежду. Стало быть, молодёжь права, но одержат верх умеренные… Из всех поляков меня интересует один Мицкевич. В начале восстания он был в Риме, боюсь, не приехал ли он в Варшаву, чтобы присутствовать при последних судорогах своего отечества».

Как видим, в этом письме звучит высокое уважение Пушкина к патриотическим чувствам А. Мицкевича, хотя поэт не видит возможного успеха восставших в Польше.

Но… как говаривал сам Александр Сергеевич, «бывают странные сближения», дни восстания в Польше совпали с очередной годовщиной Отечественной войны 1812 года. Во французской палате прозвучали призывы депутатов Лафайета, Могена и других к вооружённому вмешательству в русско-польские военные действия.

А. Пушкин выразил свою гражданскую позицию по отношению к Отечественной войне 1812 года в стихотворении «Клеветникам России» 16 августа 1831-го — то есть за 10 дней до взятия Варшавы царскими войсками. И к польскому восстанию стихотворение отношения не имело. Обращённое и к депутатам французского парламента, и к либералам других европейских государств, но не к польским повстанцам.

Поэт возмущается тем, что Европа забыла, как в 1812 году

           …на развалинах пылающей

                                                  Москвы

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы?

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над

                            царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?

В письме своему другу П. Вяземскому ещё 1 июня 1831 года поэт пишет: «Для нас мятеж Польши есть дело семейное, старинная наследственная распря; мы не можем судить её по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мысли… Того и гляди навяжется на нас Европа…»

Истории известно, что день взятия Варшавы — 26 августа — совпал с годовщиной Бородинского сражения 1812-го, а 5 сентября 1831-го, после получения известия о взятии Варшавы, А. Пушкин пишет стихотворение «Бородинская годовщина», в котором продолжает отстаивать свои гражданские и патриотические позиции.

В стихотворении звучит вопрос: «Куда отдвинем строй твердынь?», вызванный требованиями польской шляхты о восстановлении границы России и Польши там, где она проходила до Андрусовского мира 1667 года, то есть о присоединении к Польше Украины до Днепра, включая Киев…

Пушкин в «Бородинской годовщине» пишет:

…Скажите, скоро ль нам Варшава

Предпишет гордый свой закон?

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

На Киев дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов?..

Провидческие стихи… Поэт снова ставит вопрос: Можно ли вообще удовлетворять свои политические амбиции за счёт судьбы целых народов? Что касается требований польских деятелей восстания, то поэт утверждает, что в 1812 году это уже было, и на

…Ваш бурный шум и хриплый

                                                  крик…

…Сильна ли Русь? Война, и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Её, волнуясь, потрясли —

Смотрите ж: всё стоит она!

И вкруг её волненья пали —

И Польши участь решена…

Что же касается Адама Мицкевича, то: «прозорливый и крылатый поэт», «он вдохновён был свыше» — такими поэтическими определениями воссоздал Пушкин его образ. В черновиках он говорит о Мицкевиче ещё сильнее: «он был пророк», «он богом был», «наш мирный гость — он был из вдохновенных».

Чуждался он

И клеветы племён междоусобной…

Чуждался он крикливого в речах

И робкого на деле

                                  вольнодумства.

Наверное, ему, как и Пушкину, не хватало воздуха (как считал А. Блок), потому-то и старался постоянно участвовать в каких-то национально-освободительных движениях…

Закономерно в этой связи вспомнить слова одного из сотрудников А. Пушкина по «Современнику» князя Владимира Одоевского: «Перед великим художником важно и полезно лишь одно чувство: благоговение… Приступайте к нему с сердцем девственным, — не мудрствуя лукаво. Не дерзайте у него спрашивать, почему он так сделал, а не иначе. Спросите об этом у самого себя. И если можете отвечать на сей вопрос, то благодарите бога, что он открыл вам важную тайну своего творения. Такого рода чувство в особенности полезно для нас самих, ибо оно возводит вашу душу на высшую ступень; оно полезно и для ваших читателей, потому что силою сочувствия может также возвысить их душу не по словам вашим, — но по собственному её процессу, которому вы дали только закваску».

Как свидетельствует история, творческая жизнь Поэта совершенно не соизмерима с общепринятым порядком внешнего мира. Задачи Поэта — общекультурные, а его дело — историческое.

Валентина ВОРОПАЕВА,

профессор Кыргызско-Российского

Славянского университета.