В последнее время (ведь снова приближаются выборы) актуальны разговоры о национал-патриотических движениях, традиционных ценностях и об «уят» (стыд, боязнь общественного осуждения), о взаимоотношениях мужчин и женщин, о семейном насилии (в новый год мы вошли с двумя случаями убийств жён). Сегодня, не затрагивая политический аспект мужской морализаторской активности, предлагаем субъективный взгляд на общественную реакцию на неё (скорее, её отсутствие). Для понимания последующего текста следует пояснить, что в Казахстане идут аналогичные процессы, там даже придумали сатирического персонажа — псевдосупергероя Уятмена. Создал его казахский художник-карикатурист Мурат Дильманов.

* * *

Года два назад мне довелось посмотреть спектакль «Уят» в театре «АrtиШок» в Алматы. Постановка превзошла все мои ожидания. Потому что я настроилась на левацкое нытьё, но нет. Всё оказалось совсем иначе. Тоньше. Глубже. Трагичней, пронзительней.

Я смотрела сценическое действо и узнавала в нём собственные мысли, вопросы, реальность Кыргызстана (да, всё-таки мы и казахи не совсем, но похожи), переданную достоверно, до мелочей.

Спектакль оказался настолько глубок, что показал мне и то, до чего прежде я никак не могла додуматься. Он вывернул меня, мой взгляд, моё отношение к «уят» наизнанку. И это правильно, потому что проблема нас всех в том, что мы смотрим на какие-то вещи и явления лишь с одного ракурса.

Он показал, почему наше общество — всё, а не кучечка столичных интеллигентов — не осудило «патриотов».

Он показал, почему жертвы оказались одиноки в противостоянии им.

* * *

Во втором акте спектакля два главных героя — телеведущий вымышленного казахстанского канала «Аул ТВ» Марат и украинская медиаэксперт Лена отправляются в родное село Марата на похороны его двоюродной сестры Асель. Озвученная её семьёй причина смерти — сердечная болезнь. Но Лена подозревает, что забеременевшая от негодяя девушка умерла при родах от кровотечения, потому что домочадцы не вызвали медиков, боясь огласки.

И если весь первый акт я смотрела «Уят» с воодушевлением, положительным настроем, согласием с каждым словом, мыслью, посылом, то…

То похороны ведь — тот момент, когда в человеке что-то переключается. И во мне сразу щёлкнул выключатель: внутренний либерал, бунтарь выключился, и включилась вторая я — вся такая из себя дочь своих предков… вся такая «чорошница».

Общество, кыргызы не осудили «патриотов», потому что они — это и есть мы. Это и есть наш мир, быт, действительность.

Правильно. Асель убили не чужие люди, а её собственная семья. Брат и отец.

Эти ребята — «патриоты», «чорошники» — они же не пришельцы. Они — наши. Рядом с нами, выросшие среди нас (и мы — среди них).

И даже если все эти традиции, верования — (допустим) неправильно, другого у нас нет.

Это не стокгольмский синдром. Потому что если всякие там «калысники», «жанымууновцы» и прочие — чужие люди, то как быть с родными? Что они думают? Что если и они хотят видеть во мне скромную тихую девушку, которая будет молча им чай наливать? Люблю ли я их — своих родных, которые хотят, чтобы я им чай наливала?

Ведь даже и эта Асель из спектакля… будь она живой… ведь и она считала бы, что так правильно, так и должно быть.

Сами по себе этничность, вера, традиции — не зло. Зло, когда мы забываем, что сутью их должен быть человек. Зло, когда мы из-за них ненавидим или приносим человека в жертву им. Именно это делают «патриоты».

* * *

…Похороны — это момент, когда остро чувствуешь связь с родственниками, родом, племенем, со своими корнями. Ты оплакиваешь важного человека и при этом себя, те счастливые мгновения с покойным, которых теперь уже никогда не будет в будущем. Чувствуешь сильную боль потери, пустоту в душе, осознавая, что ни человека, ни времени с ним не вернуть, и мечты, планы о совместных днях впереди не сбудутся никогда. И дело совсем не в том, что ты начинаешь отрицать смерть и хочешь верить, что это не конец, что вы ещё встретитесь где-то, когда-то… А в том, что ты желаешь сохранить хоть что-то общее. Поэтому и цепляешься за родство, культуру, язык, традиции, веру…

Это просто любовь к близким, семье, тоска по счастливым безмятежным временам, проведённым вместе.

Как бы ни жил кыргыз, каким бы европеизированным ни был, в какой бы степени ни страдал синдромом креольности, похороны — тот час Икс, когда в нём что-то переключается, и он (хоть и ненадолго) ощущает себя потомком своих предков, птенцом своего села, края, отечества. Тюрком, кочевником.

Он может верить во что угодно или ни во что вообще. Но когда ему доводится хоронить, зовёт молдо. И сам хотел бы, чтобы его несли к месту погребения в саване на носилках… Получается, ислам — это не только религия (для некоторых даже и вовсе не религия), но культура, часть национальной, родовой, семейной идентичности. И не только ислам. Именно поэтому сохраняются и традиции. Поэтому мы за них и держимся.

К сожалению, некоторые политтехнологи просто эксплуатируют всё наше личное, сокровенное, эту незримую не перерезанную духовную пуповину. Смотрю на всех этих «чорошников»  и понимаю, что мне совсем не хочется их ненавидеть. Но этого очень хотят те политики, что стоят за всеми национал-патриотами: столкнуть нас всех.

Алия МОЛДАЛИЕВА.

Иллюстрации автора.

(Окончание следует).